Панацея. Художник должен быть голодным три раза в день - Владимир Черногорский

– Ты от темы не уходи, – развивал наступление Василий, – Где клубни закопал?

– Дык, вершки почитай засохли. Теперича не найдешь, – Петрович картинно склонил голову на несвежий ватник.

На его лысине заблестели сентябрьские звезды. Не каждому даровано такое чудо и поэтому Петрович любил ночь. И еще в темноте лучше думалось, и не только о еде. Иногда ему приходили мысли о работе и даже о сексе. Особого значения он им не предавал – умел отличать зерна от плевел. Однажды, когда жуткий мрак окутал спящий поселок, ему явилось два в одном: дебелая скотница Нюша спрашивала, можно ли ей уйти сегодня пораньше. Ощущение хозяина положение было необычным и провокационным. Петрович старался подольше не отвечать. Как обычно, кейф сломал вездесущий котяра: «Я не поклонник форм с претензиями. Умение разглядеть большое в малом – вот предназначение, можно сказать удел, Поэта с большой буквы. Вычурность сродни вульгарности, она, словно бюстгальтер на ветру, бесцеремонна и порой настораживает».

– Ладно, не переживай. На следующий год больше вырастит, – Васька притворно вздохнул и сцапал вожделенные квадратики, – Кстати, председательша намекнула, мол, время платить за электричество.

При слове «платить» Петрович утопил голову в плечи глубоко и надежно. От этого маневра его тщедушная фигура только выиграла.

– Косая сажень, – определил дремлющий мух, по кичке Базедушка.

Дрозофил никогда не спал, он только делал вид, прикидывался безучастным и хмельным, незаметным до благопристойности. Мало кто знал, что в душе потомка воинственных птеродактилей бушуют страсти похлеще тех, которые рождаются при дележе чужого либо своего, но последнего. От такой, двойной жизни мух ссохся до старушечьей анорексии, и лишь выпученные глаза выдавали рвущиеся на волю страсти.

– Ккак намекнула? – донеслось со дна торса.

– Цинично: «Если к утру не рассчитаетесь, отключим и опозорим», – Василий взглянул на часы и пошептался с кукушкой, – Осталось часа три-четыре, от силы – пять.

– Эх… – в этот раз послышалось из еще-ниже.

– Я бы не стал доверять нашим ходикам, – пришел на помощь Хозяину двуличный мух. По правде говоря, он вообще не доверял всем насекомоядным, а безответственным матерям тем паче, – Сука она, сука и есть.

– ПАпрАшу… – оскорбилась старая гадалка, – Я-то своих на теплое место пристраиваю. А где ваши обретаются, вы хоть в курсе?

Вступать в «сухие» дискуссии было не в правилах родовитого крыльяносца, и посему, смежив веки, он повернулся спиной к брошенному вызову и принялся беззвучно умножать киловатт/часы сначала на рубли с копейками, а затем, увлекшись, на американские доллары и китайские юани.

Поднаторевшие в преодолении трудностей и невзгод сельской жизни дачники на время призадумались. Кое-какие свечи из нутряного жира озерных крыс в доме имелись, новостями за пределами шести соток они интересовались мало, а помыться можно и в бане. Но – ПОЗОР! Это мерзкое для благородного создания слово стучало набатом в виски и отсвечивало на воротах.

– Лучше смерть! – поперхнулся сладким известный на всю округу стукач, Василий, – Давайте кого-нибудь продадим или заложим.

Затерявшийся во внутренней эмиграции Петрович продолжал держать театральную паузу. Базедушка тоже молчал, боясь сбиться со счета, и только пестрая аферистка поддержала «разумное во всех отношениях» предложение:

– Вот Председательшу и сольем.

– Ура!!! Мы спасены! – обрадовались компаньоны и потянулись к столу.

Чукаево

Сентябрь 2014 г.

Неприкаянные

Еще один охотничий день подходил к концу. Вернее, самая интригующая фаза спряталась за верхушки худосочного мелятника, и мне не оставалось ничего интереснее, нежели попытаться найти дорогу обратно, в деревню. Место было новое, неисхоженное и вскорости я окончательно заплутал. Молодой березняк сменился густым хвойным урочищем, которое, как подсказывала интуиция, служило последней преградой на пути к накрытому бабулькой столу и нагретой лежанкой под лоскутным одеялом. Шестое чувство плохая замена армейскому компасу, но верный спутник оставался висеть в избе после вчерашней экспедиции к богатой дичью старице. Воспоминания об удачной охоте на стремительных бекасов слегка приободрили. Прибавил шаг: «Если не кружить, куда-нибудь да выйду».

А «выйти» хотелось. Последние лет десять вышагал в состоянии близком к паритетному – между жизнью и смертью, где роль плюс одной голосующей акции выполняла собачка. Быть скомпрометированным женщинами не представлялось возможным по двум причинам. Во-первых, исчерпались фантазии. Размышления о второй оптимизма не добавляли. Дети выросли и отдалились. В итоге пуповина, связывающая с реальностью, оборвалась, незаметно, когда и при каких обстоятельствах уже не столь важно.

Минут через двадцать отчетливо потянуло дымком, привиделись желтоватые всполохи. «Костер. Недурно».

Приближаясь к чужому огоньку, испытываешь ту же неловкость, что и входя без спросу в незнакомый дом. Я громко кашлянул и без всякой надобности позвал легавую, чем вызвал ее немалое удивление (она и сама боялась отойти далее, чем на пару шагов от левой ботфорты).

– Подходи, неча церемониться, – позвал хозяин.

Поблагодарил, присел, огляделся. Напротив, привалившись к пеньку, расположился мужичек неопределенного возраста, в поношенной шинельке и фуражке то ли офицерской, то ли железнодорожной – впотьмах не разберешь. В ногах лежал вещмешок, а более ничего не наблюдалось.

– Городской, – скорее не спросил, а констатировал мой нежданный спаситель.

– От того и заблудился, – подтвердил я, – далеко до деревни?

– Это, смотря до какой. Деревни-то разные бывают…

– Васютино.

– Эк, хватил. Васютино, мил человек, осталось у тебя за спиной. Верст пятнадцать, с гаком.

«Мать честная! Верно в противоположную сторону ломанулся. Дело принимает оборот кислый – до рассвета из леса не выбраться».

– И думать нечего, – угадал ход моих мыслей незнакомец, – Тут гнилое болото недалече. Сгинешь, не приведи Господь.

– А поблизости жилья нет?

– Хутор. Заброшенный. Не советую. Слава о нем дурная…

Ничего не поделаешь, придется ночевать под елями. Хорошо, не в одиночестве.

Охотник человек запасливый, к невзгодам привычный. Достал я заветную фляжку, конфетку-сосульку, собачке – сухарь.

– Расскажите о хуторе. Что за история такая?

Небольшая нодья не столько согревала, сколько успокаивала. Однако ночка выдалась теплая, и перспектива замерзнуть нам не грозила.

– Сказывали, давно это было. Хутор – этот – выстроил солдат один. «Отставной козы барабанщик» себя называл. Он с юности ушел воевать, да так и бросало его по свету, до той поры, пока все войны не закончились. Людям радость, а ему – горе. Мыкается по городам и весям, никуда приткнуться не может. Ведь кроме как стрелять-воевать и делать ничего не умеет. А кушать-то надо. И бабу – тоже. Прежде ему любая улыбалась, а нынче носы воротят – голодранец. Были б родители живы, дело другое. Да померли они, не дождались. Избу родственнички захапали. Остался солдатик один, как перст в целом мире: ни жены, ни детей, нет ни кола ни двора. Всего имущества форма да ружье со службы прихваченное. Бродил, бродил, словно леший, да и осел в наших краях. Что ему здесь приглянулось, про то неизвестно. Может, устал просто. Вырыл землянку, наподобие окопа, так и зажил. Хозяйства особого не обустроил, потому не было у него крестьянской жаднинки, одна лишь сноровка. Гостей не привечал – интересы, мол, разные. Солдатик-то многое на своем веку повидал, а деревенские кроме уездного фельдшера образованных людей и не встречали. Из живности обретался вокруг землянки волк, служивый его щенком приручил. Хитрющая бестия. Все о людях знал, оттого в капканы не попадался и флажки обходил. Кличку точно не припомню. Серый, наверное.

Так вдвоем и коротали. Хотя нет, постой, была у солдатика одна забава – играл в войну. Один за себя и неприятеля. И тогда доносились до деревни выстрелы. Грибники и прочий люд, кому доводилось очутиться поблизости, различали крики, команды, даже стоны. Палили, правда, редко. Заряды вояка берег, все больше врукопашную. Как ему – одному – это удавалось, ума не приложу. После боя затишье длилось, бывало, с месяц, а то и три-четыре. Раны, видать, зализывал. А Серый, знать, помогал…

Мужичек неторопливо свернул цигарку.

История разбередила во мне жгучее любопытство и желание засветло навестить мистический хутор.

– И не думай, – опять «проинтуичил» собеседник, – Уж столько лет минуло, а молва идет, что Хозяин али дух его по сей день в землянке обитает, Серый – стережет. Не ровен час под выстрел угодишь, а то – волк загрызет. Нет, не советую…