Грюнвальдское побоище. Русские полки против крестоносцев - Виктор Поротников

После смерти Ростислава Мстиславича сыновья его увязли в межкняжеских распрях, борясь за киевский стол с черниговскими Ольговичами и ростово-суздальскими Мономашичами. Эти распри длились больше двадцати лет и завершились тем, что Киев окончательно утратил свое главенствующее положение, а Русь распалась на обособленные княжеские уделы, одним из которых стало сильное Смоленское княжество. В Смоленске прочно утвердились потомки Мстислава Старого, внука Ростислава Мстиславича.

Сыновьям Мстислава Старого выпала нелегкая доля пережить монголо-татарское нашествие на Русь. До Смоленска татары хана Батыя тогда не дошли, и город избежал разорения. Внукам Мстислава Старого пришлось противостоять натиску усилившегося Литовского княжества, которое стремительно и неудержимо поглощало ослабленные и разоренные набегами Орды южно-русские земли и города. При князе Александре Глебовиче, правнуке Мстислава Старого, войско Золотой Орды подвергло Смоленск разграблению. При сыне Александра Глебовича Иоанне на Смоленск обрушилось моровое поветрие, от которого вымерла большая часть населения города.

Уцелевшие жители Смоленска в ужасе от случившегося рассеялись по небольшим окрестным городкам, иные подались в Тверь, Москву и Владимир. Смоленск на какое-то время совершенно обезлюдел.

Возрождать опустевший Смоленск выпало на долю Святославу Иоанновичу, в правление которого произошла славная Куликовская битва. Золотая Орда слабела год от года, зато Литва только усиливала натиск на приднепровские земли Руси. При князе Гедимине литовцы подчинили себе Черную Русь, Полесье и Полоцкую землю. При Ольгерде, сыне Гедимина, литовцы захватили почти всю Волынь, Подолию, киево-черниговские земли и все Посемье. При нынешнем литовском князе Витовте, внуке Гедимина, под властью Литвы оказалось Торопецкое княжество в верховьях Западной Двины, а также земли по Южному Бугу до самого Греческого моря.

Святослав Иоаннович изо всех сил отстаивал независимость Смоленского княжества, лавируя между Москвой и Литвой. Ему удавалось сдерживать литовцев, уже захвативших Оршу, Витебск, Брянск и Рославль. Мир с Москвой Святослав Иоаннович покупал заключением союзных договоров, направленных прежде всего против Твери и Золотой Орды.

Сыновья Святослава Иоанновича, Юрий и Глеб, не обладали мудрой прозорливостью своего отца и его удачливостью на поле битвы, поэтому Глеб долгое время провел в плену у литовцев, где был вынужден жениться на дальней родственнице Витовта. Глеб сложил голову в сражении с золотоордынцами, отстаивая интересы литовского князя. Юрий бросался из сечи в сечу, пытаясь отвоевывать у Литвы утраченные ранее земли. Однако за каждой его победой неизменно следовало поражение, и в конце концов Юрий Святославич остался без войска, без казны и без союзников. Свою жизнь он закончил на чужбине, скитаясь с горсткой слуг и дружинников по городам Северо-Восточной Руси. Его призывы ополчиться на Литву так и не были услышаны ни в Рязани, ни в Пронске, ни в Нижнем Новгороде, ни в Ярославле, ни в Ростове…

Тем временем Витовт хитростью захватил оставшийся без князя Смоленск и поставил в городе литовский гарнизон.

Сын Юрия Святославича Федор вернулся в отчий край и утвердился в Дорогобуже, куда его призвали местные бояре и ремесленный люд. Дружина у Федора Юрьевича состояла из отчаянных храбрецов, которых он набирал во время своих скитаний. Среди гридней Федора Юрьевича было немало простолюдинов и даже беглых преступников. Среди князей о Федоре Юрьевиче шла недобрая слава, поскольку он был отъявленный безбожник, с легкостью нарушал данные клятвы, без стеснения творил неприглядные дела, был жесток и злопамятен. Однако литовцы с ним считались. Все попытки Витовта изгнать Федора Юрьевича из Дорогобужа завершились полнейшей неудачей. Этот князь имел разбойничьи повадки, нападал чаще всего по ночам или в сильную непогоду, воины его, выросшие на злодействах, не знали жалости к врагу. У Федора Юрьевича повсюду были глаза и уши, поэтому застать его врасплох было невозможно.

Горяину посчастливилось встретиться с дорогобужским князем в тот же день, когда он познакомился со своим дядей.

Горяин и Давыд Гордеевич трапезничали в гриднице, когда к ним прибежал челядинец в белой рубахе навыпуск и сообщил о прибытии князя.

– Идем, племяш, – промолвил Давыд Гордеевич, поспешно вставая из-за стола. – Познакомлю тебя с нашим князем. Токмо ты ничему не удивляйся, племяш. Федор Юрьевич весьма необычный человек. К нему сперва надо присмотреться, а уж потом выносить свое суждение о нем. Твоего отца Федор Юрьевич всегда ценил и уважал, помни об этом, племяш.

Спустившись на широкий теремной двор, Горяин увидел Федора Юрьевича, который по-братски обнял сначала Давыда Гордеевича, а потом и его. Небольшая княжеская свита, спешившись, стояла в отдалении подле лошадей.

Давыд Гордеевич стал рассказывать князю про самочувствие своего брата и про Горяина, который волею случая оказался единственным мужским отпрыском из всего потомства Самовлада Гордеевича.

Внимая Давыду Гордеевичу, Федор Юрьевич слегка покачивал головой, поглядывая то в лицо собеседнику, то на стоящего тут же Горяина.

Во внешности Федора Юрьевича было что-то необычное. На вид ему было лет тридцать. Он был невысок и крепок телом. На нем был кафтан половецкого покроя, но со славянской вышивкой, порты на князе тоже были половецкие, удобные для верховой езды. На ногах у него были желтые сапоги из мягкого сафьяна. Под цвет сапог был и княжеский кафтан. Голова князя была не покрыта. Его выгоревшие на солнце светло-русые волосы пребывали в легком беспорядке, взъерошенные ветром, маленькая бородка и усы были заметно светлее шевелюры. От этого молодой князь выглядел так, будто его усы и борода совершенно поседели раньше срока. Бледно-голубые глаза князя тоже выглядели бесцветными. Федор Юрьевич часто щурился, как это обычно делает человек, вышедший из темного подвала на яркий дневной свет.

В чертах лица Федора Юрьевича не было ни красоты, ни возвышенного благородства. У него был довольно покатый лоб и две небольшие залысины по краям головы, это широкое лицо обретало некоторую привлекательность, лишь когда Федор Юрьевич улыбался, не размыкая губ. Если Федор Юрьевич начинал смеяться, широко открыв рот, то сразу можно было заметить, что сверху и снизу у него во рту не хватает нескольких зубов.

Тонкие выцветшие на солнце брови Федора Юрьевича были едва заметны, от этого князь выглядел безбровым. Морщины на его лбу и в уголках глаз придавали князю некоторую суровость. Взгляд у Федора Юрьевича был тяжелый, пронизывающий и настороженно-оценивающий. От этого взгляда Горяину делалось не по себе.

Голос у князя был негромкий, чуть сиплый, с оттенком некой мужиковатости. Создавалось впечатление, что Федор Юрьевич либо вырос в глуши среди простолюдинов, либо искусно притворяется эдаким добродушным простаком.

Давыд Гордеевич повел именитого гостя к своему больному брату. Горяин не отставал от них, неприметно приглядываясь к дорогобужскому князю.

Присев на стул возле постели израненного Самовлада Гордеевича, Федор Юрьевич завел речь о том, что всякие сетования на свою греховность и желание вымолить у Бога прощение есть дело зряшное и ненужное.

– Я думаю, Всевышнему наплевать на все и на всех! – молвил князь таким тоном, словно вел беседу о достоинствах своих охотничьих псов. – Ежели Господь такой мудрый, как о нем талдычат священники, все видит и все слышит, почему же он тогда не предупреждает о грядущих бедах свою паству. Это говорит о том, что Богу или нет никакого дела до людишек, или Его самого попросту нет! А посему, боярин, не изводи себя ненужными мыслями и гони в шею своего духовника. – Чуть наклонившись вперед, Федор Юрьевич осторожно пожал руку Самовладу Гордеевичу, лежащую поверх одеяла. – Ты всегда был предан мне, друже. Я такого не забываю. О Горяине я позабочусь, возьму его в свою дружину, отменного воина из него сделаю. Ежели у тебя имеются просьбы ко мне, молви. Душа моя всегда открыта для тебя, боярин.

– О чем я хотел тебя просить, княже, ты сам только что высказался, – слабым голосом промолвил Самовлад Гордеевич. – Прими сына моего под свое крыло, а более мне ничего не нужно.

В трапезной, разговаривая с Горяином, Федор Юрьевич постоянно шутил и смеялся. Горяину это не очень понравилось, поскольку князь всего минуту тому назад с печальным лицом находился в опочивальне у Самовлада Гордеевича, и едва вышел оттуда, как принялся балагурить и заигрывать со служанками.

Федор Юрьевич словно прочитал мысли Горяина.

– Вот ты думаешь, младень, князек-то наш двуличный и бессердечный. Только отошел от постели больного и сразу давай похохатывать да челядинок за груди хватать! – заговорил с юношей князь, согнав со своего лица добродушное выражение. – Ну, угадал? Да ты не робей! – Князь вновь улыбнулся. – Подумал и подумал, это же не преступление. Я растолкую тебе кое-что, а ты, братец, покумекай над моими словами. Не бойся смерти, как не боюсь ее я. Ежели есть жизнь на небесах, как твердят монахи, то выходит, что смерти вообще нету. Есть сплошная жизнь с рождения и после кончины. Коль выживет твой отец – хорошо, не выживет – его жизнь продолжится на небесах, куда и мы с тобой вознесемся когда-нибудь. Скорбь уместна не при виде раненых и павших, ибо все люди и так смертны, но при попрании чести, достоинства и справедливости. Кто-то родился богатым, кто-то бедным, но всякий человек, знатный и простолюдин, имеет возможность творить добро и быть справедливым. Токмо кто из людей задумывается над этим?