Заметки молодого человека - Виктор Большой

Интересно, а девчонки, вообще, что-то чувствуют, глядя на такую мужскую стать – на того же Геракла или Давида? Или им всё по фиг, главное нарисовать; или все они, наши девчонки, как подморожено-замороженные?

Да хрен ты что-то нарисуешь, если не чувствуешь – прихожу я к заключению.

Оглядываюсь вокруг. У одной-двух глаза, кажется, всё же блестят живым огоньком. У остальных в лицах вижу одно лишь упорство в решении непосильной для некоторых задачи. Да, «далеко» же они пойдут, наверное…

В перерыве многие выходят на лестничную площадку – покурить, пообщаться. Там, вместо скамьи, лежит огромное, кривое бревно (заготовка для скульптуры из дерева). Неведомо, когда его втащили сюда, на третий этаж старого питерского дома, но судя по его затёртому виду, оно здесь уже не один год. Видимо, ещё не народился тот, единственный, «наш» Буанаротти, который справится с непростой задачей – превратить это бревно в шедевр деревянной скульптуры.

Сколько замечательных былей и небылей слышало оно от нас.

Вот кто-то из парней сетует на то, что никак не может встретить девчонку по душе.

– Да, ладно тебе, – ему отвечают. – Нет тут никаких проблем. Весь «слабый пол» вокруг только и думает о счастье и любви. Это у них сидит если не в коре больших полушарий, то в подкорке, точно. Я тебе говорю, – продолжает уверенный голос. – Только нужно знать, что и когда сказать им, какую струну или точку тела задеть, как бы невзначай. И, поверь мне, они тут же зазвучат, заиграют.

– Но, учти, каждая – по-своему, – продолжают наставлять незадачливого «Ромео». – Вот тут и будешь выбирать, как медведь на реке выбирает рыбёшку поаппетитнее, когда она идёт на нерест.

Понял? – Приятель увесисто хлопает по спине «Ромео». Тот с сомнением качает головой.

– Не боись, – продолжают его шутливо наставлять. – Но помни. Одна девчонка может зазвучать как арфа, другая, как гитара, третья, вообще, как целый оркестр. Ты как шум переносишь, нормально? А музыку?

– Но есть и такие, что звучат, как инструмент, у которого струны натянуты плохо или их нет вообще. Увы, и такое бывает (особенно, если не ту точку заденешь); может быть, правда, в данном случае, дело не столько в ней сколько в тебе; как говорят – нет контакта… Так что смотри, приятель, не ошибись.

– Хорошо тебе, – отвечает «Ромео» своему другу, – ты их с полоборота «заводишь». Перезнакомился со всеми, а может и не только…

– Нет, к сожалению, не со всеми. Но стремиться надо…

В это время мимо нас пробегает Верка. Симпатичная девчонка – бледное лицо, тёмные волосы, почти чёрные глаза. Она, видимо, ненадолго выходила на улицу. Как у сказочной принцессы, в её волосах и на длинных ресницах сверкают капли уже успевших растаять снежинок. Тут же мелькает мысль: «Вот чудо! Написать бы её – вот так! Полжизни – за такой портрет!»

– Вера, вот Анатолий никак не может встретить девушку своей мечты, – начинаю я с ходу и без подготовки.

Тот, о ком говорят, тут же начинает медленно краснеть.

Верка в ответ:

– Пусть в кино пригласит. Там, в потёмках, может будет более решительным.

– А с тобой, Витька, я согласна и просто по Румянцевскому садику побродить, осенью подышать. Хорошо же там… – Говорит она мечтательно.

Я ей:

– Ты умница, Верка. Ты же знаешь – я люблю тебя, мы все тебя любим, честно.

Вера:

– Мне все не нужны. Мне один нужен.

И, махнув рукой, она уносится дальше, оставив после себя налёт какой-то недосказанности и лёгкой грусти, что ли.

Действительно, столько замечательных девчонок вокруг, а любишь всегда только одну.

И, уже без особого настроя, толкаю Анатолия в плечо:

– Давай, действуй парень. Всё в твоих руках.

– Ага, – отвечает почти обречённо он мне.

Перерыв заканчивается. Мы возвращаемся к своей работе.

Глава 6

Так пролетают дни и недели, как пейзажи за окном несущегося поезда. Яркие, цветные – это когда мы со Светкой встречаемся, более сдержанных тонов – это трудовые будни; а ночные и вечерние пейзажи с проблесками далёких огней – это дни, когда мы не встречаемся, но есть искорка надежды, что пути наши всё же пересекутся.

Иногда нам удаётся встретиться в мастерской. Но не часто – обычно там всегда шумно, много народу, который торопливо делится последними новостями, показывает ещё не просохшие этюды и просто бурно и яростно говорит «за жизнь».

Мои друзья легко приняли её в свой круг. Тем более, что взгляд «со стороны» очень важен, когда хочешь понять – что же у тебя на самом деле получается на холсте. Дело в том, что когда долго занимаешься каким-то одним делом глаз, как говорят, «замыливается», то есть ты теряешь способность свежо воспринимать результаты своего труда. Вот тут моя Светка и оказывалась как нельзя кстати.

Был случай – вытащила она откуда-то из дальнего, пыльного угла забытый всеми этюд, выполненный просто на колорит, на импровизацию цветом:

– Посмотрите, что я нашла! Какое чудо! – Она смотрит с восхищением на работу, где на тёмном фоне написано несколько геометрических фигур. Но как! В них такой «звук» настоящий, столько экспрессии, что действительно непонятно почему автор забросил свою работу так далеко. Впрочем, возможно, она была убрана туда, чтобы просто отлежаться, чтобы со временем можно было разобраться – что же всё-таки получилось в ней, а что – нет.

Сегодня за столом общее чаепитие. У Светки здорово получается заваривать зелёный чай. Разговор прыгает с одной темы на другую. Мой друг Пашка яростно отстаивает свою точку зрения:

– Шопенгауэр, Ницше – вот титаны! Надоело всё классическое и все классики заодно. На них давно толстый-толстый слой пыли и перхоти! Видеть не могу эти прилизанные, зализанные как коровьим языком картины, где глазу не за что зацепиться. Они больше похожи на не очень удавшиеся или совсем неудавшиеся цветные фото. Удавиться можно от такой живописи! Нужна фотка – иди в фотоателье, зачем идёшь к художнику? Художник твою душу напишет! Поберегись, у кого проблемы с душой!

– Надо же, – продолжает он громить всё устоявшееся (причём не только в искусстве, уже и в физике), – упало человеку яблоко на голову (надеюсь, не гнилое) и тут же он открывает не один, а сразу три закона. «Маладец» какой!

– Не верю, как говорили известные классики сцены, – всё больше распаляется Пашка. – Вот мне в общаге однажды на голову свалился здоровенный плафон. И, представьте, он – вдребезги, на голове ни единой царапины; но при этом ничего в ней не появилось – никаких новых законов я там не обнаружил! А ведь он был больше того самого яблока раз в двадцать!

В ответ ему громкий смех. К разговору подключается Милка:

– Паша, а когда это произошло, на каком курсе?

– Ну, кажется, на втором, год назад, – отвечает он ей.

– А, теперь понятно, почему именно год назад тебя вдруг круто швырнуло в экспрессионизм. Да настолько, что ты чуть окончательно не забросил занятия академическим рисунком. Ты так «достал» преподавателей своими «опытами» в новом для себя искусстве, что некоторые, наверное, бросались за валидолом после общения с тобой.

Заявление Милки ещё раз вызвало взрыв смеха.

Кто-то прокричал:

– Вот где истоки твоего творческого подъёма! Может и мне что-нибудь уронить себе на голову – никак не сдать зачёт по искусству древних греков?

Пашка немного надулся:

– Я всё равно докажу своё, вот увидите.

Света, подойдя, погладила его по плечу:

– Они же шутят, мы в тебя верим.

– Да? – Переспрашивает он с недоверием.

– Всё в порядке, Пашка, – говорю ему я. – Мы действительно шутим.

Пашка, повеселев, говорит:

– А с этим физиком, я думаю, дело было так. Сидел человек у себя в саду, скучал. Подзывает слугу:

– Подай-ка, братец, беленькой грамм пятьсот!

Недолго думая, опрокидывает в себя для завязки сначала сто пятьдесят. Чувствует – нет контакта, не зарождаются в голове законы, тайны мироздания остаются на прочном замке. Ан-ка, ещё – двести.

– Так, – продолжает Павел знакомить нас со своей версией того, как были открыты известные каждому школьнику законы, – кажется, пошло дело. Ну-ка шарики столкнём друг с другом. О, как разлетаются! И так далее.

И тут же:

– Эврика! – Кричит он. – А не сообразить ли и нам, того? – И он щёлкает себя пальцем по горлу.

Но в ответ получает дружное напоминание о том, что мастерская – это территория свободная как от алкогольных паров, так и от всего остального, кроме творчества.

Мы со Светкой переглядываемся украдкой. Увы, несколько раз мастерская, холостяцкий одноместный топчан, стоящий в углу, был использован не для художественного творчества, а для иного – мы творили на нём своё случайное счастье. Этот «диван» был просто раем после лестниц, коридоров и прочих укромных мест, где время от времени мы уединялись…

Глава 7

Всё рано или поздно заканчивается, как известно. Подошли к концу и Светкины занятия в аспирантуре. И засобиралась моя красавица домой, в большой и симпатичный город на берегу Оки. Там, как оказывается, ей родители уже давно кого-то подыскали для светлой, счастливой и безбедной жизни (чтобы – и душа в душу, до гробовой доски, так сказать; и, чтобы, что не скатерть в доме, то – самобранка). Кого – сразу так и не понять; особенно если тебя такой новостью, как бревном по голове.