Заметки молодого человека - Виктор Большой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но нужно обладать известной уверенностью в себе и «наглостью», потому что само собой разумеется, что ты с первого раза попадёшь в нужный цвет и тон. А это – ох, как не просто!
Стараясь не «вывалиться» из рисунка, наношу пятна света и цвета то тут, то там – в различных частях холста. Ловлю контрасты, соотношения оттенков, полутона и пишу, пишу, забыв обо всём.
Время от времени мне кажется, что всё – развалился рисунок, ничего не получается, ни черта не разглядеть в этой мешанине линий и пятен! Охватывает настоящий страх – такая постановка – и взять, да угробить её! Но, как говорится, пути назад уже нет – времени не остаётся на то, чтобы всё начинать сначала по классическому варианту – «плести кружева», то есть прописывать лицо и все прочие детали мягкими, тонкими кистями, нанося слой за слоем краску, аккуратно следуя рисунку. И далее постепенно выявляя и подчёркивая первый план, главное в нём, прорабатывать второй, третий и т. д. до необходимой степени деталировки.
Пашка в перерыве забежал к нам, захватив с собой Милку. Им очень захотелось посмотреть, как живётся мне в другой группе, как пишется.
– Ну, ты вляпал, приятель, – говорит он мне, глядя на пока ещё не очень вразумительное нагромождение пятен цвета на моем холсте.
– Хочешь быть круче меня?! Не выйдет! – Он весело орёт на всю аудиторию. Многие оглядываются на нас, но его это мало волнует. Если Пашку понесёт, то остановить его невозможно даже бульдозером.
– Да ладно тебе! – Отвечаю ему. – Не беспокойся. Если я и хочу быть круче, то только – самого себя.
К разговору подключается Мила:
– Витька, не ожидала, что ты тут так быстро освоишься. А мне нравится то, что у тебя получается. Хотя пока и непонятно что это будет.
– Спасибо, Милка. Ты же знаешь – я люблю тебя, я люблю вас всех, честно! – я ей.
– Я это уже слышала, – говорит она, – от Веры. – И, продолжая:
– Что – не можешь забыть свою «Афродиту»?!
Её останавливает Пашка:
– Мила, ты не о том. Ты – о женском. А мы пришли поговорить о живописи. И только о ней.
Я говорю Пашке:
– Ты – настоящий товарищ. – И далее:
– Правильно, давайте о живописи, – ухожу я «боевым разворотом» от болезненной темы. – Тут некоторые, – кивая в сторону Пашки, – видят в моей живописи посягательство на их сомнительное первенство в области экспрессионизма. А я и не посягаю, я просто пишу, как получается, – пытаюсь немного «завести» своего друга.
Он шутливо вызывает меня на короткий боксерский поединок. Попрыгав пару минут как два глупых петуха, мы прощаемся. Он размашисто хлопает меня по спине – да так, что кое-кто по соседству отрывается от своих дел, удивлённо озираясь.
– Витёк, покажешь обязательно, когда закончишь работу. ОК? – Говорит мне Пашка. – Давай, пока.
Жму ему руку, целую в щёчку Милку. Она, резко развернувшись, нежно хлещет по моему лицу своим душистым «конским хвостом» светлых волос.
Они уходят, оставив налёт грусти по тому, по совсем другому миру, в котором я совсем недавно ещё был…
Пора за дело.
Упорно «молочу» своё. Иногда за спиной слышу как кто-то хмыкает, глядя не без удивления на то, что творится на моём холсте. Мол, ни фига не разобрать – одни шлепки краски.
Накатывает даже какое-то отчаяние. Неужели ничего не получится?!
Я и раньше замечал, что на определённом этапе работы, чаще, в её начальной стадии, ощущаешь физически какое-то сопротивление. Сопротивление «натуры»? Будто преодолеваешь некую упругую и не особо податливую среду – кажется, что идёшь против быстрого потока. И нет ощущения, что он обязательно будет преодолён. Но ты упорно давишь, ломишься сквозь своё отчаяние, прогибая эту неподатливость неизвестно чего. И, уже изрядно побитый этим потоком и наглотавшись сомнений, вдруг, чувствуешь – есть, идёт настоящее! И, совсем по-другому уже – легко, свободно пишешь дальше. Кисти твои просто порхают над холстом, то тут, то там бросая нужный цвет; твоя живопись несётся как санки с горы. И, как правило, в последующие дни тебя тоже не оставляет это ощущение свободного полёта и счастливой гармонии; вплоть до полного завершения картины.
У многих уже вполне узнаваемо «нарисовано» красками лицо Константина, детали одежды. Увы, чаще нарисовано, а не написано. Всегда удивляло – неужели человек не понимает, что недостаточно «наклеить» на фон фигуру портретируемого? Что нужно окружить её воздухом, вписать в окружающее пространство так, чтобы он там жил, дышал, а не болтался лубочной картинкой – как на стене.
Глубоко вдохнув воздух, собираюсь с силами и пишу дальше, стараясь объединить не очень вразумительные пятна цвета во что-то цельное – на каком-то отдельном участке холста.
И происходит чудо. Я просто подпрыгиваю от восторга на месте. Звучит! По-настоящему звучит! Нет, не зря я верил, что получится. Да, получается! Играет настоящим цветом мой этюд и есть в нём что-то конкретное. Я счастлив!
Стараясь не менять ритм и темп работы, прописываю и другие участки холста. Теперь уже невооружённым глазом видно и моим соседям по классу – получается что-то стоящее.
Спокойно, неспеша, завершаю работу.
Подходит в перерыве Константин:
– Ты мне льстишь. Ты написал меня лучше, чем я есть.
– Да ладно тебе, возможно, это и есть ты – истинный, – отвечаю ему, кивая на портрет, – согласись, не каждый может похвастаться, что знает себя от и до.
Константин в задумчивости бредёт дальше, разглядывая другие работы.
Сдержано хвалит и преподаватель – он не очень любит эксперименты.
Наваливается дикая усталость, через которую сочится тихое, ясное счастье. Счастье жить в этом мире и быть в нём на что-то способным.
Глава 12
Конец ноября. То ли поздняя осень, то ли – ранняя зима. Кое-где яркая листва ещё спорит с суровым и строгим «дизайном» зимы – всё вокруг либо бело от недавно выпавшего снега; либо черно – от проталин, на которых возвышаются то тут, то там кустики мокрой, увядшей травы. Деревья в снегу и инее. Они похожи, особенно по утрам, на сказочных принцесс или вышедших на прогулку снегурочек. Где каждая хороша по-своему. А, иногда, после ледяного ливня кусты и деревья, покрытые ледяной коркой и сверкающие стволами, будто отлитыми из стекла, похожи на удивительные и загадочные сооружения или растения, занесённые к нам из других миров. И кто может гарантировать, что это не так? Мы и о себе пока не можем сказать с определённостью – откуда и как появились на этой планете.
Очередные выходные. Пашка пригласил меня к себе на родину в село Требужево. Это часа три езды на автобусе.
Село это расположено на левом берегу реки Рева. Невзрачная на первый взгляд речушка за многие сотни и тысячи лет разрезала древние известняки так, что образовались почти отвесные стены, каньоны, удивительные нагромождения глыб самых разных размеров и форм. На каждом камне по снеговой шапке – кажется, что это древнее воинство в шлемах и латах бредёт неведомо куда по плечи в снегу.
Тёмно-коричневые, почти чёрные мокрые стебли никогда некошеных трав, белый снег, простота и суровость цветовой гаммы, где только чёрное и белое, почти без полутонов притягивают, как магнит. Эта чёрно-белая графика зимы так и просится на холст или бумагу. Кажется, не уходил бы отсюда никогда – так велика сила этих мест. Я чувствую, что начинаю завидовать тем, кто всю жизнь, изо дня в день, провёл здесь, тем, чьи дома – то тут, то там прилепились к крутым склонам, по которым разбросаны в случайном порядке огромные глыбы величиной с небольшой сельский дом. И это соседство кажется здесь совершенно естественным – никого не пугает то, что одна из них может сорваться в любой момент и, медленно, как локомотив, набирая скорость, понестись вниз всё сминая на своём пути.
Ради этой первозданной красоты мы и тряслись с Пашкой в автобусе. Немного пообщавшись с его родителями и наскоро перекусив, уходим к реке, захватив всё необходимое. Мой друг берёт с собой акварельные краски, я же – набор ручек с перьями, мягкие кисти, чёрную тушь и большой альбом плотной бумаги. А заодно у каждого из нас по складному походному стулу.
Устраиваемся недалеко друг от друга и уходим в работу. Пашка широкими, полупрозрачными мазками на большом белом листе бумаги пишет небо, землю, прорисовывает отдельные детали на переднем плане. Пройдясь чистой водой по бумаге, роняет на неё отдельные капли или точечные, жирные мазки акварели, которые растекаясь и расползаясь, постепенно превращаются в кусты, камни в снегу, в поверхность реки, пока только у берега прихваченную льдом.
Я же, используя перья различной ширины, стараюсь передать неповторимый узор трав на фоне чистого, белого снега, тёмную, неуютную воду, скалы на противоположном берегу.
Конец ознакомительного фрагмента.