Заметки молодого человека - Виктор Большой

Сборы и проводы не отняли много времени. А затем – вокзал, перрон, запахи и звуки, неведомо откуда доставленные сюда поездом дальнего следования, чьи-то голоса, глаза, смех, напоминающий бьющийся хрусталь, слёзы, вскрики, возгласы, торопливые обещания любить всегда (и везде?). И вот она уже за стеклом, она уже там, в вагоне, а я всё еще здесь. Почему? Поезд тронулся. Крикнуть, догнать, сорвать стоп-кран…?!

Какой-то мусор, кем-то выброшенные полиэтиленовые пакеты пытаются увязаться за последним вагоном поезда, увлекаемые воздушными потоками. Но и они, в конце концов, отстают, замирают. «Финита ля комеди», господа?! Ещё одна страница жизни перевёрнута…

Поздний, очень поздний вечер. Неторопливо бреду после очередных занятий. Работа, а потом ещё и учёба – это вам не ёлы-палы. Полное опустошение, голова словно чугунная. Если вот так не побродить после учёбы, то на следующий день будешь как плохо отжатая половая тряпка. А нужно быть в форме. Потому что нас всех, любого и каждого ждут великие дела! Да-да, не смейтесь, великие. Каждый из нас, вскочив рано утром должен быть готов к тому, чтобы яростно пить Жизнь большими глотками, а не откусывать (чтобы не сказать – покусывать, как блоха, например) её по кусочку, ещё и наморщив свой носик, мол и это не очень вкусно, и то не подходит, что-то там перебирая. Вот такое правило у нас – живописцев двадцать первого века! Если коротко – долой слюни и сопли!

Его разработали и применяем по назначению мы с Пашкой, и довольно успешно.

Пересекаю Неву по Дворцовому мосту, затем, пройдя наискосок Дворцовую площадь и далее по Миллионной, выхожу к набережной Мойки. Неспеша, бреду мимо Летнего сада. Прохладный ночной ветер шумит в деревьях, гудит в проводах, постепенно выдувая из меня накопившуюся за день усталость, остужая звенящую от перипетий этого дня голову. Поворачиваю на набережную Фонтанки и иду в сторону Невского. Как же необычно выглядит Петербург поздним вечером. Вокруг пусто. Вообще ни одного человека. Похоже, я попал в город, население которого куда-то исчезло, испарилось. Может быть всех похитили инопланетяне, утащив по доброте душевной в лучший из миров? Представив себе на минуту такую картину, я почувствовал неприятный холодок. Ещё бы – огромный город, каменные джунгли – и ты один. Хочешь – пой, хочешь – ори, кричи. Ответом тебе будет только собственное эхо. Бр-р-р. Ну и картинка.

Ускоряю шаг, уже видны огни Невского проспекта. Там – жизнь! Там всегда жизнь…

Очередные выходные. Собираюсь на этюды. Несмотря на довольно прохладную погоду, хочется «махануть» кистью, уложив на холст этот серый денёк.

Отбираю подходящий картон, проверяю кисти, краски, разбавитель. В термос заливаю горячий чай. Набрасываю свою походную куртку и в путь – до ближайшей станции метро. Выхожу из вагона на конечной. Отсюда до окраины города минут десять пешком. Не успеваешь толком оглядеться, как ты уже загородом.

Деревня Кудрово. Избы, дымы из труб. Архаика. Другой воздух, другой темп жизни – никто никуда не спешит. Кто-то хозяйством занимается, кто-то по единственной асфальтированной улице по делам направляется.

Деревню огибает небольшая, симпатичная речка – Оккервиль. Бойко бреду вдоль неё. Льдистый ветер с полей, прозрачные, серебристые дали, сине-зелёная стена леса на горизонте. Хорошо!

Ветер яростно треплет берёзки на берегу реки. Они весёлой стайкой обступают меня, заглядывая через плечо, интересуются – как я пишу.

Широкими мазками пытаюсь сходу схватить небо, землю в тоне-цвете; почувствовать, найти этот серебристо-серый (церулеум, умбра жжённая, охра натуральная, волконскоит, белила цинковые), в который ударами свежего зелёного (кобальт зелёный светлый) вплетены уже кое-где взошедшие озимые.

А ледяной ветер окончательно разошёлся – играет в ветвях, раскачивая деревья, всё пытается забраться ко мне под куртку. Но не до него. Эта игра цветом и светом, желание пропустить через себя, зафиксировать, может быть, навсегда, этот не очень уютный денёк захватывает настолько, что ничего не замечаешь…

Оглядываю почти законченный этюд. Если что-то получится из него – назову «Ветреный день». Только сейчас чувствую – насколько я весь заледенел. Прыгаю на месте, пью горячий чай. Жизнь прекрасна!

Быстро собрав этюдник, несусь домой, в тепло, в уют мастерской. Там, отогревшись и немного перекусив, не откладывая в долгий ящик, опять берусь за этюд – пока свежи впечатления.

Глава 8

Я просто обожаю наш город. Эти дома «неправильной» формы со срезанными углами, имеющие в основании то трапецию, то, вообще, неведомо какую фигуру. Это связано с тем, что все основные магистрали старого города расходятся из одного места, от Адмиралтейства – как спицы в колесе. Плюс фантазия архитекторов и заказчиков.

Обожаю эти огромные, плоские, глухие стены с редкими бойницами окон. Кое-где облупившаяся штукатурка и трещины придают им совершенно фантастический вид – будто находишься на Стоунхендже. Они напоминают мегалиты, оставленные неведомыми пришельцами или нашими предшественниками на этой планете, унесёнными неведомо куда очередным потопом. Само время расписалось на их шершавых спинах. Расписалось – судьбами людей, живших за ними. Я часами брожу среди них. Только стараюсь пореже заходить в те места, где любили гулять мы со Светкой. Появляться там – больно; память тут же услужливо прокручивает всё, до мелочей. И я начинаю понимать собак, периодически воющих на Луну, и кошек, которые просто орут, безо всякой Луны. Есть от чего. С радостью бы присоединился иной раз к ним; но, увы, не положено по статусу – мы ведь – homo sapiens, «цари природы». А «царю» орать не положено, как и просто валятся на траве. А жаль.

Уже примерно года полтора я, не торопясь, веду длительный этюд понравившегося мне дома в районе 9-й Советской улицы. Задача простая – сделать то, что вижу и чувствую. Срок – не важен. Главное – написать.

Вначале ко мне подходили, приглядывались местные жильцы – в том числе и шпана – и чего тут посторонний торчит, места мало что ли. Но потом как-то всё «устаканилось», привыкли; возможно, я даже стал небольшой местной достопримечательностью. Старушки иной раз приведут внуков. Вот, мол, как дядя рисует – не всё же в войну играть, лазая по чердакам и подвалам. Бывает девчонки после школы стайкой подбегут, посмотрят, хихикая за спиной. Кое-кто из взрослых уже хорошо меня знает – подойдёт, поздоровается, спросит – что да как. Пообщаемся несколько минут и опять за дело.

И на холсте постепенно появляется, заполняя почти всё пространство, большая, рыжая стена дома, обращённого фасадом от меня. Кое-где в нижней части она сырая, тёмная, покрыта зеленоватой плесенью. Выше – пятна, потёки всех оттенков оранжевого, розового, жёлтого, охры. То там, то тут тёмно-серые трещины. Смешение цвета, фактур порождает такую музыку, такую гармонию, что я готов просто стоять и смотреть на неё часами.

Кажется, кто-то из «местных» тоже стал приглядываться, любоваться как моим творением, так и натурой, то есть стеной. И она того стоит. Это вам не блочный «курятник» с торчащими и загаженными каждый по-своему балконами. Каждое сооружение в те времена, когда строился «мой» дом, имело свой индивидуальный проект и своего архитектора; и, часто, это был человек известный. А не как сейчас – дом серии номер такой-то и т. д.

Веду живопись не перегружая холст краской, нанося её полупрозрачные слои друг на друга лессировками, когда одни частично перекрывают соседние. Получается то, что вижу в натуре – то есть, удивительное звучание близких по тону, но разных по цвету оттенков. Время от времени, берусь за мастихин и «зарядив» его нужной краской жёстко, со скрипом проезжаюсь по холсту то в одном месте, то в другом, не перекрывая всё написанное, а лишь вскользь касаясь красочного слоя будущей картины. Это придаёт моему этюду именно ту фактуру, что и на стене, а заодно и расставляет акценты.

Когда я провожу рукой по подсохшему холсту, то хорошо ощущается, что он шершавый, как сама стена, материальный. Именно это мне и нужно.

Иногда за моей работой часами кто-нибудь наблюдает прямо из окна. Кажется, я стал частью местного пейзажа, как деревья, фонари, ларьки.

Работа продвигается не шатко, не валко. Мне – спешить некуда. Ведь я, как и всё остальное – часть вечности. Её ни догнать, ни обогнать невозможно. В ней можно только быть! Яростно, интересно быть! Каждый в ней барахтается по-своему. У каждого – свой билет. Только надо помнить, что билет – это ещё не всё. Кое-что зависит и от «пассажира». Понравился пейзаж за окном «поезда» – можешь сойти, полюбоваться и даже остаться там. Надолго, а, может, и навсегда… Это, если не боишься променять уютный вагон на неведомо что.

Повторюсь, в этой вечности – не хочется просто «коптить», как котельная, работающая на мазуте. «Кино», называемое – «Твоя жизнь», которое выпало каждому из нас, прокручивают только один раз – до попкорна ли тут, господа? И, вообще, до еды ли, когда такой «эксклюзив» тебе крутят?! Надо быть ненормальным, полным идиотом, тупым бараном и кретином одновременно, чтобы только жрать, да спать, когда на «сцене» такое – тебе показывают твою собственную жизнь! И ты там не просто зритель, а главный и единственный актёр и можешь вытворять, а лучше – творить (да, творить!) всё, что угодно. Нет, никогда не поверю, что можно потратить свою «единственную и неповторимую» (жизнь) на беготню за барахлом и едой. Неужели есть такие? Блин, скучняк-то какой! И жаль, как жаль таких индивидов. Ведь они очень похожи на самоубийц – только с той лишь разницей, что у тех всё же хватает смелости на один решительный шаг (пусть и неправильный – проблемы так не решают, если честно), а эти, «индивиды», растягивают свой последний шаг на всю, так называемую, жизнь. «Так называемая» потому – что жизнью не назовёшь это барахтанье среди вещей и купюр, эту бесконечную и бессмысленную возню со своим, извините, барахлом.