12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

— Погодите-ка, а то забуду спросить, — перебил полицеймейстер, — как вы паспорт добыли из конторы? Там никто не помнит, когда вы его получили.

Марья Лусьева вспыхнула, потупилась. Потом подняла голову с наглым вызовом.

— Очень просто: для меня его выкрал номерной… Васильем звать. Красивый малый…

— Вы его просили?

— Да, просила.

— Не удивился он, что вы так таинственны?

— Я заплатила ему…

— Позвольте. Да вы же только что сейчас жаловались, что у вас ни копейки денег не было?

Марья Лусьева взглянула на полицеймейстера страшно мрачно и упавшим вялым голосом произнесла:

— Будто только деньгами платят…

— Гм…

— Зачем, однако, вам так понадобился ваш паспорт? — вмешался Mathieu. — Ведь вы, действительно, могли, когда угодно, вытребовать его через полицию.

— Я боялась, что они с ним сделают что-нибудь такое, что полиция должна будет принять их сторону… Или просто уничтожат документ, а потом скажут, что я — не я, и я останусь без вида, как бродяга…

— Так-с. Далее?

Хрисанф Иванович приехал. Назначено было, что он встретится с Лусьевой в театре, а затем увезет ее к себе. Все так и сделалось. Блудливый Крез остановился не в гостинице, но у какой-то своей знакомой дамы, на частной квартире. Фамилию Лусьева опять не могла сказать, а местность определила глухо.

— Я города не знаю… Ночь… Очень недурное помещение…

— Недурные помещения у нас наперечет… — пожав плечами, подивился полицеймейстер. — Странно! Ну-с… для нас вот эта часть вашей истории интереснее всего…

— Ночью я пила много вина, а когда пью, делаюсь злая. На прощанье утром Хрисанф Иванович подарил мне лично двести рублей. Я спрятала их за перчатку, на левую руку. Еду домой, в голове шумит, но веселая: радуюсь, как это ловко подошло, — если убегу, то даже и деньги есть перебиться на первое время!.. Но, едва я вошла в номер, Анна Тихоновна так и прыгнула ко мне, как кошка…

— Показывай, сколько!

— Чего вам? У меня ничего нет…

— Что-о-о-о? Врешь, голубка! Не надуешь! Других морочь: от Хрисанфа-то Ивановича без подарка? Щедрее барина в России нету. Честью тебе говорю: вынимай, сколько?

— Ничего не дал, ни гроша…

— Сколько, дрянь?!

— Сама такая!

Она так ракетой и взвилась.

— Разговаривать? Ты разговаривать?! Бац!..

— А это что?

Схватила меня за руку… Насели вдвоем с баронессою, отняли деньги… Однако покуда мы возимся и ругаемся, вдруг стучат к нам в дверь, просят: «Нельзя ли потише, обижаются соседи…» Баронесса, выглянула в коридор, извинилась… А я взглянула — заметила, что она потом дверь на ключ не заперла, только притворила… А Анна Тихоновна, багровая, предо мной стоит, губы у нее трясутся, шипит:

— Я тебе, сударка моя, себя теперь покажу! я тебя пропишу, голубка!..

И рукава кофточки закатывает за локти… палачествовать!.. Разохотилась… Меня ужас объял: не выйду живою, забьет!.. Говорю ей, язык едва ворочается, — бормочу:

— Троньте только… ну вот троньте!.. Я на весь город кричать буду!..

А она тоже суконным языком на меня лопочет:

— Я те, я те, я те…

Пошла к умывальнику, носовой платок намочила, жгутом крутит: я уже понимаю, зачем, — рот мне заткнуть хочет…

— Это, — шепчу, — вы напрасно… оставьте, Анна Тихоновна! Тиранствовать нельзя. Я не дамся!..

А она на меня даже и не глядит уже, только сказала баронессе:

— Ты, сударыня, чего зеваешь? Запри дверь покрепче… Та рохля, на мое счастье, старая, из робких: руки у нее трясутся, ключ в скважине застрял, не поворачивается, хотела поправить, вовсе на пол уронила… Ах, ах!., ахает, вздыхает, подслепая, ползает по ковру… Я вдруг — точно осенило: как рванусь, да через нее!.. Коридор, лестницу пролетела вихрем… Как ошибло меня свежим воздухом, тут только очнулась: жива!.. Ну и вот я здесь… Дальше вы знаете…

Глава 24

Долго длилось молчание, во время которого Лусьева сидела, низко опустив голову на грудь. Она, кажется, плакала и не хотела выдать своих слез.

— Тэк-с… — нарушил затишье полицеймейстер. — Одиссея эта ваша, можно сказать, весьма многозначительная. Что же, Матвей Ильич? Ведь надобно запротоколить по форме… тут вон какие дела открываются…

— Н-да-а… — сказал Матьё Прекрасный. — И к прокурору отнестись немедленно… Вам, сударыня, сделан будет допрос по форме, а затем, вероятно, вы должны будете повторить ваши показания перед судебной властью.

Лусьева сердито отозвалась:

— Хоть перед китайским богдыханом.

В соседней комнате задребезжал звонок телефона. В дверь просунулась голова озабоченного дежурного полицейского чина.

— Его превосходительство господин начальник губернии просят ваше высокоблагородие к телефону.

Полицеймейстер вышел. Матьё Прекрасный и Марья остались в неловком, натянутом молчании. Чиновник рисовал пером на лежавшем перед ним синем деле фигурки чертей и профили женщин. Лусьева смотрела на него почему-то с невыразимой ненавистью.

— Ска-а-а-жите, пожалуйста, — начал было Mathieu, — вы в Петербурге не знавали моего друга Сержа Филейкина?

— Не помню, — получил он сухой ответ.

— Я больше потому спрашиваю, что он по части женщин большая ска-а-а-атина…

— Мало ли ска-а-атин!.. — в тон ему, злобно протянула Марья Ивановна.

— Матвей Ильич! пожалуйте-ка сюда! — позвал полицеймейстер.

— Казуснейшая штука, батенька вы мой! — зашептал он. — Сам черт не разберет: не то дело наклевывается, не то мистификация… Знаете ли, кто сейчас сидит в кабинете его превосходительства? Тетушка девы этой самой… баронесса Ландио!..

— Да ну? — изумился чиновник. — Позвольте: она же уехала в Одессу…

— Стало быть, не доехала… возвратилась!.. И с ней Леневская.

— Софья Игнатьевна?

— Да. Его превосходительство приказывает, чтобы девицу Лусьеву немедленно отвезти к Леневской, а завтра он сам ее увидит…

— Гм… А как же с прокурорским надзором… Может выйти неприятность… Знаете, как они щепетильны…

— Я позволил себе намекнуть… Они засмеялись, говорят, что знают и прокурорскому надзору нечего тут вмешиваться… Если надо будет, говорят, я сам перетолкую… Тут, говорят, огромнейшее и глупейшее недоразумение…

— Странно!

— Странно!

Оба потаращили друг на друга глаза, пожевали губами.

— Распоряжение вышло, не наше дело рассуждать!.. — решил полицеймейстер и, возвратясь к Лусьевой, объявил ей волю губернатора.

— Кто такая ваша Леневская? — нахмурясь, спросила девушка.

— Софья Игнатьевна Леневская — почтеннейшая дама в городе, прекраснейшая особа, первая наша дама-патронесса… бессчетно много добра делает!.. Его превосходительство желает, чтобы до свидания с ним вы остались как бы под ее охраною.