Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник - Евгения Смирнова

Евгения Смирнова

Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник

Часть первая.

1.

Ей, как всегда, не повезло.

Состав пассажирского поезда растянулся, наверное, на добрый километр, и, конечно, ее вагон оказался в противоположном конце. Колесико на увесистом чемодане сломалось и его приходилось буквально волочить по мокрому от затяжного сентябрьского дождя асфальту. Она пыхтела, тащила и жалела себя, думая, какая же она все-таки несчастная.

Отпуск вместо жаркого июля, как почти у всех сослуживцев, ей достался в последний день сентября, когда «бабьем летом» уже и не пахло, а неделю моросил нескончаемый, холодный, зябкий дождь. Бойфренд бросил, заявив, что она, видите ли, «не его уровня». Интересно и какой же у него такой уровень? Наверное, Светка из рекламного отдела, к которой он, как оказалось, уже месяц подбивал клинья и все об этом знали, кроме нее. Знали и посмеивались, а она все ходила и улыбалась, думая, что у нее есть он, такой красивый, умный, веселый. А его уже оказывается и не было вовсе. Да и ничего не было: ни белозубой Светкиной улыбки, ни ног от ушей, ни блестящих белокурых локонов до пояса, ни огромных голубых глаз, ни Германа. Зато теперь так неожиданно у нее в кармане лежал гладкий бледно-розовый листочек, на котором золотыми буквами было выбито: «Екатеринбург-Сочи». А еще были указаны ее имя, фамилия и отчество: «Колач Людмила Александровна», номер вагона и место.

Ей впервые предстояло ехать в СВ! Билет был для нее слишком дорогим, и она помнила, как целые десять минуты мялась у кассы, принимая решение ехать или нет, когда молоденькая кассирша, пощелкав по грязной клавиатуре красными наманикюренными ноготками, сообщила, что остались только верхние полки на боковушках плацкарта и СВ. А потом громко захихикала, прочитав ее фамилию.

– Калач? – воскликнула перегидрольная фея.

– Колач, – поправила Людмила, – через «о», и ударение на первый слог.

Кассирша пожала плечами, как бы говоря, что пассажирка болтает всякие глупости, отдала ей билет, паспорт и с шумом опустила стеклянную перегородку, на которой уже красовалась табличка «Перерыв пятнадцать минут».

Мила печально вздохнула.

Вот уже тридцать лет, как она произносила одну и ту же фразу и отчаянно мечтала избавиться от своей фамилии. Вот бы выйти замуж за Князева или Цветкова, к примеру.

Наконец, на одном из вагонов Людмила, или как все ее называли, просто Мила, остановилась и прочитала заветный номер «13».

Ну а какой же еще вагон ей мог достаться?

Конечно, тринадцатый. Впрочем, оказалось, что вагоны с пятого по двенадцатый включительно отсутствуют, и ее тринадцатый номер следует прямо за шестым вагоном, в котором располагался ресторан.

Мила достала из кармана билет, затем паспорт и незаметно смахнула со лба капли пота. Девушка взглянула на проводницу, ожидая увидеть на ее лице неодобрение, но наткнулась на милое улыбающееся лицо молодой женщины исполинского роста.

– Намаялась, горемычная? – посочувствовала дама, взглянув на увесистый чемодан и душивший Людмилу огромный вязаный шарф, на который все-таки упала капля пота.

– Ага, – закивала Мила, и прижала чемодан к джинсовому боку, – и что я с ним дальше делать буду, ума не приложу.

– Так починить надо же!

Проводница взглянула на девушку, потом на фото в паспорте, и одобрительно кивнула.

– Мне не кому чинить, я одна еду.

– А вот и нет! – она широко улыбнулась.

– Как это? – изумилась Мила. – Меня девушка в кассе уверила, что второй билет в это купе не продан, это же всего два дня назад было!

– Не всего, а целых два дня назад. Мужчина с тобой поедет, – сказала женщина.

А потом добавила:

– Настоящий дикарь!

Проводница восхищенно причмокнула языком.

– Я не хочу с дикарем! – испугалась Мила.

– Да не боись! Мы в обиду тебя не дадим. Правда, Катюха?

Она подмигнула своей спускавшейся напарнице.

– Поможем-ка девушке чемодан заволочь. Мы сейчас тебе его снизу подадим, а ты принимай. Втроем точно сдюжим! Ну, давай, девушка, твой тяжелый на раз, два, три…

В вагоне оказалось невыносимо жарко.

Ну почему с ней все время так? Еще сегодня утром она с трудом высунулась из-под огромного пухового одеяла, поводила сразу замерзшим носом и констатировала, что дома «холод собачий». А вот в вагоне поезда просто жарища!

По лбу скатилась соленая капелька, повисла на носу, а затем расплылась на рукаве светло-бежевого драпового полупальто огромным темным пятном.

– Вот блин! – выругалась Мила, и попыталась одной рукой расстегнуть массивные пуговицы.

Ничего не выходило. Она сделала последний ожесточенный рывок, и пуговица-ракушка осталась у нее в руке.

– Нет, сегодня определенно не мой день.

Служебное купе… Купе проводников… Первое… Ага, последнее! Это ее купе. В нем она должна была ехать в абсолютном одиночестве и оплакивать свою так и не состоявшуюся любовь с Германом Трубецким.

Подумать только, она могла стать Людмилой Александровной Трубецкой!

Она ведь уже и роспись придумала, и платье подвенечное выбрала, и кольцо, и даже предложила своей лучшей подружке Мирославе, или попросту Мире, стать ее свидетельницей на свадьбе. И Мира согласилась, и совсем не стала над ней смеяться. Она знала, что сейчас над Милой просто нельзя смеяться, невозможно. И Мила тогда подумала, что у нее самая замечательная подруга на свете, что она ее понимает как никто, и что только с Мирой она может поделиться абсолютно всем. Мила и Мира…

Мила уже протянула руку, чтобы открыть дверь, но замерла. Дикарь. Она должна будет ехать почти три дня в тесном купе с каким-то дикарем.

Нет, ни за что!

Надо вернуться и попросить у проводницы, как ее там Катя, кажется, или у той другой, имени которой она не знала, чтобы ее переселили в другое купе. Они поймут, не могут не понять. Ведь три дня с дикарем! Или не поймут? Мила вспомнила, как расплылось в улыбке лицо проводницы исполинского роста, когда она говорила о ее соседе по купе.

– О, Боже, какая же здесь невыносимая жара, – простонала Мила.

Надо было срочно что-то решать.

«Войти или нет? Определенно «нет»!»

Мила начала совершать немыслимые маневры со своим неповоротливым, «охромевшим на одну ногу» чемоданом, когда дверь купе резко отъехала и на пороге показался самый настоящий дикарь.

– Что вы тут мнетесь? – недовольно спросил дикарь зычным басом с легким кавказским выговором.

«Вот это называется попала!»

Дикарь стоял, слегка прислонившись плечом к дверному косяку, воинственно сложив руки на груди. Казалось, он занимал собой весь дверной проем. Копна давно нестриженных темных волос падала на массивные плечи, густая неровная борода скрывала всю нижнюю часть лица, глаза казались двумя горящими черными угольками. Из одежды на нем была застиранная светлая майка, бывшие когда-то голубыми, а сейчас выцветшие, порванные кое-где джинсы и старенькие шлепанцы на босых ногах.

– Я вас спрашиваю, что вам тут надо? – снова заговорил дикарь, и в глубине его глаз Мила рассмотрела разгорающуюся искорку ярости.

Мила молчала то ли от страха, то ли от уже нестерпимой жары.

– Здесь жарко, – невпопад ляпнула она, – позволите