Подари мне эдельвейс. Мой любимый ботаник - Евгения Смирнова

Иван закончил и взглянул в широко распахнутые глаза Милы.

– Врешь! – зачем-то сказала она.

Иван пожал плечами.

– Эта твоя лучшая история.

– История моего деда, – поправил Милу Иван.

– Теперь я понимаю, почему ты решил стать ботаником, – сказала Мила, затем грустно вздохнула и улеглась на подушку, повыше натянув белую ткань пододеяльника.

Иван вопросительно взглянул на девушку.

– Мне никто и никогда не подарит эдельвейс, – сказала Мила и отвернулась к стене.

Иван смотрел на девушку и думал, что вот такой, наверное, была бы его сестра, она так же смеялась бы, сидела у него на руках, у нее были бы такие же шелковистые бронзовые волосы, зеленые глаза, длинные пальцы, и от нее пахло бы клубникой. Она так же, как Мила, слушала бы его рассказы, и только с ней он мог бы быть настоящим, как сейчас. Иван чмокнул Милу в висок, та что-то пробурчала, но не повернулась.

– Спи, сладких тебе снов, – прошептал ей на ухо Иван.

Он долго лежал без сна, смотрел на проносившиеся в окне редкие огни встречных составов и думал о матери, и о том, что где-то там далеко у него действительно есть сестра. Он не знал о ней ничего, даже имени, знал только, что она родилась через год-два, после ухода матери, а значит она младше его лет на десять. Может зря он тогда был так категоричен с матерью, не стал ее слушать?

Иван устал терять, в свои неполные сорок лет, он уже успел потерять многих: сначала ушла из его жизни мать, потом начал меняться отец, и из жизнерадостного, розовощекого добряка он постепенно превратился в затворника. Но страшнее всего было день за днем, видеть, как угасает его могучий, непобедимый дед-великан, который, казалось, должен прожить до ста лет, который никогда не болел и всегда был безусловным авторитетом для юноши и примером для подражания. Бабушки он почти не помнил, она умерла, когда ему едва исполнилось пять лет, в воспоминаниях остались только руки с синими венками и маленьким шрамиков в виде звездочки между указательным и средним пальцами. Когда он остался один, то убедил себя, что нет ничего прекраснее одиночества, что ему нравится возвращаться в свою огромную профессорскую квартиру, где каждая вещь лежала на своем месте. И казалось, что дед просто куда-то вышел и сейчас вернется, или он отправился в одно из своих больших захватывающих путешествий, а отец сидит в своем кабинете за закрытой дверью и курит любимые вишневые сигары. Иван никогда не приглашал в этот дом гостей, и не встречался там со своей очередной пассией, для этого была куплена другая квартира с белыми стенами, на которых висели странные картины, кожаными диванами, стеклянными столами и прочей атрибутикой жизни плейбоя, как однажды написал один журнал, бравший у Ивана интервью в этих самых интерьерах.

Поезд занесло на повороте, колеса заскрипели, и Ивана вдавило в стенку купе, Мила же напротив, едва не упала с полки, но не проснулась, а лишь повыше натянула одеяло и вздохнула. Иван уже знал, что Мила часто вздыхает: вздыхает, когда чем-то не довольна, или о чем-то напряженно думает, вздыхает, когда он, Иван, чего-то не понимает и ей приходится объяснять снова, и, наконец, вздыхает во сне, как сейчас, когда что-то тревожит ее сон.

Иван резко сел и с силой взъерошил волосы. Ну что плохого в том, что он проведет свой отпуск с другом, так неожиданно ворвавшимся в его жизнь и заставившим вновь почувствовать себя обычным человеком, который кому-то нужен просто потому, что он есть. И этот самый друг ничего не требует, не просит сделать селфи с ним, чтобы потом выставить очередное фото в Инстаграм и хвастаться, что у него в приближенных ходит Вассо Баринов, не занимает денег, без срока отдачи, и даже немного жалеет. А Ивану так хочется, чтобы его иногда кто-нибудь жалел.

Вот только как сделать так, чтобы Мила согласилась поехать с ним в его небольшой уютный домик, стоящий почти на берегу Черного моря, за которым круглый год присматривает пожилая армянская пара, дядя Вассо и тетя Софико?

3.

Маша придирчиво оглядела себя в зеркале: волосы, собранные в гладкий тугой пучок, серый сарафан мешковатого кроя, под ним белая блузка, наглухо застегнутая до самого горла, строгие черные туфли с ортопедическими стельками и большие очки в черной оправе на усыпанном веснушками носу. Как же она не любила эти самые веснушки, ну как у человека с практически черными волосами могут быть веснушки? Это же противоестественно, но у нее были. Бабушка всегда гладила ее по голове и говорила, что ее поцеловало само солнышко, а значит, она обязательно будет счастливой. Вот только счастья все никак не стучало в Машину дверь, а бабушка говорила, что оно просто немного заблудилось, и надо еще подождать. И Маша ждала.

На тумбочке завибрировал старенький мобильный телефон. Девушка точно знала, кто ей звонит, и тяжело вздохнула, этот звонок обозначал начало нового рабочего дня.

– Слушаю.

– Маруся, приветик. Я сегодня задержусь на пару часиков, так что не теряй меня.

– У тебя же на десять записаны Самойловы.

– Так ты сама их прими, там, кажется, вопрос о наследстве, проконсультируешь, а если наметится что-то стоящее, то назначь повторную. Да, кстати, прости, дорогая, но я не смогу за тобой заехать.

– Как обычно, – тихо сказала Маша.

– Что ты сказала, я не понял? Говори громче, – раздался в трубке смеющийся мужской голос.

– Я все поняла, Вадик. Самойловых приму. Тебя буду ждать после обеда.

– Я тебя обожаю. Чао-чао.

Маша несколько секунд слушала в трубке короткие гудки, а затем с силой швырнула ее в свою большую коричневую сумку, стоящую на стареньком деревянном стуле, который девушка во время очередной генеральной уборки собиралась выбросить, но отложила на потом. В комнате вопросительно мяукнули.

– Прости, Мальчик, все в порядке, – сказала Маша, подошедшему к ее ногам пушистому рыжему коту, прихрамывающему на переднюю лапку, – только ты один меня и любишь.

Девушка немного погладила кота, взяла свою старушечью сумку и распахнула дверь.

Когда-то давно, как казалось Маше уже в прошлой жизни, ее любила еще и бабушка, которой не было уже больше пяти лет, и день, когда ее не стало, запомнился девушке навсегда.

Мать всегда была не в настроении, когда ей приходилось приезжать в Россию из Италии, где она почти двадцать три года назад удачно вышла замуж за итальянца. Приезжала она в Москву раз в год, считая, что это ее долг, ведь здесь у нее осталась дочь, неумная, некрасивая, неприветливая, в общем, полная ее противоположность. Она останавливалась в одном из самых дорогих отелей столицы дней на пять и все это время нещадно портила жизнь своей