Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Строевые занятия с солдатами уже закончились, и плац был пуст. Городок притих и потемнел. Над Ангарой скапливались серые облака, ползли на запад, загромождали небо.
Никита шел по грязным щелистым мосткам и думал о Лукине, жалея, что не успел подружиться с ним и толком узнать, что он за человек.
Собачий лай вывел Никиту из задумчивости.
«Усадьба Бызова…» — вспомнил он и повернул на тропинку, ведущую к офицерским флигелям.
Вскоре во дворе одного из флигелей он действительно увидел Бызова.
Капитан в шинели нараспашку, заложив руки в карманы брюк и покачиваясь с каблука на носок, стоял возле собачьей конуры и плевал в дыру, прогрызенную псом над дверью. Пес хрипел, царапал когтями запертую снаружи дверь, громыхал цепью.
Когда плевок капитана попадал в разъяренную пасть, пес на миг замолкал, старательно облизывал черный нос, потом обиженно фыркал и снова начинал скулить, захлебываясь лаем.
«Экое занятье нашел», — усмехнувшись, подумал Никита, останавливаясь у калитки, и кашлянул, чтобы обратить на себя внимание капитана.
Бызов с неохотой оторвался от конуры и, почесав выпирающий из-под кителя живот, спросил:
— Чего тебе нужно?
— К вам, господин капитан. Бумаги на подпись…
— Давай сюда.
Бызов взял из рук Никиты рассыльную книгу и, сказав: «Здесь подождешь», пошел к дому.
Никита остался у палисадника. Он ходил взад-вперед возле калитки и нетерпеливо посматривал на дверь дома, за которой скрылся Бызов.
По двору капитанской усадьбы бродили горбатые остроносые свиньи с обвисшими до земли сосками. Тяжелые и неповоротливые, они подбирали гнилую солому, разбросанную у черного крыльца, и таскали ее в стайку за домом.
«Ненастье ворожат», — подумал Никита и посмотрел на небо. Оно было низкое, темное, сплошь затянутое тучами.
Бызов долго не возвращался. В окнах дома зажглись огни.
«Что же он не идет? — с беспокойством думал Никита. — Уже скоро пора… Нужно успеть до поверки. Сдам писарю рассыльную книгу и тогда… Ночью с угольными порожняками доберусь до Черемхова. Там ли отец? Почему же не возвращается Бызов?..»
Наконец дверь скрипнула, и на веранде бызовского дома послышались шаги. Никита бросился к калитке.
В свете окон вместо Бызова он увидел полную высокогрудую женщину в стеганой ватной кацавейке кремового цвета.
Женщина степенно шла по гнущимся половицам, но, увидав Никиту, вдруг остановилась и замерла, словно зачарованная таинственным видением. Ее черные брови поднялись до половины лба, а полное мясистое лицо стало пунцовым, как яркий «французский» шарфик, накинутый на плечи.
Она некоторое время смотрела на Никиту, не мигая, потом поправила шарфик и сказала тоненьким голоском:
— Это вы, красавчик, книгу ждете?
— Я, — сказал Никита.
Женщина спустилась по ступенькам крыльца, сделала навстречу Никите три шага и протянула ему рассыльную книгу.
— Муж-то подписал бумаги да и позабыл. Прихожу, а он лежит — дремлет. — Она жеманилась и, как бы застыдившись за мужа, опустила глаза. — А вам-то, бедненькому, сколько стоять пришлось, да на такой-то сырости… — Женщина вздохнула и опять подняла брови. — В следующий раз вы лучше прямо ко мне обращайтесь — скорее будет… В калитку стукнете — я выйду…
Она порылась в кармане своей шелковой кацавейки и, достав какую-то бумажку, свернутую крохотным квадратиком, сунула ее в руку Никите.
— Возьмите, — сказала она, потупив глаза, и, вся заколыхавшись, поплыла к веранде.
Никита развернул бумажку. Это была желтая двадцатирублевая «керенка».
— На чай дала… Вот дрянь… — пробормотал Никита и хотел было швырнуть деньги вслед ушедшей женщине, но опомнился. Нахмурившись, он внимательно рассмотрел «керенку» и спрятал ее в карман.
14
Когда Нестеров, возвращаясь от Бызова, подошел к казарме «наполеонов», он услышал во дворе гул голосов, выкрики и какой-то непонятный шум.
«Может быть, мимо пройти… — подумал Никита и в нерешительности остановился у калитки. — Нет, нельзя… У меня подписанный Бызовым приказ. Приказ будут читать на поверке. Писарь ждет… Они слишком быстро хватятся меня…»
Он вбежал в калитку и во дворе увидел толпу «наполеонов». Они теснились к крыльцу казармы, что-то бессвязно кричали и потрясали кулаками.
За гулом толпы Никита сразу не мог понять, что творится. Видимо, и сами «наполеоны» плохо понимали, что делают и о чем кричат.
— Будя! Будя, батя, заврался… Иди попадье Лазаря пой! — надрывая горло, орал маленький солдатик, приседая и звонко хлопая себя по обтянутым белым ляжкам. — Будя…
На крыльце стоял священник, уже не первый раз приезжающий в казармы для «нравственных бесед» с солдатами. Волосы его были растрепаны, голова тряслась. Тяжелый наперсный крест то поднимался к его испуганному лицу, то терялся в толпе солдатских кулаков.
Кто-то оглушительно свистел, заложив пальцы в рот, кто-то озлобленно бранился.
Никита подбежал ближе к крыльцу и тут только увидел рядом со священником высокого тощего солдата, который, наверное, и поднял весь этот шум.
Протянув руку к бороде священника, будто за горло его схватить стараясь, солдат кричал прямо в лицо попу, не помня себя:
— Союзники, говоришь, братья, говоришь, нам? Нет, постой… Говоришь, тоже христиане и нам помогают… Говоришь, помогать приехали? А жену мою зачем повесили? А? Нет, ты это скажи… Это как? Братья они, а зачем наши села палят? Как это? Говори, христопродавец, отвечай!
Поп пятился к дверям, глотал набегающую слюну, поднимал крест, но солдат продолжал наступать.
