Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

— «Недолгую» — не переводи!

Услышав предсказание, испанские князья бурно выразили свой восторг. Все кинулись поздравлять разрумянившегося Аллуция и пить за его здоровье. Виола гибко прильнула к его мускулистому телу и тихонько лизнула ему щеку.

Тут Фламиний, желая окончательно отвлечь Сципиона от грустных мыслей, предложил вызвать в зал танцовщиц из числа захваченных пунийских рабынь, профессией которых было услаждать карфагенских богачей. Публий в ответ равнодушно пожал плечами. Тогда квестор подозвал распорядителя пира, и вскоре перед ложами предстали затисканные смуглые красотки в скудных лоскутах прозрачной мелитской ткани, не столько скрывающих, сколько оттеняющих наготу.

Несколько дней назад Публия, возможно, и заинтересовало бы предложенное зрелище, но сейчас вид этих девиц вызвал у него лишь отвращение.

Во время танца испанцы, к удивлению римлян, также проявили полную холодность. Дождавшись паузы, они загалдели, горячо доказывая что-то друг другу, потом самые знатные подошли к Сципиону и, указывая на финикиянок, сказали ему, что движения этих рабынь лишены жизни, искусство убило в них чувство, потому римлянам лучше было бы насладиться танцем в исполнении испанских девушек. Публий нехотя принял благосклонный вид, и испанцы взялись готовиться к представлению.

К пунийскому оркестру, расположенному за ковровой стеной, присоединились местные музыканты со своими специфическими инструментами. Вслед за ними направились за ковер испанские женщины, среди которых были и дочери знатных князей.

Публий бессознательно сопровождал их взглядом. Ночь стала томить его, потому как более не предвещала ничего интересного. Ему страстно захотелось вновь наброситься с бесчисленными вопросами на Виолу, чтобы развернуть перед собою ее душу во всей красе, любоваться переливами оттенков эмоций, мерцающих в глазах согласно внутренним движениям мыслей и чувств, но возобновление такой беседы теперь преступило бы пределы приличий, да и публика, перегруженная пищей и вином, уже не в состоянии была бы ее выдержать.

Однако он живо встрепенулся, когда среди поднявшейся сутолоки встала и Виола, легким грациозным движением оправила тунику, и присоединилась к танцовщицам. Он никак не мог поверить в возможность продолжения созерцания этого чуда, тем более, в ином, особенно красноречивом виде самовыражения, ибо танец для женщины — то же, что для государственного мужа — речь перед народным собранием.

Наконец приготовления закончились. Спрятанные за портьерой флейтисты и кифаристы огласили зал грустным и загадочным звучаньем. Ковровая завеса приподнялась, и на сцену впорхнули десять девушек в коротких белых туниках, перехваченных выше талии широкими пурпурными поясами.

Публий лихорадочно перебирал взглядом их лица, но не находил того, чего искал.

Девицы нервно прохаживались по сцене, сосредоточенно опустив головы. Музыка стала громче и в некий миг разом овладела ими, будто наделив всех единой душой. Мягкие, волнующие звуки закружили танцовщиц и повлекли за собою. Тонкое плетенье ткани музыки предстало в пространстве изящным узором движений. Мелодия проникла в женские фигуры и рисовалась перед взором манящими изгибами их тел. С каждым мгновением ритм все глубже проникал в души танцовщиц, лица зажигались румянцем, движения становились более размашистым, туники согласованно взлетали в воздух, и тогда казалось, что на сцене распускаются роскошные цветы. Большая часть светильников у сцены была установлена в нижней части стен, потому волос и плеч танцующих едва касался слабый нежный свет и робко крался далее по их одеждам, а на пути его встречал самоуверенный собрат, который, атакуя соблазнительных танцовщиц снизу, смело хватал их за ноги и по ним стремился вверх, проникая под туники. А ноги, вдохновенно сочиняя замысловатые фигуры, азартно скакали, словно желая вырваться из пламенных объятий света, тогда как этим кокетливо себя все больше открывали. В музыке нарастало напряжение, послышалось ритмичное позвякивание каких-то костяшек, и вслед за тем угрожающе раздался сочный топот огромных барабанов.

Вдруг все в момент остановилось, зияющей тишиною оборвалась мелодия. Снова открыла пасть ковровая стена и впустила еще одну танцовщицу. Та прошла вперед и расположилась у самых лож. В зале послышались восторженные возгласы, испанцы стали поспешно пить вино, запасая его в чреве впрок, чтобы затем не отвлекаться.

Столь прекрасною Виолу Публий еще не видел. Может быть, избавившись от несвойственной ей роли собеседницы представителей иной, более изощренной культуры, она именно теперь обрела свои естественные краски, а возможно, что и Сципион смотрел на нее по-новому после паузы в их общении, в течение которой его предварительные впечатления оформились и сложились в единую яркую картину. В первый же миг, когда она, еще окутанная мраком, выступила из-за занавесей, он узнал ее прежде внутренним чувством, чем глазами, волны холода и жара, сменяя друг друга, пронеслись по его телу, кровь яростно застучала в голове, и только после голоса страсти заговорило зрение. Пока она проходила мимо застывших в ожидании подруг, он плохо различал ее лицо, но взамен его воспаленная душа получила новую пищу в созерцании походки. Ее движения были чисты, как голубое небо, их не замутняли вкрапления кокетства, колебания стана гармонично соразмерялись с длиною шага, это была грация самой природы, ее высшего проявления — законченной во всех деталях, гордой красоты, сознающей свое достоинство, свою власть над всем живым и потому не нуждающейся в мишуре искусственных манер. Белое одеяние, напоминающее греческий хитон, множеством складок струилось до пола, а при каждом шаге распахивалось справа, как пеплос. Любые, самые длинные и свободные одежды бессильны скрыть от мужского взора женские красоты, как и недостатки, тем более, в динамике походки. Глядя на эту фигуру, Публий мучительно искал малейшее несовершенство, будучи охвачен стремлением ослабить цепи любовного плена, но безуспешно. Он в бессилии откинулся на ложе. Возможно ли одолеть войско, в котором в своей роли одинаково сильны и конница, и легкая пехота, и тяжеловооруженная фаланга! Есть ли смысл штурмовать крепость, где все стены равно беспредельно высоки и им под стать могучие ворота!

Заняв облюбованное ею место в нескольких шагах от Публия, она обвела восхищенных зрителей лукавым взглядом и ослепительно всем улыбнулась. Ее фигура расправилась, будто налившись соками любви. Сейчас она предстала во всеоружии женской силы, глубинная суть ее явилась миру. Именно теперь она по-настоящему живет, свое предназначенье выполняет. Всем существом источая волшебство могучих чар, она прекрасна, как воин в сражении, стоящий на холме поверженных неприятельских тел, сладострастие струится вокруг, как жаркая кровь врагов по мускулистому торсу героя.

Музыканты заиграли еще громче, и эта музыка была уже иного рода. Здесь вожделение, изнывавшее прежде взаперти, вырвалось на волю и затопило зал своим удушливым и трепетным дыханьем.

Виола резко повернулась, сделав полный оборот, от чего густые волосы взлетели и ярким облаком окутали лицо, длинный хитон встал дыбом и обнажил для горящих взоров упругие бедра.

Она была ближе всех и красивее всех, потому об остальных танцовщицах присутствующие тут же забыли, и те, размеренно кружась, развлекали лишь самих себя. Едва она сделала первые движения, по линиям ее тела высшей музыкой заструилась сама красота, словно отделяющаяся от обворожительных женских форм и волнами нисходящая в зал, где, сливаясь со звуками оркестра, образовывала бурлящий океан эмоций, в котором тонул рассудок и торжествовала страсть. Любуясь ею, зрители не заметили, как угодили в вихрь, занесший их на небеса, или может быть, наоборот, подобно морской воронке, погрузивший в пучину. Как бы то ни было, они оказались в иной стране, в которой события развивались по законам волшебства. Здесь властвовали гармония и ритм, тут все плясало и размашисто качалось на волнах мелодии, взлетало вверх с брызгами импровизаций и обрушивалось в ущелье меж пенистых хребтов.

Следуя за танцем, весь мир выстроился в гармонические ряды и пустился в хоровод. В этот час самый черствый человек превратился в поэта, и озаренная музыкой красота порождала в его душе летящий высоко над пыльною землею стих.

С первого мгновения завладев вниманьем окружающих, Виола никого от себя уже не отпускала. Кружась между колонн, замысловато извиваясь, гибкими руками она чертила в воздухе магические знаки, как колдунья завораживая взоры, чтобы через них у жертв исторгнуть души и увлечь их за собой. Сладостной истоме этой власти никто противиться не мог, и зачарованные, ей все с восторгом подчинились.

То, что творила на сцене Виола, совсем не походило на танец других девиц. В сравнении с нею остальные безнадежно поблекли, они всего лишь рабски следовали внешним контурам мелодии, и только. Она же с музыкой играла, то, следуя за нею, то, ей противореча, будоражила ее глубинные структуры, внося разлад, и в дисгармонии гармонию высшего порядка находила. Она совершала виражи, опережая звуки, подчиняя их себе, прокладывая им путь, но вдруг коварно ускользала, пропуская их вперед, и, делая зигзаг, как бы сама новый ритм им задавала. Временами она легко и свободно порхала, как будто в облаках летала, и флейты, стеная и плача, взвивались за нею в небеса, но напрасно: она уже таинственною тенью кралась у земли, и здесь сочными тонами изловить ее пытались самые длинные струны финикийской арфы. В безнадежной погоне за красотою звуки то возгорались гневом и яростно метались, как пламя на ветру, то, смиряясь, нежно умоляли и ласковым морем перед нею сверкали. Тогда она, дразня, их подпускала ближе, но стоило мелодии овеять ее стан, как вновь Виола, стряхнув объятия, стремительным вихрем в заоблачные страны уносилась, и музыка бессильно карабкалась за нею.