Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

— Я — натура цельная, полностью отдаюсь насущному делу, — с наигранной многозначительностью заявил он, — на пирах веселюсь от души, а в будни так же работаю.

— Ну что же, этот праздник завершился, а следующий предстоит нам заслужить, — ровным голосом сказал Публий и, немного помолчав, продолжил: — Чем насыщеннее будут наши будни, тем скорее наступит праздник. Помни, что в ближайшее время к нам повалят толпы варваров, и нужно быть готовыми их вооружить и, по возможности, обучить нашему строю.

Вновь оставшись один, не считая молчаливых ликторов, Публий в наступившей темноте продолжил прогулку. Но теперь он уже потерял контакт с таинственной мудростью природы, в которой часто черпал силы для жизни, и лишился способности ощущать что-либо, кроме усталости. Тело и ум отяжелели и сделались непослушными. Ничего иного не оставалось, как только вернуться в лагерь и расположиться на отдых.

Однако едва он доверился ложу в своем шатре и закрыл глаза, в голове поплыли видения, являющие собою причудливые импровизации на темы прошлой ночи.

Две страсти мучили его, и обе он считал позорными для себя: любовь и суеверие. Ему представлялось унизительным попадать в зависимость от женщины, быть рабом вожделения, но сознание утверждало одно, а чувства — другое. Страсть, захватив вершины души и укрепившись на них, гнала прочь легионы мысли. Удручало его и зловещее предсказание, засевшее в нем, как обломившийся наконечник ядовитой стрелы, и исподволь, предательски отравляющее дух. Публий вновь и вновь призывал на помощь ум, и тот напоминал ему, как сам он неоднократно обращался к суеверию людей, ставя свою волю выше их понимания богов. Так было прежде, а теперь его самого наказали, кто-то словно подшутил над ним. Скажи ему халдей что-либо иное: сколь угодно страшное или непомерно возвышенное, он просто посмеялся бы над этим, но тут удар был нанесен с рассчитанной жестокостью. Сципион всегда знал, что сумеет многого добиться, и судьба, как бы понимая невозможность ему противостоять, заранее объявляет о бессмысленности его побед и бесполезности жизни. Такая точность попадания в единственное уязвимое место исключает надежду на случайное совпадение и невольно заставляет думать о вмешательстве небесных сил.

Временами в течение этой длинной ночи он будто бы проваливался в невесомое состояние сна, но и тогда его мучили прежние кошмары, представлявшие ему будущее в фантастически уродливых образах. Перед рассветом он окончательно потерял надежду выспаться и хотел встать, чтобы заняться каким-либо делом, но не смог преодолеть усталость, которая за ночь лишь усугубилась, и остался бессильно лежать распростертым на ложе с открытыми глазами.

Дождавшись дня, он тяжело поднялся, отчаянно сжал больную голову обеими руками и мрачно усмехнулся, подумав, что, возможно, от подобного жеста и произошла фраза: «Взять себя в руки». По его приказу принесли воды, и он долго умывался, пытаясь взбодриться живительной влагой, вобравшей в себя прохладу ночи.

Только через час Публий в достаточной степени собрался с силами и вышел на площадку трибунала. Он сам отправился к Лелию и проводил его в гавань. Там Сципион передал товарищу письма, адресованные в Рим, и сказал то, что желал передать друзьям на словах. Напоследок он напомнил ему о своей просьбе позаботиться о брате Луции, которого Публий письмом приглашал в Испанию. После этого они распрощались, и Гай Лелий сел в лодку, доставившую его на корабль, уже полностью готовый к путешествию. На квинквереме, кроме части добычи, находились пленные карфагенские сенаторы, захваченные в Новом Карфагене.

Сципион долго смотрел с берега вслед рывками набиравшей скорость и уходящей в белесую даль квинквереме, сопровождаемой небольшим конвоем. Наконец он нехотя оторвал от морской равнины взор, простиравшийся, казалось, до самой Италии, и уныло обратился к Испании.

Сципион решил, раз уж он попал в город, лично ознакомиться с состоянием дел здесь, а уж потом возвратиться в лагерь. Он разыскал начальника гарнизона и в его сопровождении двинулся осматривать городское хозяйство. Вскоре они повстречали Гая Фламиния, который оказался верен своему слову и с утра приступил к выполнению возложенных на него обязанностей. Квестор некоторое время составлял им компанию, но потом их пути разошлись, Сципион не стал отвлекать его от дел. Публий еще некоторое время ходил по улицам, заглядывал в мастерские и лавки. Работы везде только начинались, и выводы делать было рано. Он подумал, что надо бы поговорить с людьми из местной знати, которым теперь он прочил власть, но почувствовал себя не способным в данный момент к дипломатии. Он решил вызвать их для беседы к себе в шатер в удобное время, а сейчас вернуться в лагерь.

По возвращении Сципион легко позавтракал кусочком сыра, финиками и белым первосортным хлебом, которым стремился обеспечить себя даже в походе, так как с детства питал к нему слабость, а напоследок глотнул разбавленного вина.

В это время в низине перед лагерем начались учебные бои легионеров. Публий взобрался на вал и некоторое время наблюдал за действиями солдат, бросавших друг в друга тупые дротики, потом вошел в азарт и вознамерился принять непосредственное участие в играх. Ему уже не раз удавалось своим воинским искусством утверждать авторитет среди простых легионеров. Однако, сделав несколько шагов по склону холма, он вспомнил, что сейчас не только душа плохо повинуется ему, но и тело, потому решил не рисковать репутацией и повернул обратно к своей палатке. Придя на место, он хотел восполнить недостаток ночного сна, но едва закрыл глаза, как голову наполнили прежние думы, изнуряющие его безысходным пессимизмом.

Между прочим, в городе он узнал, что Аллуций отправился в свое племя с целью навербовать отряд для римлян и увез с собою жену. При этом известии весна для Публия сразу обратилась в осень, а теперь, когда его не отвлекали дела, он совсем впал в отчаяние. Спасенье было только в деятельности. Сципион прекратил бесполезные попытки выспаться и вызвал к себе разведчиков. Те рассказали ему, что Газдрубал Барка, узнав о падении Нового Карфагена, выступил из своего лагеря, затем, однако, остановился и стал поджидать два других карфагенских войска. Выслушав донесение, Публий отпустил разведчиков с напутствием и в дальнейшем тщательно следить за противником, а сам, оставшись в одиночестве, взял лист папируса и принялся чертить схемы и вычислять расстояния. У него был подробно записан весенний маршрут пути из Тарракона и составлена карта, содержащая полученную от проводников информацию о местоположении городов, племен, гор и рек прилегающих местностей, напоминающая по форме карты греческих географов. Однако Дальнюю Испанию Публий представлял плохо, потому не мог точно определить время, когда пунийцы подойдут к Новому Карфагену со всеми своими силами, но сделал вывод, что пять-семь дней в его распоряжении еще есть.

Так, в текущих заботах своей должности проконсула Сципион провел остаток дня. Потом последовала еще одна тягостная ночь. За все время пребывания у стен побежденного города он так и не смог полностью одолеть душевную болезнь, однако каждый день проводил с большой физической и умственной нагрузкой. Он все же решился участвовать в солдатских упражнениях и, хотя не все у него получалось как прежде, упорно фехтовал и бегал наравне со всеми.

В течение нескольких дней оперативно управившись с основными делами в городе, римляне, оставив в Новом Карфагене небольшой гарнизон, выступили в поход в направлении к своей базе в Тарраконе, куда успешно и добрались, опередив три карфагенских войска, не сумевших ни воспрепятствовать им захватить столицу, ни помешать безнаказанно возвратиться в свою ставку.

5

Вскоре после отбытия Публия Корнелия Сципиона в Испанию, из Сицилии вернулся в Рим Клавдий Марцелл. Он выразил намерение добиваться триумфа за победу над Сиракузами, потому не вступил в город, дабы не лишиться империя, а встретился с сенаторами в храме Беллоны за чертою померия. Там Марцелл дал отчет о своих деяниях на Сицилии, итогом которых явилось практически полное завершение войны на острове. Однако представители сената посчитали триумф неуместным, поскольку еще не все пунийцы изгнаны с острова и там по-прежнему осталось римское войско во главе с преемником Марцелла претором Марком Корнелием. Тем не менее, учитывая значительность победы Клавдия, полководцу присудили овацию.

Марк Марцелл, обиженный этим решением, за собственный счет справил малый триумф на Альбанской горе, принес жертвы Латинскому Юпитеру, а на следующий день, украшенный миртовым венком, под музыку флейт с овацией вошел в город. Перед ним несли символическое изображение Сиракуз, везли захваченное оружие, включая некоторые хитроумные машины Архимеда, драгоценности, статуи, вели восемь слонов. Завершали шествие сопровождающие полководца сенаторы. Пройдя в почетной процессии под рукоплескания народа по центральным улицам города, Марцелл закончил торжество на Капитолии принесением в жертву овцы.