Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

— Я не пью вина, — сказал гадатель по-гречески довольно правильно. Голос его еще был в силе, лишь чуть таинственно хрипел.

Переживания последних дней оформились у Сципиона в ярковыраженное недовольство, которое теперь, вскипев от опьяненья, внезапно обратилось на старика. Не отдавая себе отчета, Публий все более раздражался против него.

— Пей, сейчас ты будешь предсказывать мою жизнь, а в трезвом состоянии это невозможно.

— Ты прав, — согласился гадатель и выпил половину кубка прозрачной желтой жидкости.

— Ах, подтвердил, остряк! У трезвого не хватит воображения, чтобы в мою судьбу заглянуть, вот что я имел в виду. Ну покажи свое искусство, халдей наимудрейший, но сначала вот на нем, — и он показал на Аллуция, — ведь ты, прекрасный юноша, желаешь знать, сколько счастья предстоит тебе в будущем?

Аллуций неуверенно кивнул головою. Предсказатель на мгновение вонзил в него когтистый взгляд так, что тот недобро вздрогнул. У халдея лоб покрылся потом, но вскоре он откинулся на ложе, глубоко вздохнул, стряхивая с себя напряжение, и, повернувшись к Публию, сказал:

— Там я уже все знаю, но некоторое время хочу помолчать, а над твоею жизнью завесу времени еще я не поднял. Для похищенья тайны времени тоже нужно время. Я выскажусь через час.

К раздражению Сципиона добавилось дурное предчувствие, в халдее он ощущал некую зловещую силу и уже жалел о затее с гаданием.

— Ну, если смерть скупая еще дает тебе время, уж я-то и подавно подожду, — скрывая досаду за грубоватой шутливостью, проговорил он.

— Не торопись, Публий, — вмешался Фламиний, — я его раскусил. Он хочет напиться за нашим столом, прежде чем мы его выгоним за, предвижу, гнусное гаданье!

— Мы уже столько внимания тебе, халдей, уделили, что даже мой квестор, заразившись от тебя, начал «предвидеть». Однако если ты не хочешь говорить о нас, то, может быть, расскажешь о себе, о своих странствиях? Ответь, бывал ли ты в Вавилоне.

— Ты говоришь о «Вратах Господних»? Да, я трижды посещал этот великий город, и каждый раз он заново удивлял меня, правда, теперь он стал значительно беднее.

— А что же в этом Вавилоне, «Вратах Господних», действительно сто ворот и все из меди, и все «Господни»? Правда ли, что вдоль стены в два ряда стоят башни и между ними еще достаточно места для колесницы с четверкой лошадей, как писал Геродот.

— Ворота в Вавилоне я не считал и на колесницах не ездил, а ходил всю жизнь пешком и не по стенам.

— Но, проходя в ворота, ты видел толщину стены? Если она действительно в пятьдесят локтей ширины, то я поверю в выпитые персами Ксеркса македонские и фессалийские реки и озера.

Старик задумчиво молчал. По его лицу проплывали тени воспоминаний о безводных степях, буйных садах и обильных базарах его родины.

— Раз ты не измерял стены и не считал ворота, — снова заговорил Сципион, — что же тебя там так удивляло? Может быть, ряды замужних женщин, сидящих на площади перед храмом Венеры, которые по обычаю приходят туда, чтобы раз в жизни обязательно отдаться за деньги первому встречному иностранцу.

— Как! — восхищенно воскликнул Фламиний. — В Персии есть такой чудесный обычай? Как жаль, что таковой отсутствует в Испании.

При последних словах он жадно посмотрел на Виолу.

— Ты имеешь в виду жриц храма Мелиты, а не женщин города? — очнувшись от воспоминаний, переспросил халдей. — Наша страна от вас слишком далека, потому и видится вам искаженной. Италией вы меряете Восток, своими городками — Вавилон.

— Так ты считаешь, что Рим — не достойная мера для любой иной страны? — При этих словах Сципион побледнел. — О наимудрейший, поднатужься и проживи еще десять лет: ты узнаешь больше, чем знал до сих пор, ты поймешь, что такое Рим.

Тут вмешался в разговор Ардей:

— Ладно, Рим. В Риме он не был. А вот Карфаген, неужели и он уступает Вавилону?

— По богатству, многолюдству и силе Карфагену сейчас нет равных. Но было время, когда Вавилон превосходил и нынешний Карфаген.

— Так он побывал и в Карфагене? — удивился Фламиний.

— Да, он был рабом в Тире, а потом его продали в Новый город, то есть в Карфаген. Там его таланты отметил Газдрубал и выкупил ему волю. Финикийцы, как и их соседи, любят всяких пророков и прорицателей. Газдрубал и привез его в Испанию, — рассказал историю халдея Ардей, избавив того от неприятных объяснений.

— Это какой же Газдрубал? — поинтересовался Сципион.

— Зять Гамилькара, который потом сменил своего великого предшественника во главе войска, тот самый Газдрубал, что основал этот город, Иберийский Карфаген, — сообщил Ардей.

— А, и тот самый Газдрубал, который приучил к разврату юного Ганнибала! — ухмыльнувшись, воскликнул Фламиний.

— Это тоже Геродот сказал? — гневно сверкнув глазами, спросил предсказатель.

Тут Сципион решил сменить тему разговора.

— Друзья, мы несправедливы к Геродоту, — возразил он, — у него преувеличение — не ложь, а всего лишь метод эмоционального усиления, это рог, умножающий звук, количеством он передает оттенки качества, при соответствующем подходе из его «Девяти муз» вполне можно узнать истину.

Между тем уже настало время второй стражи. Многие варвары потеряли способность говорить, но оттого продолжали еще больше пить и есть. Рабыни подхватывали опустошенную посуду и уносили прочь, а тем временем подавались новые блюда. Если столы полностью заполнялись объедками, рабы поднимали их и убирали, заменяя другими, с уже расставленными на них яствами. Некоторые сотрапезники пожелали сблизить свои ложа. Рабы принялись двигать мебель, отчего стройность убранства в зале нарушилась, но кружки беседующих сплотились. Теперь Виола с Аллуцием оказались гораздо ближе к Сципиону. Римляне сняли с плеч успевшие пропитаться потом накидки и завернулись в свежие. Публий, особенно заботившийся о чистоте, проделал это уже вторично.

Вдруг Фламиний встал с ложа, вынул из складок одежды яркое оранжевое покрывало и неровным шагом направился к ложу напротив. Он возложил покрывало на плечи Виоле и, воспользовавшись всеобщим замешательством, крепко поцеловал красавицу. Раб за его спиною держал два кубка. Гай взял их, один подал Виоле и внушительно показал, что с ним делать. Они дружно выпили вино, и Фламиний спокойно отправился на свое место.

Аллуций трясся от злобы, его рука невольно искала на поясе кинжал. Встрепенулись и остальные варвары. Но тут Сципион объявил, что Фламиний исполнил старинный римский свадебный обычай, и, повернувшись к квестору, демонстративно захлопал в ладоши. Испанцы, глядя в ясные глаза Сципиона, не посмели подумать дурного, суровость на их лицах растворилась, и они шумно поддержали его, восхваляя поступок Фламиния.

А Публий, сладко улыбаясь в лицо Фламинию, мягким голосом говорил по-латински:

— Ты, негодяй, едва не привел нас к войне. Тебе нужно задать сорок розог перед строем и отсечь дурную башку.

— Сдается мне, Публий, что ты понял меня, а потому простишь, — виновато отозвался Фламиний.

Конфликт был заглажен. Но Публий окончательно потерял душевное равновесие. Он больше не мог оторвать взор от прекрасной испанки, во внешности которой, впрочем, было больше от Галлии, чем от Испании, и не имел сил продолжать беседу на отвлеченные темы. Он уперся взглядом в ее голубоватые глаза, и в его груди зашевелился чудовищный дракон, грозящий разорвать оболочку тела. А она, как несколько дней назад, не потупила глаза, а напряженно смотрела прямо в него, будто затаясь в засаде и ожидая, когда неосторожный юноша угодит в западню ее чар. Сципион блаженно барахтался в волнах красоты, казалось, заполнивших все пространство, но при этом чувствовал некое удушье. Увы, Виола была уже не та, что вчера. Прошлая ночь в ней все преобразила. Ее прелесть стала яркой до бесстыдства, а главное, в ней появилось нечто чужое, привнесенное извне, она уже не была только собою. Тот разбавил ее…

Между тем дуэль взглядов продолжалась. Публий терял силы. Чтобы не сдаться, он заговорил, обращаясь прямо к ней:

— Виола, из тебя лучится счастье. Вчера ты сияла верой в наслаждение, сегодня же ты — само наслаждение. Так ты точно счастлива?

— О да, я счастлива! — весело воскликнула Виола, довольная, что ей столь явно уделяет внимание могущественный иноземный вождь, да еще притом видный мужчина. Она даже долее, чем следовало, задержала взор на его длинных волнистых волосах, являвших противоположность жесткой темной шевелюре Аллуция.

— А в чем же конкретно твое счастье? Почему, например, я не могу сказать о себе подобного, хотя мы сейчас находимся, казалось бы, в одинаковых условиях, вместе пируем, пьем одно вино, ведем общий разговор?

— Ты вспомни этот вопрос через несколько лет, во время своей свадьбы. Тогда сам себе и ответишь.