Последняя лошадь Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

– Фу, как грубо! Но, если честно признаться, да.

– Малютин! У меня месячные.

– А жопа-то здесь при чём?

Света рассмеялась.

– Ах ты, придурок! Да ладно уж, приезжай. Только у меня – Тамара Харант.

Малютин вздохнул.

– Всё равно приеду.

– Давай!

Отложив мобильник, Света налила себе ещё чаю. Тамара, рюмка которой была пуста, закусывала конфетой.

– Сейчас Малютин приедет, – сказала Света.

– Я вам здесь точно не помешаю?

– Не помешаешь. Он всё равно обломается.

– А он что-то для тебя значит?

– Нет. Абсолютно. Мне его просто жалко.

Тамаре стало смешно.

– Короче, ты вляпалась.

– Почему?

– Потому, что жалеть здорового дурака, который сам никогда никого не жалеет – это, извини, либо глупость, либо влюблённость, либо и то и другое вместе.

– Очень возможно. Но я его не люблю. Выходит, я – дура. Мне жалко всех.

– Прямо-таки всех?

– Конечно. Каждого есть за что пожалеть. Например, Малютин считает, что он всегда во всём прав. Он искренне в это верит. Потом расплачивается, опять же не понимая, что происходит. Его вины в этом нет.

– Так он для тебя ничего не значит?

– Он для меня ничего не значит.

Тамара выпила ещё рюмку и пошла в душ. Пока она мылась, Света ей постелила в комнате Риты. Когда леди Капулетти улеглась спать, подруга Наполеона стала готовиться к семинару у себя в комнате. Маршал Наполеона мешался ей, желая играть. Приходилось делать два дела одновременно.

В дверь позвонили. Решив, что это пришёл Малютин, Света открыла. При виде двух милиционеров весьма молодого возраста, с интересом взглянувших на её голые ноги, она попятилась. Милиционеры вежливо поздоровались и спросили, является ли она хозяйкой квартиры.

– Нет, не являюсь, – призналась Света, краснея, – я здесь просто живу.

– Снимаете?

– Да, снимаю.

– По договору?

– Нет, не совсем. Видите ли, я…

– Так значит, и регистрации у вас нет?

– Я зарегистрирована в Крылатском, но живу пока здесь. Семейные обстоятельства.

– Понимаем. Можно ваш паспорт?

– Зачем?

– Формальность. На вас поступают жалобы от соседей.

Света принесла паспорт. Один из поздних гостей пролистал его и сказал:

– Оденьтесь, пожалуйста. Вам сейчас придётся проехать с нами.

– А на каком основании?

– Вы задержаны.

Глава восьмая

Света была водворена в камеру для предварительно задержанных. Проще говоря – в обезьянник два на три метра. Он располагался напротив дежурной части. Когда сержант, которому двое его коллег передали Свету, за ней запирал решётку, она – в смысле, не решётка, а Света, холодно задала вопрос, что всё это значит.

– Следователь с тобой будет разговаривать, – объяснил милиционер.

– Так пусть разговаривает! Зачем вы меня сажаете под замок?

– Его сейчас нет. Он утром придёт. Сиди, отдыхай.

– Так мне здесь придётся сидеть всю ночь?

– Можешь полежать.

– Отдайте мобильник! Я ведь имею право на телефонный звонок!

– Ты меньше смотри голливудских фильмов, – порекомендовал сержант, – здесь не Голливуд.

И ушёл. Сзади, вдоль стены, была лавочка. Света села. Она ничего не могла понять. Жалобы соседей на ночной шум? Но с этим, как правило, разбирается участковый, никак не следователь! У следователя работа совсем иная – разбор уголовных дел. Клофелин? Тогда почему милиционеры не объявили ей сразу, за что берут? Не исключено, что это их метод – держать преступника в непонятках вплоть до допроса. Очень логично. А может быть, всплыло что-то из позапрошлой ночи, когда мотались с Риткой по кабакам? Но что могло всплыть? Риткины дела? Или она, Света, в неадекватности грабанула кого-нибудь? Вполне вероятно, хоть и не очевидно. Не подлежащим сомнению оставалось только одно: она будет в камере до утра, а утром – допрос в кабинете следователя.

Свет, падавший с потолка, был зеленоватым и режущим. Лампы нудно гудели. На расстоянии десяти шагов, за толстым стеклом с окошечками, сидели два офицера. Один формально хамил кому-то по телефону, другой курил и листал журнал. Немножко понаблюдав за ними, что помогло, как ни странно, одной ногой выйти из потока бессмысленных размышлений, Света вдруг обнаружила, что находится в камере не одна. Рядом с ней на лавке сидела женщина с тёмными волосами. Она была очень недурна чертами лица, особенно формой носа, но вид при этом имела, прямо сказать, затасканный. Между её ногами была зажата гитара, стоявшая на полу. Под лавкой лежал чехол. На женщине были стоптанные ботинки, столь же не новые джинсы и кашемировое пальто. Света присмотрелась к её глазам. Они показались ей удивительными. Они, как темперная двухслойка между ресницами Богородицы на иконе четырнадцатого века, смотрели без выражения, но пугающе.

– Добрый вечер,– пробормотала Света, сжимая пальцами край скамейки от безотчётного страха сорваться в чёрную ледяную пропасть этого взгляда, – вы здесь давно?

Ответ её изумил.

– А меня здесь нет, – произнесла женщина, глядя мимо. Судя по голосу, у неё была лёгкая простуда и насморк.

– Но я вас вижу! – растерянно возразила Света.

– Ты постоянно видишь то, чего нет. Пора бы привыкнуть.

Света протёрла глаза. Женщина предстала ещё яснее. В её густых волосах проблёскивало штук пять серебряных нитей. Но ни они, ни складки у рта, прорезанные болезнью, которую выдавала крайняя худоба желтоватых рук, не ввели Свету в заблуждение относительно возраста незнакомки. Ей было около тридцати, плюс-минус два года.

– Как вас зовут?

– Меня звали Юля.

– Что значит – звали? А как сейчас вас зовут?

– Никак. Меня давно нет. С начала зимы девяносто восьмого года.

Света собиралась сказать, что быть этого не может – я, мол, вас вижу, но промолчала, предугадав ответ. И она решила понаблюдать за своей соседкой. Та проявила готовность быть наблюдаемой – положив гитару выемкой на бедро, длинными ногтями дернула струны. Прапорщик и сержант, как раз в то мгновение проходившие мимо клетки, остановились. Два офицера в дежурной части подняли головы.

– Это что? – поинтересовался прапорщик, когда отзвенел последний аккорд довольно большого произведения, состоявшего, в основном, из длинных пассажей, – что-то цыганское?

– Да, «Мар, дяндя!» – сказала бывшая Юля, – цыганский танец.

– Классно играешь! Но только больше не надо. Здесь не положено.

Гитаристка безропотно убрала инструмент в чехол и легла на лавку лицом к стене, прижав к животу коленки. Сержант и прапорщик, обогнув дежурную часть, скрылись в коридоре.

– Я так же сплю, – вдруг сказала Света, глядя на желтоватую руку Юли, которой та саму себя обнимала.

– Ничего странного в этом нет. Ведь мы с тобой – сёстры.

Света на этот раз не очень-то удивилась.

– Всё может быть.

– Всего быть не может. Может быть только то, что есть и что будет.

– Теоретически всё возможно, – с готовностью согласиться не согласилась Света, зевая.

– Ты этот опасный бред выбрось из головы! У историка должна быть концепция, и притом не какая-нибудь, а правильная. Без концепции ты здесь ничего не добьёшься.

Вот это уж было слишком.

– Кто ты такая? – резко спросила Света. Она всё не отрывала глаз от руки более чем загадочной незнакомки, а своих собственных рук – от лавки, чтоб не упасть при очередной новости. Абсолютно правильно делала.

– Я – работник вокзального туалета и Генеральной прокуратуры Российской Федерации. И при этом – твоя