Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

Сегодня г-жа Вокро, которую уже никто не зовет Жизелью, смотрит мудрым и опытным взглядом, как мимо проходят бесчисленные молодые люди из близлежащих кварталов. Надо сказать, что мудрости у нее было больше, нежели опыта. Она была верна своему продавцу словарей, если не считать двух-трех исключений из правила в годы, когда г-н Вокро заставлял ее страдать. В зависимости от настроения, она то забывает, то раздувает эти свои исключения и безмятежно старится. У нее насмешливое лицо, погрузневшее тело, уверенный вид бывшей красавицы. Поэтому красоту Элизабет, да и ее успехи тоже она воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Вот уже шесть лет — с того времени, как умер ее муж, — случается, что ее дочь приводит к ней своих друзей, «своих фаворитов», как называет их мать. Г-жа Вокро обращается с мужчинами с уважительной фамильярностью, как торговка со своей клиентурой. Но в последнее время она выглядит менее ухоженной, не очень следит за собой. «Я зализываю раны», — говорит она мрачно. А минуту спустя хохочет, рассказывает секреты принцев и звезд, близких знакомых. Появление Жоса Форнеро ее заинтриговало.

У Элизабет еще никогда не было настоящего буржуа. Во всяком случае на улицу Ломон она их не приводила. «Ты теперь спишь со стариками?» Элизабет осталась невозмутимой. Она никогда не подтверждала и не опровергала гипотезы, которые выдвигала ее мать-психолог. «И ты обращаешься к нему на вы!..» Эта последняя деталь заставляет г-жу Вокро сгорать от любопытства.

Жос в первый вечер, когда он пришел за Элизабет на улицу Ломон, — «Я должна заскочить к матери… Приходите за мной туда», — вместо того чтобы поскорее уйти, уселся в столовой и согласился выпить стаканчик сюза. Войдя, он заметил полки с книгами, разноцветные переплеты. Г-жа Вокро рассказала ему о профессии ее покойного мужа. Разве они не были немного собратьями по цеху? «Ты мне этого не говорила, Элизабет…»

— Бабет? Она никогда ничего не говорит.

Вечером в следующий четверг (четверг был «днем Бабеты») Жос пришел раньше назначенного времени. «Вы знаете, где бутылка…» Он открыл буфет, вытащил стаканы. Г-жа Вокро курила сигареты со светлым табаком редкой марки и красила в голубой цвет веки над любопытными глазами. Нет: бдительными. Которые, во всяком случае, ни на минуту не отпускали Жоса Форнеро. Г-жа Вокро была полна решимости понять. Но что надо было понять? Почему этот худой и серый человек, похоже, хорошо чувствует себя у нее? Она была неглупа и удивлялась. Она когда-то приколола кнопками к обоям сотни почтовых карточек. Жос узнал пик Jla- гальб и площадь в Цуоце. Г-жа Вокро перехватила его взгляд.

— Как у какой-нибудь машинисточки?

Жос тихо улыбнулся: «И Арагон, как говорят, тоже занялся этим в последние годы…»

Они пили маленькими глотками свой сюз. «Вы имеете влияние на Элизабет?» — неожиданно спросил Жос.

— А что?

— Я слышал много комплиментов по поводу того, что она сделала в фильме Боржета…

— О, она одаренная! Знаете, она даже поет…

— Наверное, появятся другие предложения, ей будут предлагать другие роли. Надо, чтобы она их приняла. Посоветуйте ей принять их. Пусть она не слишком обращает внимание на то, что я говорю. Этот сериал, для меня, простите, это настоящее дерьмо, вы понимаете? Поэтому я посмеиваюсь, издеваюсь… Но можно хорошо сыграть даже в такой халтуре. Если повезет..

Черты лица его были сильно искажены, причем из-за такого пустяка, что г-жу Вокро это тронуло. У нее в голове вот уже несколько минут вертелись разные сомнения. «Почему вы сами с ней не поговорите? В конце концов вы находитесь в более выгодном положении, господин Форнеро, разве я не права? Я никого не осуждаю, но Бабета еще девчонка, и мне кажется…»

Жос поднял голову и увидел мать Элизабет такой, какой она была на самом деле: снисходительной и нескромной развалюхой. И он, сидящий здесь, перед своим маленьким стаканчиком желтого ликера. Ему было стыдно. Тоска, всепоглощающая тоска навалилась на него. Он искал слова, которые как можно скорее убедили бы г-жу Вокро, благодаря которым он выглядел бы чуть менее смешным. Ему приходили в голову только слова Элизабет. Должно быть, они прошли проверку временем. «Если я вас правильно понял, — сказал он вполголоса, — вы считаете, что ваша дочь и я… Ваша дочь, которая, менаду нами, совсем уже не дитя».

Красавица Жизель от неожиданности открыла рот.

— Между нами, госпожа Вокро, не было ни единого жеста. Ни единого слова, никаких намерений, ничего. Вы меня слышите? Ничего. Может ли это уложиться в мозгу женщины 1982-го года? Вы ведь почти моя ровесница, не так ли? Мне столько же лет, сколько и вам, это понятно? Будучи человеком сдержанным и деликатным, вы избегаете намеков, но вы же знаете, что у меня умерла жена. Шесть месяцев назад. Шесть месяцев, и я от этого еще не оправился. Я остался лежать среди камней, там, где она упала. Теперь там лежит снег. Два или три метра снега… Нет, прошу вас, дайте мне договорить.

Он поднял руку, не глядя на г-жу Вокро. Он говорил глухо, наклонившись над узорами линолеума.

— Я не шестидесятидвухлетний мужик, «потерявший жену». Не считайте меня таковым, пожалуйста. Мы не были «старой парой», «супружеской четой», одним из тех несчастных союзов, давших трещину и вечно недовольных, которым смерть приносит дуновение свободы. Извините, что я с вами так разговариваю. Мы любили друг друга, госпожа Вокро. Я чуть было не упустил Клод, мою жену, чуть было не дал ей уйти, из трусости, как большинство мужчин, когда они боятся, что им не хватит сил. Когда она прошла около меня, мне было уже сорок девять лет, за спиной у меня была целая жизнь, прошлое, перипетии самого разного рода. Я сказал себе: приступ страсти, это мы знаем. Время наведет во всем порядок.

Сначала страшно, потом надеешься, отчаиваешься, потом не знаешь ничего. Пребываешь в уверенности, что пожар потухнет. Как же трудно поверить, что любишь! Говорят другое? Неправду. Ты бьешься, отбиваешься от любви, только чтобы не поверить в нее, чтобы загасить ее. Я отбивался три года. Почему я сейчас вам все это рассказываю? (Он поднимает голову, смотрит на мадам Вокро блуждающим взглядом. Видит ли он ее?) Три года я отбивался от очевидности. Я обманывал, хитрил, топтался вокруг самого себя. Клод терпеливо ждала. Она, наверное, не стала бы ждать меня дольше, если бы я не решился, наконец, любить ее. О! А любил я ее так сильно!. Я был без ума от нее, как говорят. Без ума в постели, в отелях, во время путешествий, сходил с ума от ревности, устраивал ей ужасные сцены… Мы так окончательно и не излечились от тех трех лет. Мы были уже бывшими бойцами, ветеранами в то время, когда я еще не осмеливался ее любить. А потом у нас было одиннадцать лет. В прошлый раз вы говорили мне о смерти вашего мужа и сказали: «Это было вчера»… Какой маленький кусок жизни, одиннадцать лет. Всего один срок собачьей жизни: совершенно недостаточный для любви. Так как это была любовь, а не брак, не «очаг». Нет, даже не очаг. Возможно, настоящая любовь бесплодна. Жозе-Кло, дочь Клод, нас обременяла. Я осмеливаюсь это сказать, потому что это правда. Она это знала, я уверен в этом, возможно, она страдала от этого, но она знала, что страдает не из-за какого-то пустяка. Клод была вдовой: я ее ни у кого не украл. Малышка тоже знала это. Люди, которые любят друг друга, беспокоят других, смущают их, ослепляют, но они не вызывают ни у кого чувства стыда, напротив, они помогают другим жить…

Г-жа Вокро молчит. Этот поток неприличной сумятицы льстит ей и волнует одновременно. Она не смеет пошевелиться. Она догадывается, что ее посетитель будет говорить еще, и не хочет его вспугнуть. И действительно Жос продолжает говорить, все более и более глухим голосом. Ей приходится напрягать слух, чтобы услышать его.

— Все это кончилось 10-го июня. Всё. Я мог бы рассказывать вам об этом часами, о мелочах, о деталях. Я ни с кем не пытался говорить о них, но молчание это было не очень честным. Вы видите, меня ампутировали. Банальный образ? И тем не менее, ампутация — это редкость. Вы много видите на улицах безруких, одноногих?.. Вот уже шесть месяцев в моей жизни не бывает дня, не бывает мгновения, чтобы передо мной не возникала картин а. Камень, скалы, заросли диких рододендронов, вода между травами и камнями, и лежащее тело, вывернутая нога, глаза… Вы это понимаете? Я ей закрыл глаза еще даже не зная… не будучи уверен…

Жос поводит из стороны в сторону головой, резким движением хватает бутылку, наливает себе в стакан алкоголя, выпивает его слишком быстро, кашляет, ловит воздух. Эти слезы у него в глазах? Он «поперхнулся». Г-жа Вокро убеждена, что он это сделал нарочно, чтобы она не видела, как он плачет. Ее саму не мучает подобный стыд, и она спокойно вытирает глаза, щеки платочком, свернутым в комок, держа его в одной руке, тогда как другая ее рука с согнутыми пальцами бесполезно лежит на коленях, как обычно у пожилых людей. Она ничего не говорит. Ока не говорит «извините». Она не отказывается от своей гипотезы, от своих недомолвок — неловкость, которой она даже не стыдится. Она знает жизнь, и жизнь советует ей считать, что Жос спал с Бабет, вот и всё.