Я убью тебя, менеджер - Евгений Зубарев

За меня ответила Марта:

– Скандал может получится только в одном случае – если его осветит пресса. А здесь, кроме нас, никого из коллег нет. Да если бы и были – кто это поставит в номер?

Тут как раз вернулся из разведки Берутли, очень довольный и воодушевленный:

– Я столько дураков разом еще никогда в жизни не видел, – сообщил он, потрясенно выкатывая на меня покрасневшие глазки. От него вдруг пахнуло коньяком, но держался наш оператор спокойно, и я подумал, что мне показалось.

– Пожалуй, эту пленочку можно будет потом неплохо запродать… – задумчиво почесывая грязный нечесаный загривок, продолжил Берутли.

– Как это – «запродать»? Нет-нет, ничего нельзя «запродать»! – встрепенулась Камминг. – Я оплачиваю съемку, значит, запись принадлежит моей телекомпании.

В дверном проеме показался мужик в строительной спецовке:

– Хозяева! Куда антураж ставить?

Марта пошла указывать диспозицию рабочему сцены, а я отвел Берутли в уголок и, прижав там его как следует, выторговал себе пару больших глотков коньяка прямо из теплой фляжки, которую этот алкоголик прятал в батарейном отсеке телекамеры.

Тут мне, конечно, все стало совсем не страшно, а, напротив, крайне интересно, и, облачаясь в роскошный бухарский халат, одолженный из Мишиных закромов специально для этих съемок, я уже почти не волновался.

Марта, я и Миша вышли на сцену и расселись за большим столом, который сейчас как раз заканчивали сервировать двое невозмутимых официантов из соседнего с ДК ресторана. Услуга, кстати, оказалась поразительно дешевой – всего пятьдесят долларов к счету за доставку, зато сколько комфорта!

Я восседал ровно посередине стола и, когда официанты, закончив работу, отошли в сторону, громко скомандовал:

– Занавес!

Неторопливо поднялся видавший виды занавес, и я еще раз увидел сотни завороженных лиц, разглядывающих сцену в предвкушении оптового прощения грехов и вознесения к карьерным вершинам.

Марта уверенным движением взяла со стола радиомикрофон и заорала с узнаваемыми интонациями конферансье боксерского матча:

– И-и-ита-а-ак! Пе-е-ре-ед ва-ами-и са-а-ам Ве-е-еликий Хранитель Печати Госзнака! Король пигмеев Евроазиатского Союза молодежи! Джо-о-он! Бо-о-ойн-тон! При-и-и-и-истли!!!

Она почти не подглядывала в бумажку, лежавшую на столе, но вот я совершенно забыл свой текст. А когда Марта ткнула мне микрофон в руку, одновременно потерял дар речи и стеснялся подсмотреть текст из бумажки на столе. Мне показалось, что все увидят, как я подсматриваю.

Идиотскую паузу удачно заполнил Берутли, уронивший штатив со сцены прямо в зал, и, пока все таращились на первую жертву сеанса магиотерапии, какого-то хмурого мужика в деловом костюме, которому штативом отдавило ноги, Марта ткнула меня локтем в бок и возмущенно прошипела:

– Да не смотри ты в текст, дубина. Говори от балды! Ты кем себя возомнил, Станиславским? Ты же, бля, Король пигмеев! Давай уже, рожай!

В голове у меня что-то щелкнуло, и я встал. Я больше не видел в зале лиц – передо мной была колыхающаяся биомасса, толпа законченных кретинов, которых не исправит даже могила, потому что могила не исправляет, а подытоживает.

Мне подумалось, что будет правильным и крайне своевременным, если я сразу покажу этим людям, что считаю их идиотами. Я отодвинул заготовленный текст в сторону, взял со стола литровую бутылку водки и со звонким щелчком открыл ее.

В зале стояла гробовая тишина, я слышал даже характерный рваный ритм дыхания взволнованной Камминг, устроившейся на приставном сиденье в первом ряду. В руках Мария держала фляжку виски, и это обстоятельство совсем успокоило меня.

Я налил себе полстакана водки и тут же выпил ее всю, без остатка. Зал шумно сглотнул вслед за мной, вздохнул и немедленно затих в ожидании следующего чуда.

– Вы все – придурки! – бросил я в зал совершенно искренне.

– Чудо, чудо! Я могу ходить! – заорал мне в ответ сидевший в первом ряду Петр Шмаков, припершийся сюда прямо в форме капитана милиции, хотя мы специально договаривались, что он переоденется в цивильное.

Петр встал, повернулся к залу лицом и еще раз сказал, разводя руками:

– Великое чудо, граждане.

Он еще раз показал руками, как показывают рыбаки, какое это было большое чудо, после чего полез на сцену напрямик, хотя ступеньки были от него в двух шагах.

Вскарабкавшись, Петр прошел вдоль стола, присматриваясь к закускам, и сел слева от меня, поближе к красной рыбе и икре.

Пока он накладывал себе на тарелку закуску и примерялся к бутылке водки, прибившейся к моей тарелке, голос вновь подала Марта, успевшая пропустить стаканчик-другой мартини из огромной пятилитровой канистры, установленной посреди нашего стола:

– Респектабельный энурез! – страстно закричала она, отобрав у меня микрофон. – Когнитивный диссонанс! Рюмки прочь от нетрадиционной медицины!

Зал потрясенно молчал, только старушки на задних рядах принялись озабоченно перешептываться.

Берутли начал было делать панораму по залу, медленно поворачивая камеру от стенки к стенке, но опять внезапно оступился и рухнул со сцены, на этот раз не только со штативом, но и с камерой. Надо было все-таки отобрать у него фляжку, подумалось мне.

Мне также показалось, что хмурый мужик в деловом костюме, на которого сейчас рухнул Берутли, однажды уже побывал в подобной переделке, но ни этот деловой мужик, ни даже Берутли не издали ни звука в напряженной тишине огромного зала, и я решил, что ошибся.

– Либералам и инвалидам – быть! – вскричал вдруг я, сам себе удивляясь.

Марта тут же передала мне микрофон, и я заорал от души:

– Нет Минздраву, амнезии и паркингу! Щуплые рабочие сопла – в бюрократов России!

Петр наконец забрал у меня водку и налил себе, но заодно честно плеснул и в мой стакан. Я благодарно кивнул ему, взял свой стакан и отхлебнул оттуда пару глотков.

– Шире чакры, товарищи! – воззвал я затем, внимательно оглядывая первые ряды, – дальше я просто ничего не видел.

Несколько человек, сидящих возле самой сцены, раскрыли блокноты и теперь деятельно записывали там неведомые тексты, время от времени озабоченно поглядывая на меня.

– А-а-а-а-а-аИ – вдруг донеслось отчаянное из середины зала, и я увидел Васильева, спасибо хоть в гражданской, в вытертой до белесых полос кожаной крутке и мятых милицейских брюках с красным кантиком по бокам. Валера стоял посреди зала и кричал в потолок:

– Заебало родное правительство! Как же оно заебало, граждане! Где наши пайковые?!

– Долой самодержавие! – потом неожиданно продолжил он, пробираясь поближе к сцене.

Я увидел, как бабки из задних рядов достали из объемистых сумок бутыли с водой и тоже направились к сцене – заряжать положительной энергией, не иначе. Некоторые, помимо бутылей, несли еще какие-то скульптурные композиции и даже иконы.

Васильев явился к нам на сцену, забравшись, как положено, по лесенке. Он по-хозяйски передвинул свободный стул с конца стола в самую середину и уселся рядом со мной, тепло мне улыбаясь.

Петр немедленно плеснул ему в пустой стакан, и Васильев на автомате поднял его, заорав во всю глотку:

– За что пьем, мужики?

В зале поднялось осторожное, но внятное гудение. Марта, на мой взгляд уже вполне набравшаяся, вдруг встала, деятельно постукивая вилкой по стакану. Потом она нашла микрофон, взяла его в другую руку и проникновенно сказала в пространство:

– Господа! Вы энергоинформационные звери, господа! – после чего залпом выпила свою водку, села и закусила красной икрой.

Следом за Мартой выпили все, кто сидел за столом. Я тоже выпил и посмотрел направо. Там я увидел Мишу, который с бессмысленной улыбкой делал ручкой Камминг загадочные пассы. Потом Миша встал, протянул раскрытую ладонь, выпрашивая микрофон, и получил его от Васильева.

– Вот вы тут сидите, как жабы, – укоризненно сказал Миша в зал. – А Ходорковскому сейчас макароны дают!

По первым, партийным рядам тут же прошла едва видимая рябь, но затем все опять успокоилось.

– Чудо, бля! Экстраверты и лесбиянки оплодотворили партию власти! – закричала Марта, кидая обглоданную рыбью кость прямо в робко возроптавшие первые ряды. Однако второй подобный жест вдруг погасил весь ропот до уровня едва слышимого гула.

Воистину, этих людей ничем было не пронять.

– Чудо, чудо, – вдруг подозрительно фальшиво согласился с Мартой какой-то незнакомый нам мужик с первых рядов, после чего неожиданно бодро полез на сцену. На него смотрели достаточно равнодушно, но, когда он забрался, наконец, наверх и начал ходить вдоль нашего стола, высматривая свободный стакан, Васильев встал со своего стула и пошел к мужику навстречу, жестко вопрошая:

– Ты чьих будешь, холоп?!

Тот поднял руки вверх и улыбнулся нам так жалобно, что из-за стола выбрался даже Миша с лишним стаканом в руках и вилкой с нанизанным на ней куском рыбы.

– Сеанс исцеления торсионными полями начинается! – торжественно заорал Миша в зал, передавая водку с рыбой незнакомому мужику.