Чистый кайф - Андрей Валерьевич Геласимов

выметались из этого вагона. У каждой двери по семь человек. Если кто не успевал три раза подряд или еще чего-нибудь путал, в Москву не ехал. Стрёмно, кстати, было халяву такую пропустить. Я выскакивал как кабанчик.

Еще человека три по дороге с собой выносил. Падали, ржали, но в зачет входили стабильно.

Митя разулыбался:

– Прикольно. Только на «Площади Революции» движуха была? Другие станции называл этот пацан?

– Нет, только там. Фаина Иннокентьевна за революцию реально топила. Если б ты знал, сколько я выучил песен времен Гражданской войны. Так что учения – это серьезно. Давай готовься, братан. Фартук тебе сошьем.

– Фартук? – Митя насторожился, почуяв подвох.

– Ну да. Сам тебе сварганю. Крепкий, надежный. Чтоб слюна на грудь не летела, когда команды будешь отдавать. У тебя футболки брендовые, дорогие, жалко будет заляпать.

Мы засмеялись. Митя отшутился про рупор, который он специально купит здесь в Германии, потом стал отвечать на те сообщения и звонки, что накопились, пока он слушал меня, а я смотрел на широченные поля, уже кое-где подлатанные снегом, сравнивал их с родными степями, вспоминал музыкалку, Фаину, дом, семью и Ростов.

После монастыря я туда уже не вернулся. В Москве, показалось, будет легче стартануть все с нуля.

* * *

Зима 2001, Москва

У деда из квартиры напротив я и раньше видел открытую дверь, поэтому особо не вскипишился. Он для кота ее оставлял. Не нравилось, наверно, как лоток воняет. Хотя, может, и не имелось у него никакого лотка, я не в теме. Не заходил к нему до этого никогда. Котяра его пару раз навалил мне под дверью – вот и все знакомство.

Но тут как-то по-другому она была открыта. Не по кошачьим делам. И будто похрапывали за ней. Дедок то есть приоткрыл дверь и, типа, спать завалился?

– Эй… – подошел, постучал. – Дедуля? У тебя все норм?

Оттуда ни слова. Только храп так погромче стал, будто откликнулся.

– Але… – постучал еще раз.

Тишина.

Я постоял, потом ключи вынул, начал свою дверь открывать. После ночного эфира домой приходишь в ноль убитый – какие уж тут деды с их котами. До кровати бы доползти. И тут за спиной – мяу. Я оборачиваюсь, а там кот из квартиры выглядывает. И лицо у него такое, мол, чего-кого, братан, я дома. Не для него то есть дверь была открыта.

Дед лежал прямо в прихожей. Маленькая прихожая, маленький дед. Все логично. Он хрипел, явно уже задыхаясь, а я тупил в непонятках – чем тут помочь. Надо было звать «скорую», но дед практически двигал кони. Он бы их не дождался. Лицо красное, как будто его душат.

– Лекарство есть?! – я попробовал до него докричаться. – Таблетки?!

Он перестал хрипеть, приоткрыл глаза и выдавил:

– Дибазол… Колоть надо…

Маленький дед, маленькая прихожая, маленький шприц. Логичнее не бывает. В общем, здравствуй, жопа, Новый год.

Что чувствует давно соскочивший наркоман, взяв шприц в руки?

А что чувствует девственник, положив ладонь на чью-то обнаженную грудь? Правильно. Оба чувствуют, что это пиздец.

– Где он?! Где твой дибазол?!

Когда вошел наконец к себе, еле отдышался. В груди и висках колотило бодрее, чем в олдскульном драм-н-бэйс. Хорошо так колотило, с оттяжкой.

Сел на пол, привалился спиной к двери. Воздуха не хватало. Я посмотрел на руки – они, сука, трясутся. Хорошо еще вену ему не порвал. Говорил же – давай внутримышечно. Но дед жить хотел. Сказал – в вену быстрее.

Ясен пень, что быстрее. А мне теперь как?

В дверь позвонили. Я сижу и думаю – быстро оклемался дедок. Мощное все-таки у них поколение. Войну выиграли, в космос полетели. Но не встаю. Сил пока нет.

Опять звонок. Нельзя разве завтра спасибо сказать?

И, главное, так настырно. Прямо в башку мне звонит.

Я поднимаюсь. Надо по-человечески. Он ведь и вправду мог умереть.

Дверь открываю, а там Жора. И с ним весь Ростов – с барыгами, с торчками, с бандитами. Нашел меня и накрыл.

– Толя, можно я у тебя на пару дней зашкерюсь?

И на глазах у меня превращается в говорящий шприц. Огромный такой, с руками, с ногами.

Да вы издеваетесь, что ли?!

Я говорю:

– Отвали.

Пытаюсь закрыть дверь.

Но Шприц ручонками в дверь уперся и ноет:

– Толя, пусти, пожалуйста, у меня крайняя ситуация.

– Убери, я тебе их сейчас сломаю.

– Толя! На один день! Мне даже на вокзалы нельзя. Найдут и ушатают.

– Кто тебя ушатает?

– Люди. Я им денег должен.

– Сука, как же ты, блин, достал.

Он вошел в квартиру и тихо стоит. Оба тихо стоим. Непонятно, что делать. В руке у него насос.

Я ему:

– А велосипед от него где?

Жора нервно сглотнул и отвечает:

– Пока недоступен.

В общем, поговорили. Но пока стояли, я сообразил, что нужно делать.

– Ладно, хрен с ним. Раздевайся.

Он куртку стащил и ботинки скинул. Потом в кухню направился.

Я его тормознул:

– Дальше раздевайся. Кофту, рубаху, майку – все снимай.

Он на меня уставился и делает вид, будто не понимает.

Я говорю:

– Потом штаны.

– Толя… – у него лицо ростовского интеллигента, но сейчас и это лицо перекосило.

А мне по фигу.

– Раздевайся, сказал. Или бомжуешь на улице.

Пока он разоблачался, я проверил обувь и куртку.

– Ну, ты даешь, Толян.

Я выдрал из ботинок одну за другой стельки.

– Хорош! Ты чего творишь? Они дорогие.

– Толкнул бы их тогда и в гостишку заселился. Это у тебя что?

– Это? – Он на свое плечо посмотрел. – Подключичка.

У него там пластырь наклеен и катетер грязный торчит.

– Толя, я в больнице лежал.

– А чего эту штуку с тебя не сняли?

– Быстро пришлось уходить. Они меня там нашли. Я сдуру паспорт в приемном покое оставил.

– А может, ты специально с этой штукой ушел? Чтобы не в вену, а в нее двигать.

– Толя, ну ты чего?

– Она у тебя вон подгнила вся. Воняет уже. Давно ведь стоит. Чего ты меня разводишь?

– Да хочешь – я ее сейчас вытащу? Все равно надо продуть.

– Ты для этого, что ли, насос таскаешь? Дебил. Штаны снимай, говорю. И карманы сразу выворачивай.

Нычка оказалась в подворотах. Он, видимо, специально джинсы подлиннее носил.

– Урод! – Я хотел ему втащить, но он был в одних трусах.

Человека без одежды почему-то труднее ударить.

– Толя! Не выбрасывай! Ну пожалуйста!

– Быстро надел тряпье. Ты уходишь.

Из ванной слышно было, как он переживает. Бубнил и бубнил, не умолкая. А я никак воду не мог открыть. Смотрел на пакетик у себя в руке и вспоминал про тех мамок,