Наше дело — табак - Илья Рясной

— А вы знаете, зачем Глушак в Германию летал?

— Искать концы денег «Квадро», — сказал Ушаков.

— Вот именно. А как он мог их найти?

— По банковским операциям. Обладая большими связями, он попытался проследить путь денег.

В свое время, отрабатывая эту версию, уголовный розыск направил в немецкую полицию поручение проследить контакты Глушко и Сороки, установить связи, но ничего путного из этого не вышло.

— Он что, один на белом свете пытался проследить их? — воскликнул Дон Педро. — Глушака что, одного кинули? Нет, кинули людей, у которых тоже немалые возможности и прекрасные связи за рубежом. Но все они бессильно подняли руки. Они ничего не узнали. Ничего! А Глушак узнал!

— И что с того? — спросил Ушаков.

— Значит, у него была нить.

— Какая такая нить?

— Какая-то была. — Дон Педро потер грудь, скривившись. — Что-то сердце прихватывает.

— Какая нить? — повторил начальник уголовного розыска.

— Скорее всего деньги шли через счета тех, с кем у него были деловые контакты.

— И что?

— Инесса говорила, будто Глушак кричал о предательстве. Правильно?

— Правильно.

— Предают только близкие люди. Значит, кто-то из близких… Я справки наводил. Первый, кого хотел видеть Глушак по возвращении из Германии, был Арнольд.

— А Плут?

— А Плута он видеть не хотел. Почему?

— Ты считаешь, Плут с Сорокой кинули всех, — кивнул Ушаков.

— Вряд ли вдвоем. Еще кого-то подвязали. Из крутых. На такой фокус пойти — это… — Дон Педро не договорил, только выразительно прищелкнул пальцами.

Нельзя сказать, что для Ушакова это было откровением. Нечто подобное он допускал.

— Все это голословно, — заметил он.

— Вы просили совета…

— Какой совет? Помощь нужна.

— Какая?

— Что знаешь о финансовых партнерах Глушака, Плута. Как ходили деньги «Востока». Ты же их компаньон. Должен знать.

— Меня дальше прихожей в их делах не пускали.

— Не прибедняйся… Давай, бизнесмен.. Вспоминай… Слово даю: говоришь что-то небесполезное — сегодня жрешь жареных жаб в «змеевнике» и тискаешь Инессу.

— Инессу… — Дон Педро передернул плечами. — Я к этой суке на километр теперь не подойду.

— От любви до ненависти один шаг, — хмыкнул с пониманием Ушаков.

— Сейчас. Подумаю. — Нога Дона Педро стала выбивать по паркету еще более частую дробь..

— А ты не думай, дружище. Ты говори… И паркет мне ногой не продолби.

— Вот черт! — Дон Педро хлопнул себя ладонью по колену. И начал вспоминать.

Вспоминал он усердно. Называл людей. Банки. Ушаков напрягал его, пока тот не иссяк, как бидон, из дырки в котором вытекла последняя капля воды.

— Все?

— Все, — Дон Педро вытер носовым платком выступивший на шее пот.

— Тогда к следователю — и свободен.

Дон Педро выдохнул, будто из него выпустили воздух. Как-то обмяк. Он был в диком напряжении все эти дни, и теперь из него .как бы выдернули державший его штырь.

— Не вру, — заверил Ушаков. — Ты правда свободен. Надолго не прощаюсь.

— Надеюсь больше с вами не встретиться, — произнес Дон Педро.

— Напрасно. Встретишься. И раньше, чем думаешь.

— Почему?

— Потому что мы теперь друзья. Ты человек мыслящий. Можешь иногда нас проконсультировать.

— Что, в стукачи решили записать? — возмутился Дон Педро.

— Что за слова такие? Я тебе помог. Ты мне поможешь… Мы отныне дружим, — говорил Ушаков. — И смотри на все с лучшей стороны. Друзей уголовный розыск в беде не бросает.

Когда арестованного увели к следователю, который объявит об изменении меры пресечения, начальник уголовного розыска откинулся в кресле и прикрыл глаза. Ушакова этот двухчасовой разговор вымотал. Глаза слипались — опять он не выспался со всеми делами. И на пять минут он выключился.

Разбудил его Гринев, ворвавшийся метеором в кабинет:

— По «3олотому шельфу» врезали из гранатомета!

— По какому шельфу? — Ушаков открыл глаза, возвращаясь из сладкой дремоты и ощущая, что пятиминутный сон помог сбросить усталость.

— По кабинету Шамиля.

— Поехали…

Глава 12

ДАЙТЕ КИЛЛЕРУ РАБОТУ

Пробитый лежал на продавленном матерчатом диване и смотрел на низкий дощатый черный потолок.

О крышу терлись ветки деревьев. Вокруг простирались болота и заброшенные сады, где росли яблони и груши, неухоженные, одичавшие, но каким-то образом выжившие на протяжении нескольких десятилетий. До войны Полесская область кормила всю Германию, и сады эти обильно плодоносили. Сейчас они вообще никому не нужны — из Европы везут обработанные воском безвкусные яблоки.

Машину — белые невзрачные «Жигули» первой модели, прозванные в народе «копейкой», — Пробитый спрятал в сарае, и никто не мог бы предположить, что она стоит там. Сарай и сарай, покосившийся, замшелый.

Давно и заблаговременно Пробитый готовился к самым крутым виражам судьбы. Эту покинутую жителями лет пять назад деревеньку он присмотрел в позапрошлом году, подобрал себе ветхий, но еще годный для жизни деревянный домик, привел его в порядок. Электричества здесь не было давным-давно, но в колодце имелась чистая вода, и, главное, до ближайших соседей километра два. Он еще раньше запасся продуктами и несколько месяцев мог жить, не высовываясь на улицу.

Посторонние появлялись здесь крайне редко. Неделю назад забрела группа из трех сопливых, худосочных парней с нагло-испуганными мордами и одной девчонки — черные следопыты, рыскающие в лесах в поисках оружия, оставшегося со времен Второй мировой войны. Этого железа здесь валялось немало, порой попадалось промасленное, способное хоть сейчас к бою, не потерявшее более чем за полвека своих убийственных свойств оружие. Его ремонтировали, продавали, и оно исправно работало, продолжая уносить человеческие жизни.

— Вы не по адресу, шпана, — бросил пренебрежительно Пробитый, выходя из домика и оглядывая насмешливо гостей, нацелившихся на его домишко.

Один пацан задиристо хотел что-то возразить, но другой, присмотревшись к Пробитому, понял — они действительно заехали не по адресу. Что гости узнают его по изображению, растиражированному газетами и телепрограммой «Сирена», и заложат — Пробитый не боялся. Для этой публики милиция — враг конкретный и ненавистный, от которого она предпочитает держаться подальше.

Скучно ему было невероятно. Сначала казалось, что он не выдержит в убежище и дня. Но проходил день, за ним еще, и он все глубже погружался в тину ничегонеделания и затянувшегося ожидания… А натура требовала действия. Беспокойный, отчаянный, злой бес, в последнее время прочно обосновавшийся в нем, жаждал развлечений. И иногда на Пробитого накатывало раскаяние, тогда особенно неудобно становилось перед Иосиком, который вообще ни за что пострадал, попал под горячую руку. И было жутковато от воспоминаний о потерянном контроле в критический момент, когда не смог сдержать палец на спусковом крючке. Но эти чувства проходили быстро.

Слишком долго отлеживаться здесь нельзя. Надо вскоре будет что-то решать. Или двигать за границу, или пробираться в Россию, где легче затеряться и где полно корешей.

Что ему сейчас нужно было больше всего? Деньги! Накоплений его было явно недостаточно для того, чтобы чувствовать себя спокойно в новом качестве — беглого преступника. Хорошо, конечно, иметь по-настоящему серьезные деньги — они бы дали возможность сделать пластическую операцию, улететь в Южную Америку и жить там поживать да кокаином торговать. Он знал, что со своими способностями без труда нашел бы в тех благодатных краях свое место. Но деньги! Где их взять столько?

Он вспомнил недавнюю, прогремевшую на всю страну историю, как бывший кандидат в губернаторы одной области заказал киллеру губернатора другой области. Сам факт Пробитого нисколько не удивил — страна такая, что губернаторы с помощью киллеров выясняют отношений.

Поразила суммам которую предлагали исполнителю, семь сотен тысяч зеленых. Да за такие деньги Пробитый перебил бы всю областную администрацию и еще УВД прихватил бы. Семьсот тысяч долларов! Это цены! Это уровень!..

Пробитый опустил руку и нащупал на полу у ножки дивана сотовый телефон, взял его, подержал и вернул на место. Время от времени возникало искушение — взять эту пластмассовую коробочку, вдавить с силой кнопку, посмотреть на загоревшийся дисплей и сделать несколько звонков. Он улыбался, представляя, как засуетятся на том конце, как заерзают. Но пока не время. Пока он должен гнить здесь и любоваться на неухоженный сад, посаженный еще немцами. Должен лежать вот так на диване, изучая почерневший, влажный потолок.

Говорили, что у него что-то сдвинулось в голове после того, как на учениях его приложило — попал он под взрыв случайно, почему-то какой-то болван посчитал, что в этом секторе чисто, и навел туда артиллерию. После госпиталя Пробитый стал страдать систематическими мучительными головными болями, от которых хотелось лезть на стенку и выть. В такие моменты мир для него отодвигался куда-то в сторону, покрывался клейкой массой, в которой вязли звуки и цвета, все становилось нереальным, а реальной оставалась только боль.