Путь наверх - Джон Брэйн

— Слишком он из-за этого волнуется,— заметил я.

— Уж лучше так, чем совсем не волноваться,— икнув, сказал Чарлз.— Неважно, что волнует нашего друга, и неважно, что его поступок был глупым мальчишеством, даже если бы он и ударил того, кого надо. Важно то, что он увидел несправедливость и не остался к ней равнодушен.

Тут машину снова занесло — мы как раз поворачивали на дорожку, ведущую к нашему коттеджу,— и я был слишком занят, чтобы ему ответить. Когда мы подъехали к крыльцу, Рой уже спал мертвым сном; мы расстегнули ему воротничок и уложили на диване в гостиной, и тогда Чарлз возобновил свою атаку.

— Хочешь ужинать? — спросил он.

— Я ложусь спать. Подо мной пол ходуном ходит.

— Лучше съешь чего-нибудь, а то еще у тебя начнется алкогольное отравление.

Он прошел на кухню, дважды чуть не упал, споткнувшись о собственную ногу, и поразительно быстро вернулся, неся чайник и тарелку с сэндвичами из консервированного мяса.

Он придвинул стул, сел на него верхом и уставился на меня.

— Ты не женишься на Элис,— сказал он и откусил большой кусок от своего сэндвича.— Хоть я и очень признателен ей за то, что она оставила нам всю эту чудесную еду.

— Кто говорит, что я не женюсь на ней?

— Я.— Он снял очки. Без них его глаза казались более тусклыми, большими и холодными; его добродушная красная физиономия стала суровой.

— Запомни раз и навсегда,— сказал я.— Я люблю Элис. Она любит меня. Я счастлив с ней. И не только в постели.

— Любишь? Ты употребил странное слово. Что бы сказала твоя тетя Эмили, если бы ты пришел к ней и сообщил, что любишь замужнюю женщину, которая на десять лет старше тебя? — Он сделал большой глоток чаю.— Ее бы стошнило, непременно стошнило.

— Ты не можешь понять. То, что у нее есть муж, не имеет никакого значения. Он не любит ее, и она не любит его…

— Да,— сказал Чарлз.— Конечно, не любит. Но он ее содержит. Ты же сам говорил, что у нее нет своих средств. Все эти консервы в кладовой, эта бутылка виски, этот серебряный портсигар, который она подарила тебе,— все это на его деньги.

— О господи,— с отвращением вздохнул я,— не читай ты мне морали. Он от этого не разорится.

— Да не в этом дело, дурак. Раз она поступает так с ним, она будет так поступать и с тобой.

Я вскочил на ноги.

— Я изобью тебя.— Меня мутило, и я готов был убить его; кровь стучала у меня в ушах, а во рту был какой-то противный сладковатый привкус.

Чарлз усмехнулся.

— Не надо, Джо. Это не поможет, поверь мне. К тому же ты прекрасно знаешь, что я говорю правду.

Я промолчал и медленно обошел комнату, словно составляя для судебного пристава опись того, что в ней находилось: жесткие стулья, диван с волосяной набивкой, дощатый стол, радио — отдельно приемник и отдельно динамик, большая радиола, застекленный книжный шкаф.

— Кому принадлежит этот дом? — спросил я.

— Одному актеру. Приятелю Роя. Он сейчас получил работу и решил пока сдать коттедж. А почему ты спрашиваешь?

— Да так. В нем иногда чувствуется что-то странное. Холодное.

— Говорят, что здесь водятся привидения. Это же край черной магии. Ты, конечно, это не заметил. Ты был совсем заворожен ею.

Я налил себе чашку чая и обеими руками поднес ее ко рту. Рой принялся храпеть — его храп и вздохи сливались с неумолчным шипением спиртовки.

— Двадцатишестилетний мужчина может жениться на шестнадцатилетней девочке,— сказал Чарлз.— Ему завидуют, и только. Посмотри на все светские браки: женихи — под тридцать и тридцать пять, а невесты — не старше девятнадцати. И состарившиеся герои экрана тоже покупают себе молоденьких невест с глазами, как звезды. Случается, что мужчина ради денег женится на женщине старше себя — его награждают различными неприятными прозвищами, но не все ли ему равно, если денежки у него в кармане? Люди нашего класса женятся на женщинах своего возраста, что, вероятно, самое разумное. Но ты хочешь избрать наихудший вариант. Ты хочешь жениться на женщине, которая старше тебя и у которой нет денег. Все это было бы достаточно скверно, окажись она свободной, но в довершение всего тебя протащат через грязь бракоразводного процесса.

— Но у него есть любовница,— возразил я.— С Элис он не расходится только ради приличия.

— Господи, дай мне терпения! У него куда больше денег, чем у тебя, милый, и он гораздо умнее тебя. Что бы он ни вытворял, его не поймаешь с поличным. И кстати, ты получил большое удовольствие, купаясь с ней голышом?

— Я никогда тебе об этом не рассказывал.

— Ты вообще мне многого не рассказывал. Вот почему я знаю, что ты смотришь на ваши отношения серьезно. Я получил полный отчет о том, что вы выделывали на пляже. Вчера, в деревенском кабачке. И от такого древнего старца! «На ней была только розовая купальная шапочка,— сказал он.— Так она и ее сняла». Вы, конечно, доставили старцу большую радость на склоне лет: у него даже лицо посинело от волнения, когда он мне все это рассказывал.

— Я чувствую себя, как оплеванный,— медленно сказал я,— но в остальном не вижу, что из этого следует.

— Ты что-то сегодня совсем отупел. Если мистер Эйсгилл захочет развестись с ней, что ему стоит нанять сыщиков и проследить за вами? Достаточно будет и ваших каникул в коттедже, но для большей верности они, конечно, откопают и моего старца. Ну, представь себе все это. Представь себе вашу историю в изложении воскресных газет! Посмотри фактам в лицо, Джо. Этого тебе не выдержать. Ты не принадлежишь к тому классу, где скандал — лишь приятное событие. Ты будешь сломлен.— Он посмотрел в сторону и сказал тихо: — И ты причинишь большое горе многим другим людям. Людям, которые желают тебе только добра.

Я попытался представить себе Элис как женщину, которую я люблю, ту единственную женщину, с которой я могу быть добрым, нежным, глупым, ту единственную женщину, в которой я уверен до последнего вздоха, которая вырвет из своей груди сердце, если я так захочу, но мне вспомнилась только смятая юбка на том диване, где сейчас храпел Рой, нежное нагое тело на пляже, где мы купались в то утро,— мне вспоминалось лишь наслажденье, одно бездумное наслажденье, а его я не мог противопоставить аргументам Чарлза.

— А как Сьюзен? — спросил он.

— С ней у меня все кончено. Ты прекрасно это знаешь.

— Нет, не знаю. Ты ведь и не пытался вернуть ее.

— Из этого все равно ничего не вышло бы.— Я зевнул.— Устал я.— И потянулся.— Вот теперь пол уже больше не качается. Мы протрезвели.

— Ну и пусть. Послушай, Джо, я не часто прошу тебя об одолжении, да это, собственно, не мне нужно. Это для тебя. Обещай мне, что ты напишешь Сьюзен.

27

— Какая жара, правда? — сказала Сьюзен.

Мы лежали в зарослях папоротника на лужайке над «Капризом»; послеполуденное солнце обжигало и нежило нас.

— Уж тебе, во всяком случае, не может быть жарко,— сказал я, глядя на ее открытую блузку и ситцевую юбку.— На тебе же ничего нет.

— У-у, гадкий! — воскликнула она и натянула блузку, прикрывая плечи.— Теперь тебе хорошо? Джорику хорошо, что его Сьюзен вернулась?

Я снова потянул ее блузку вниз и по очереди нежно поцеловал оба плеча.

— Теперь мне хорошо. Так хорошо, как бывает, только когда ты со мной.

Женщины за тридцать выглядят моложе в сумерках или при свете свечей; девушка девятнадцати лет выглядит моложе, кажется почти ребенком, в ярком свете полуденного солнца,— сейчас Сьюзен можно было дать не больше четырнадцати. Помада сошла с ее губ от поцелуев, пудра стерлась, и все же губы ее были все такие же яркие, а кожа такая же безупречная.

— Это было чудесное письмо! — сказала она.— Ах, Джо, я чувствовала себя такой несчастной, пока не получила его. Это был самый приятный сюрприз за всю мою жизнь.

Чарлз помог мне написать его после долгих препирательств, в ходе которых он обозвал меня, помимо всего прочего, сластолюбивым идиотом и альфонсом-неудачником. «Ну вот,— сказал он, когда я поставил под письмом свою подпись,— теперь эта глупая коза примчится сюда, сияя от любви. Положись на своего дядюшку Чарлза!»

Да, я мог на него положиться — вот она, Сьюзен, сидит со мной рядом. Я неделю назад вернулся из Дорсета, а она только что приехала из Канн: она позвонила мне, как только прочла письмо. Едкий запах папоротника защекотал мне горло, и, приподнявшись на локтях, я посмотрел вниз, в долину, на Уорли. Город лежал передо мной как на ладони: вот ратуша с корзинами цветов над входом; лодки на реке в парке; от остановки отходят желтые автобусы; на Севастопольской улице торчит огромный черный палец завода Тиббэта; вот шумная Рыночная улица с ее магазинами, все названия которых я помню как молитву (магазин Уинтрипа, ювелира, где лежат такие красивые золотые и серебряные часы, по сравнению с которыми мои собственные кажутся дешевкой; магазин Финлея, где торгуют рубашками и халатами; магазин Пристли, бакалейщика, где пахнет сырами и жареным кофе; магазин Роббинса, аптекаря, где продаются бутылки с лосьоном «Лентерик», который употребляют после бритья, и барсуковые кисточки),— как мне все это нравилось, все, вплоть до красного кирпичного здания читальни и рекламы у кинотеатров «Колизей» и «Ройял»! Я не мог с ними расстаться. А если я женюсь на Элис, расстаться придется. Город можно любить лишь в том случае, если он любит тебя, а Уорли никогда не будет любить соответчика в бракоразводном процессе. И я тоже должен любить Уорли по-настоящему, я должен взять от него все, что он может мне дать: теперь я уже не могу удовольствоваться только его дружбой, жизнью, скажем, с девушкой категории № 6, жизнью, проведенной, если мне повезет, в одном из бетонных домов-коробок, которые строит сейчас муниципалитет. Люди могут быть счастливы в этих крошечных домиках с крошечными садиками, с ванной и без гаража. Они могут быть счастливы, живя на мой нынешний заработок — и даже на меньший. Но только не я. Если случится самое худшее, я, конечно, предпочту это, чем вообще уехать из Уорли, но сначала я должен попытаться заставить город отдать мне свое самое сокровенное — власть, привилегии, роскошь — то, чем обладают живущие Наверху.