Путь наверх - Джон Брэйн

— Можете не улыбаться,— резко сказал Браун.— Не так думал я выдать замуж мою дочь.— Глаза его стали тусклыми, как ртуть, а в голосе таилась угроза.— Некоторые отцы отправляют своих дочерей в другой город — в женскую больницу. Время еще есть.

— Она не согласится,— в тревоге воскликнул я.— И вы никогда этого не сделаете, вы не можете убить собственного внука. Я никогда не поверю, что на свете есть люди, способные на такую мерзость. Я заберу ее к себе сегодня же, так и знайте!

— Вы меня недооцениваете,— сказал он.— Я буду говорить с ней первым, а кроме того, я лучше вас умею обращаться с ней.

— Только попробуйте, только попробуйте! Я заявлю в полицию.

— Пожалуй, вас на это хватит.— Казалось, Браун был очень доволен.— Пожалуй, вас и в самом деле на это хватит. С вами лучше не связываться, а?

— Если человек проявляет простую порядочность, это еще не значит, что с ним лучше не связываться.

— И то правда. Впрочем, я не собираюсь никуда отсылать Сьюзен.

— Зачем же вы меня так напугали?

— Хотел посмотреть, из чего вы сделаны,— сказал он с полным ртом.

— Очевидно, поэтому вы и рекомендовали мне держаться подальше от Сьюзен?

— Я никогда не рекомендовал вам этого,— возразил он, накладывая себе на тарелку жареного картофеля.— Жена как-то встретила Хойлейка на церковном собрании, поговорила с ним, и он решил посоветовать вам держаться подальше от моей дочери. В той мере, конечно, в какой он вообще способен давать советы. Настоящий муниципальный чиновник, образцово-показательный.

— А почему вы сами мне ничего не сказали?

— А зачем? Если вы человек настоящей закалки, вы послали бы меня к черту и продолжали бы поступать по-своему. Если же вы слюнтяй, хватило бы и этих неопределенных угроз, чтобы без всяких хлопот запугать вас. Все дело в том, мой милый, что человек, занимающий мое положение, не может близко узнать человека, занимающего такое положение, как вы. Вот я и решил дать вам попотеть.

— Но Джеку Уэйлсу не приходилось потеть,— огрызнулся я.

Браун засмеялся.

— Надо было выбрать себе родителей побогаче. Не я ведь так устроил мир.

Теперь я мог позволить себе роскошь заняться отдельными деталями своего счастья, так сказать, полюбоваться радужными разводами на чеке.

— Одного я не понимаю,— сказал я.— Мне казалось, что у вас все решено насчет него и Сьюзен. Ведь поговаривали даже о слиянии ваших предприятий…

— Ничего не было решено, и слияние не имеет к этому никакого отношения. Я ведь не король и выдаю свою дочь замуж не для того, чтобы скрепить сделку.

— А слияние от этого пострадает?

— У вас странное представление о том, как ведутся крупные дела, молодой человек. Я ни минуты серьезно не думал о соединении сил с Уэйлсом. Во-первых, я слишком долго был полным хозяином своих предприятий, чтобы меня манила мысль стать только одним из директоров, а, во-вторых, мне не нравится, как у них поставлено дело. Правда, они получают большие прибыли, но в наши дни любой человек, умеющий сосчитать до десяти, может добиться того же… Впрочем, я пригласил вас сюда не для того, чтобы беседовать об Уэйлсах. Я хочу, чтобы вы как можно скорее ушли из муниципалитета.

— Видите ли, я ведь еще не получил квалификации бухгалтера. Я числюсь всего лишь счетоводом…

Он жестом заставил меня замолчать.

— Я сужу о людях по их делам, а не по бумажкам. У меня сейчас нет времени входить в подробности, но мне нужен — и нужен чертовски срочно — человек, который перестроил бы работу моей конторы. Там развелось слишком много всяких бумаг. Началось это во время войны, когда нам приходилось брать кого попало в надежде, что удастся найти им применение. Я инженер, меня не интересует административная сторона дела. Но я знаю, что нам по средствам, а что нет.

— Значит, я буду экспертом по производительности труда?

— Не совсем. Я вообще против подобных экспертов. Из-за них всегда начинаются недоразумения и свары. Просто необходимы перемены, и лучше поручить это свежему человеку. Только и всего.

— Но у меня жена и ребенок,— сказал я.— Какое жалованье вы мне предлагаете?

— Для начала тысячу. И ни гроша — если вы не сумеете себя проявить. Можете пользоваться казенным автомобилем: вам придется часто ездить в Лидс и Уэйкфилд, где у нас есть склады.

— Все это так хорошо, что даже не верится,— сказал я, стараясь придать своему лицу восторженно мальчишеское и немного смущенное выражение.— Не знаю, как вас и благодарить.

— Остается покончить еще с одним делом,— сказал он.— И если вы откажетесь, считайте, что нашего разговора не было. Это и так уж тянется слишком долго.— Он нахмурился.— Ну и выдержка же у вас, черт возьми. Как вспомню, так, кажется, и свернул бы вам шею.

Он снова умолк. Через минуту я не выдержал.

— Я могу что-то предпринять, только если вы скажете мне, в чем дело,— сказал я.— Я не умею читать мысли.

— Порвите с Элис Эйсгилл. Тотчас же. Я не потерплю, чтобы моя дочь продолжала страдать. И я не потерплю, чтобы мой зять фигурировал в бракоразводном процессе. Во всяком случае, не из-за этой старой потаскухи.

— Я уже порвал с ней. И вы могли бы не употреблять подобного слова.

Он внимательно посмотрел на меня, сузив глаза.

— Я употребляю те слова, какие считаю нужным, Джо. Вы не первый молодой человек, с которым она спала. Это всем известно…— Я вдруг вспомнил, вплоть до мельчайших интонаций, шутку Евы о «Молодом Вудли» {6}…— Нет такого красивого парня, которого она бы не приветила. У нее есть приятельница, какая-то старая развалина, которая предоставляет к ее услугам свою квартиру… Джек Уэйлс…

Во время налета на Кельн штурман бомбардировщика получил в лицо полный заряд зенитки. Я говорю «заряд» потому, что так яснее; на самом же деле это был кусочек металла величиной в два квадратных дюйма — но он выбил ему оба глаза и сорвал переносицу. Когда это случилось, он сначала только ахнул, а потом сказал: «Нет, не это, нет!»

Вот что сказал я, когда Браун произнес имя Джека Уэйлса и, заметив, что удар попал в цель, поспешил воспользоваться этим.

Было все: было рукопожатие, был разговор о контракте, было проявление терпимости («Все мы в молодости легкомысленны!»), была лесть («Вы именно такой молодой человек, который нам нужен. Наверху всегда есть место для достойных»), была строгость («Завтра же повидайтесь с ней и покончите раз навсегда; я не потерплю проволочек»), был коньяк и сигары, был «бентли», на котором меня подвезли в Уорли, и я на все отвечал «да», и, судя по выражению лица Брауна, это звучало вполне убедительно; но про себя, словно тот сержант, пока морфий не заставил его замолчать, я снова и снова повторял все те же слова потрясенного изумления и боли.

29

Это произошло сентябрьским вечером, в восемь часов. На облачном небе полосы глубокой синевы чередовались с медно-красными и отливающими багрянцем. Местом действия была гостиная Элспет, и я сказал Элис, что все кончено, стоя на коричневом пятне в центре ковра, лежащего перед дверью в коридор. Пятно это было мне хорошо знакомо: как-то вечером, незадолго до рождества я пролил там шерри-бренди. К тому времени, когда я кончил объяснять ей, что не люблю ее, я мог бы нарисовать цветную карту этого пятна и всего, что его окружало, вплоть до последней извилины на нелепом золоченом стульчике рядом.

Я не решался смотреть на нее и не хотел подходить к ней. И все-таки, конечно, посмотрел. На ней было черное шелковое платье, жемчужное ожерелье и кольцо с сапфиром на правой руке, которого раньше я никогда не видел. Опущенные руки были судорожно сжаты, а тщательно наложенные румяна выступали на щеках двумя резкими пятнами. На этот раз от нее пахло не лавандой, а крепкими, как мускус, духами, в которых было что-то звериное — так, казалось мне, должен пахнуть только что выкупанный тигр, если кому-нибудь придет в голову купать тигра.

— Значит, ты решил порвать со мной, Джо? — Ее губы едва шевелились, и дышала она очень часто.

— Я люблю Сьюзен.

— Весьма разумно с твоей стороны.

— Можно было бы не иронизировать.

— Я не иронизирую. Я только удивлена. Быстро же ты изменился. Давно ли ты…

Она подробно описала все, что мы проделывали в Дорсете, простыми и точными словами, произнося их холодно и сухо, словно речь шла не о ней.

— Для тебя это прошло совсем бесследно, не правда ли? В этом участвовали только наши тела, твое — молодое и мое… мое старое, для которого все уже в прошлом. Почему ты прямо не скажешь, Джо, что мне тридцать четыре года, а ей девятнадцать, что тебе нужна молодость, свежесть и здоровье? Пусть так. Мне следовало бы знать, что это неизбежно, но почему, ради всего святого, ты не можешь быть честным?

— Не в этом дело,— устало сказал я.— Я по-настоящему любил тебя, но теперь не могу. И не будем больше говорить об этом.