Путь наверх - Джон Брэйн

— Эй ты, сукин сын! — рявкнул он.

— Дальше поведу я,— сказал я.— Стоит тебе сесть за руль, как ты забываешь, что ты уже не на романтичном Востоке, где можно давить прохожих сотнями и отделываться легким предупреждением.

— Нечего сказать, предупреждением.— Чарлз остановил машину и отодвинулся, уступая мне место.— Какой-то кули обошелся мне в целую сотню!

— Бездушный империалист,— сказал Рой.— Вот из-за таких, как ты, мы и потеряли империю.

Трогаясь, я рванул машину, но вскоре приспособился к ней. Рулевое управление оказалось непривычно жестким, но мотор был мощный, и мне доставляло удовольствие вести машину. Чарлз и Рой запели «Там, в Мобиле», я вынул сигару изо рта и подхватил припев:

Там в Мобиле, там в Мобиле.За здоровье тех, кто пьет, там, в Мобиле,А допив, стаканы бьет…

Я посмотрел на свою сигару и вспомнил, что бросил курить. Во мне поднялось виноватое чувство, но, когда песня была окончена, я снова сунул сигару в рот. Уж слишком она была хороша — не хотелось выбрасывать.

Чарлз хлопнул меня по спине.

— Эти тонкие черты застыли в гримасе страдания. Слеза блестит в этих налившихся кровью голубых очах. Или наша скромная песенка пробудила воспоминания о тех днях, когда вы были безудержным потребителем бриллиантина и никогда не надевали пальто, даже в самые холодные дни?

— Он ведет себя так всю дорогу от Лондона,— сказал Рой.— Готовится стать начальником: дайте срок, и мы увидим, как он войдет в роль и какой-нибудь несчастный маленький червяк будет извиваться под потоками его сарказма.

— И вполне возможно, что этим червем будешь ты,— сказал Чарлз.— После обычного вступления, гласящего, что старшие мои сотрудники должны подавать пример младшим, и прочая, и прочая, я перейду к конкретным фактам. «Мейдстоун,— скажу я, слегка рыгая после завтрака в «Савое»,— Мейдстоун, я не могу поверить, чтобы человеку, занимающему такой ответственный пост, не было известно о существовании возрастных лимитов, Меня не убеждают ваши уверения, будто проблемы несовершеннолетних все более усложняются…»

Мы проезжали мимо выгона, и я убавил скорость.

— Вот, например, довольно аппетитная, хотя и несовершеннолетняя девица,— сказал я. Это была черноволосая девчонка, которая спросила у меня, который час, в первый день моего пребывания в Камли.

— Ну и ну! — воскликнул Рой.— Привяжите меня к мачте, сказал Одиссей. Ради такой можно пойти и на десять лет каторжных работ, правда?

Она сидела на траве у дороги и читала журнал. На ней были брюки и красный свитер, плотно облегавший тело. Когда мы проезжали мимо, она посмотрела на нас.

— Она улыбается тебе,— сказал Рой.— Мы с Чарлзом выступим свидетелями в твою защиту. Сошлись на то, что у тебя потемнело в глазах.

— А грудь словно две половинки яблока! — с мечтательным сожалением вздохнул Чарлз.— Несправедливо устроен мир: в том возрасте, когда девушки такого типа наиболее привлекательны, закон запрещает их трогать. Эта красавица достигла своего расцвета. Теперь она скоро начнет увядать.

Мне вспомнилось заплаканное лицо Элис, ее устало опущенные плечи, когда мы простились на станции, и я рассердился на эту девушку за то, что она молода и свежа, и на себя за то, что я смотрю на нее.

— Ты стареешь,— сказал я.— Скоро ты начнешь водить в кино маленьких девочек.

— Бесспорно, бесспорно,— согласился Чарлз.— Когда я был в ее возрасте, женщины моложе тридцати лет для меня не существовали. А сейчас я не посмотрю ни на одну старше…— он в упор взглянул на меня,— …двадцати. Ну, самое большее, двадцати одного.

— Вы оба — старые распутники,— сказал Рой.— Давайте выкупаемся перед чаем и смоем все эти нечистые мысли. Где тут лучше всего купаться, Джо?

Мы как раз проезжали мимо дорожки, которая вела к бухте, где мы с Элис купались утром. Это было лучшее место для купанья: весь остальной берег поблизости был каменистый и голый. Но сейчас я не мог допустить, чтобы кто-то осквернил мои воспоминания о том, что происходило в этой бухточке всего каких-нибудь четыре часа назад. Бухта была нашей — и только нашей, а вот коттедж почему-то не вызывал у меня такого ощущения.

— Хорошее купанье примерно в полумиле отсюда,— сказал я, проезжая мимо дорожки.

— Прибавь ходу,— сказал Чарлз нетерпеливо.— Ведь дорога совсем свободна.

Я прибавил скорости и минуту спустя остановил машину в облаке пыли на узкой дороге у мыса, севернее Камли. Оттуда к берегу вела тропинка, и Чарлз с Роем, схватив свои трусы, стрелой помчались вниз.

— А вы разве не идете с нами, Джо? — спросил Рой.— У нас найдутся лишние трусы.

— Нет, благодарю,— сказал я.— Я уже купался.

Они сбежали по тропинке, испуская веселые вопли, точно школьники, и через десять минут я уже слышал, как они ругались, ступая босыми ногами по острым камешкам, а потом до меня донесся всплеск воды. Я вынул новую сигару из ящика на заднем сиденье, отрезал кончик, раскурил и, стараясь ни о чем не думать, принялся поглаживать старенький бакелитовый руль.

26

И все-таки мы хорошо провели время. По утрам мы пили крепкий чай с ромом, купались перед завтраком — мои приятели сами обнаружили нашу бухточку уже на второй день — и объедались за обедом. Мы видели все местные достопримечательности — «Великана Сэрна», «Замок Корф», «Заоблачную высь» и прочее. При этом мы пили много пива, но, должно быть благодаря обильной еде, солнцу и свежему воздуху, не пьянели. Во всяком случае, пьяными в стельку мы были лишь в тот единственный день, когда шел дождь: начали мы за завтраком в деревенском кабачке, затем весь день пили бутылочное пиво у себя в коттедже, а вечером поехали в кабачок близ Борнемута. Пожалуй, я никогда прежде столько не пил; в таких случаях обычно преувеличивают, но потом, подведя итоги, мы все трое обнаружили, что на каждого пришлось не меньше десяти литров пива и по полбутылке джина.

Право, не знаю, как я вел машину домой. При нормальных обстоятельствах мы бы, конечно, оставили ее у кабачка и взяли такси, но Рой ударил в уборной офицера территориальной армии, и мы сочли за благо поскорее убраться восвояси. Рой, человек обычно спокойный и тихий, стоило ему выпить больше восьми кружек, впадал, по выражению Чарлза, в состояние «я тебе покажу!». Чарлз тогда немало намучился с ним в машине: он почему-то непременно хотел раздеться донага, и Чарлз сумел остановить его, лишь ударив как следует по скуле. После этого он стал вполне нормальным, если можно считать нормальным состояние, когда человек то плачет, то ругается. Сам я находился в той стадии, предшествующей полному опьянению, когда рассудок понимает, что ты пьян, пытается контролировать твои движения и восприятия, но обнаруживает, что они запаздывают на несколько секунд. Ночь была словно огромный зверь, от которого так и пышет жаром, и чудилось, что этот жар зримо подымается от земли. А дорога оказалась скользкой: дважды машину заносило очень сильно, и самым скверным было то, что меня совершенно не трогало, удастся мне выровнять ее или мы разобьемся насмерть. Мне даже почему-то нравилось вот так рисковать своей шеей.

Когда мы въехали в Камли, дождь уже кончился. В воздухе стоял запах мокрой травы и ночных цветов; светила луна, холодная и далекая, как крик совы.

— Бог умер! — внезапно заорал Рой. И тотчас снова захныкал.— Там было двое офицеров. Я только сейчас вспомнил. Я ведь не того ударил, Господи прости!

— Последняя стадия,— заметил Чарлз.— Слезливое раскаяние.

— Я не хочу показаться назойливым,— сказал я,— но почему ты ударил его?

— У него был Военный крест,— ответил Рой.

— А у тебя белая горячка,— сказал я.— Зачем надо было избивать бедного парня? Тебе же не дадут медали за то, что ты расквасил ему нос.

— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнул Чарлз.— Настоящий шизофреник, стоит ему выпить. Злится из-за того, что заслуживал медали, а его обошли,— так по крайней мере ему кажется. Если уж на то пошло, так бить этого парня по морде надо было мне. Ведь я в свое время укокошил по меньшей мере сорок япошек, не считая ту образину, которую сбил в Калькутте. А какую благодарность я за это получил? Никакой. Кто-нибудь признал мою верность долгу, мое презрение к опасности? Никто. Ну и что же, я горюю по этому поводу? Ничуть. Только радуюсь, что сдохли сорок япошек, а не я.

— Ты не понимаешь,— сказал Рой.— Я был сержантом. Я не знаю, что сделал этот капитан, но если бы я сделал то же, они бы не дали мне Военного креста. Я получил бы медаль.

— Потому что существуют разные сорта храбрости,— сказал Чарлз.— Одна — сержантская, а другая — офицерская. И не ломай себе над этим голову, сержант.

— Слишком он из-за этого волнуется,— заметил я.

— Уж лучше так, чем совсем не волноваться,— икнув, сказал Чарлз.— Неважно, что волнует нашего друга, и неважно, что его поступок был глупым мальчишеством, даже если бы он и ударил того, кого надо. Важно то, что он увидел несправедливость и не остался к ней равнодушен.