День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер

– А к какому типу принадлежите вы? – неожиданно совершенно серьезно спросил Маккензи.

– То есть? – не сразу понял Эшли.

– На кого из богов похожи вы? Вы же один из них, Толланд. Вам от этого не уйти.

– А вы, доктор?

– О, это просто. Я Гефест, кузнец. Все мы, горняки, копатели и кузнецы. Все время ковыряем нутро гор, преимущественно вулканов. Теперь о вас. Вы ведь не один из нас, не шахтер. Вы только притворяетесь. Аполлон? Так кто вы? Целитель, поэт, пророк?

– Нет!

– Может, Арес, воин? Думаю, нет. Гермес, да? Бизнесмен, банкир, юрист, лгун, мошенник, газетчик, бог красноречия, проводник в загробный мир и компаньон покойников? Хотя нет, для этого вы недостаточно забавны.

Эшли потерял всякий интерес к беседе, но из вежливости все же решил задать пару вопросов.

– Доктор Маккензи, какую пользу может принести лгун и вор тем, кто умирает?

– Все греки-греки… Это очень по-гречески. Каждый из их богов и богинь имеет второе лицо. Даже Афина Паллада может превратиться в злобную фурию, если ее разозлить. Гермес ведь не только вестник богов, но еще и покровитель путников, бог торговли. При всей своей вредности, помогал людям добиваться успеха. Взгляните сюда. Видите эту резную гемму? Свой жезл он держит высоко в руке, а другой ведет женщину под покрывалом. Разве это не прекрасно?

Да, прекрасно, с этим трудно не согласиться.

– Мой отец был Сатурн, мудрый! Лез ко всем со своими советами всегда и всюду – на улице, дома, по воскресеньям с церковной кафедры. Нет ничего хуже плохих советчиков! Мать моя была Герой – дом, очаг, дети. Женщина властная, да еще какая! Сущий деспот! У меня есть еще два брата, оба Аполлоны. У Сатурнов часто рождаются Аполлоны, не обращали внимания?

– Нет, сэр.

– Может, мне это просто кажется. Один из них отбывает длительное заключение: его внутренний свет приобрел форму анархизма. Есть еще сестра – та еще Диана. У нее уже трое детей, но ни брак, ни материнство ее ничему не научили. Так и не выросла. До сих пор остается школьницей! Но вернемся к вам, Толланд. Может, вы бог из какой-то другой религии? Греки не могли знать всего. Есть типы личности, которых в то время не наблюдалось. Или в Греции они встречались редко и поэтому до статуса богов не дотянули. Возьмите христианство, например. Это ведь иудейская религия, самая большая негреческая религия в мире. Может, вы оттуда? Вы, иудеи, пришли, сбросили нас с наших тронов и принесли с собой осознание нечистой совести – все эти проклятые моральные переживания. Может, вы из христиан? Всегда отрицаете радость от того, что вы есть, наказываете себя. Это так?

Эшли промолчал, но доктор, похоже, и не ждал ответа.

– Нас свергли. Разбили на куски. Мы гниль. Это ужасно, мистер Толланд, – лишиться божественной сущности. Ужасно! Нам ничего не остается, кроме как получать наслаждения от самих себя самым гнусным способом. Сатурны, лишенные мудрости, как мой отец; Аполлоны, лишенные внутреннего света, как мои братья, – мы превращаемся в тиранов и становимся источником больших проблем или в капризных и эксцентричных существ, как миссис Уикершем.

– Доктор Маккензи, а что не так с этими… с теми, кто вьет гнезда?

– С Герами и Юнонами? Дело в том, что они относятся к своим мужчинам как к детям, сыновьям и отцам. Произведя на свет несколько детей, они почему-то считают, что познали все. Им кажется, что все проблемы человеческой расы давно решены. Их цель – чтобы всем было хорошо. Они называют это «сделать каждого счастливым». Они пытаются лишить своих мужчин зрения, слуха и способности мыслить. Будьте осторожны, когда услышите от Геры слово «счастье»: в ее понимании оно означает совсем иное, нежели в вашем.

Головная боль стала непереносимой, и Эшли поднялся, но прежде, чем попрощаться, спросил:

– Но, доктор Маккензи, вы ведь не верите… во все это?

– Конечно, нет. Однако, мистер Толланд, у нас в Эдинбурге существует философский клуб, где во время ужинов мы много говорим о том, во что другие верят или верили, но как только кто-то использовал этот глагол в первом или втором лице настоящем времени, ему приходилось выкладывать штраф: шиллинг. Он опускал его в череп, стоявший на каминной полке. Очень скоро мы избавились от этой привычки.

Время делало то, что требовалось Эшли: уходило.

В соответствии с правилами, заведенными в компании, каждый инженер после восьми месяцев работы на высоте должен был провести месяц внизу, чтобы дать отдохнуть сердцу и легким. Накануне отъезда Эшли пришел попрощаться с инженерами, и они неожиданно откликнулись с теплотой. Многие были настроены вполне дружелюбно, сказали добрые слова. Он не собирался прощаться с жителями поселка, но под дверями клубной комнаты его ждала целая делегация мужчин, закутанных до самых глаз, с подарками. Прощаясь, они целовали ему руки.

Эшли навестил и доктора Маккензи.

– Надеюсь, вы остановитесь у миссис Уикершем. Подождите минутку, я напишу ей рекомендательное письмо.

– Спасибо, доктор, но я собираюсь в Сантьяго.

Он уже выходил из комнаты, когда управляющий окликнул его:

– Толланд, вам не кажется, что было бы неплохо при возвращении привезти кого-нибудь с собой?

– То есть? – не понял Джон.

– «Горную жену». Ну вы понимаете, что я имею в виду. Компания ничего не имеет против таких женщин, даже выделяет им обеспечение.

Доктор Маккензи с самого рождения привык совершать ошибки. Их дружба и так уже постепенно охладевала, и сейчас он добил ее. В этом мире ни один мужчина старше двадцати пяти не захочет выслушивать советы другого, тем более непрошенные, и доктор Маккензи прекрасно это понимал.

Несколько инженеров по примеру доктора Домелена завели себе в чилийском и индейском поселках местных жен. Мужчины не брали их с собой вниз, когда уезжали в отпуск, редко виделись со своими детьми: все делали вид, что никаких отношений вовсе не существует.

Доктор Маккензи даже не понял, насколько грубую ошибку совершил. Эшли считал себя человеком семейным, однако по обстоятельствам, от него не зависящим, не мог исполнять свой долг перед близкими. Джон не знал, как там Беата: может, страдает от унижений, не бедствует ли семья? Все время он копил деньги: ведь через семь лет он их увидит, – а пока решился на абсурдный, но полный страсти поступок: сохранить верность жене. Это было то, что он мысленно называл «укреплять стены».

Множество мужчин и женщин живут своей жизнью, не обращаясь ни к