Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

Кстати, Николай Асеев рассказывал: «В 1913 г. в Петербурге была проведена под видом вечеринки тайная консультация психиатров для определения его умственных способностей» [12] . Тайный консилиум не обнаружил патологии: Маяковский был признан психически здоровым человеком.

Эти свидетельства ставят объективность экспертизы Г. И. Полякова под сомнение. Было бы интересно узнать мнение независимых специалистов по поводу заключения, сделанного заочно.

Версию самоубийства, утвержденную официальным следствием, старательно проводили Лиля Брик и ее окружение. Они — а не мать, не сестры, не друзья — искали предрасположенность к суициду в характере поэта. Лиля Брик утверждала, что Владимир Владимирович не раз делал попытки покончить с собой. Первая была в 1916 году: «…рано утром меня разбудил телефонный звонок. Глухой, тихий голос Маяковского: „Я стреляюсь. Прощай, Лилик”.

Я крикнула: „Подожди меня!” — что-то накинула поверх халата, скатилась с лест­ницы, умоляла, гнала, била извозчика кулаками в спину. Маяковский открыл мне дверь. В его комнате на столе лежал пистолет. Он сказал: „Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя”» [13] . Однако Маяковский с 1915 г. проживал на Надеждинской улице в Петербурге, что в пяти минутах ходьбы от улицы Жуковского, где жили Брики. Эпизод с извозчиком — явная неточность, внушающая сомнение в правдивости всего рассказа. Про второй случай Лиля рассказывала художнице-лефовке Елизавете Лавинской: «…когда он писал „Про это”, он также стрелялся. Позвонил мне по телефону и заявил: „Я сейчас застрелюсь”. Я ему сказала, чтоб ждал моего прихода — сейчас еду. Выбежала на Лубянку. Сидит, плачет, рядом валяется револьвер, говорит, была осечка, второй раз стрелять не будет. Я на него кричала, как на мальчишку» [14] . Однако известно, что у Маяковского и Л. Брик был уговор не видеться в течение двух месяцев. Они утверждали, что его выдержали и не встречались

в период создания поэмы «Про это». Обратим внимание на одинаковую фабулу каждого рассказа, где фигурируют телефонные звонки и осечки, на нестыковки, на отсутствие свидетелей, которые могли бы подтвердить случившееся.

Л. Брик делала попытки найти такого свидетеля. Так, она писала Эльзе Триоле 29 июня 1939 года (письмо № 29): «2. Володя очень часто говорил о самоубийстве. Чуть что, грозился: — застрелюсь…» Триоле ответила незамедлительно и осторожно (письмо № 30): «2). Володя, в те времена, с чужими о самоубийстве не говорил, я никогда не слыхала» [15] .

Более того, в октябре 1929 года Лиля Юрьевна, если верить ее дневнику, сама фактически провоцировала Маяковского на суицид: вслух при свидетелях читала строчки из письма, якобы полученного от Эльзы Триоле, о том, что Татьяна Яковлева выходит замуж. Видимо, ожидался эксцесс, но его не по­­следовало. Владимир Владимирович уехал в Ленинград читать лекции. Спустя неделю Л. Ю. Брик записала в дневнике: «17.10.1929. Беспокоюсь о Володе. Утром позвонила ему в Ленинград. <…> Спросила не пустит ли он себе пулю в лоб из за Татьяны (курсив мой. — Н. Р. ) — в Париже тревожатся» [16] .

Лиля Юрьевна утверждала, что предсмертные письма Маяковский писал не раз, но не привела ни одного письменного доказательства. Нет подтверждений существования и указанного письма Эльзы Триоле.

Возникает вопрос: зачем нужно было Брик уверять общественность в самоубийстве поэта? Рискну предположить, что ее попросил об этом Яков Агранов, поскольку факты указывают, что именно эта версия устраивала руководство ОГПУ; далее рассмотрим, почему.

Почти у всех современников поэта возникало ощущение какой-то недоговоренности, тайны, окутавшей последний период его жизни и смерть. Событие обросло легендами. Шептались и намекали на убийство. При этом не очень верили в «любовную лодку, разбившуюся о быт»: как известно, она «разбивалась» у Маяковского за последние восемь — десять лет не единожды. Мариенгоф писал: «Какая же „любовная лодка” разбилась? Явно их было две. А возможно — три» [17] . «Когда так много женщин, от несчастной любви не стреляются» (из записных книжек А. Ахматовой).

Агент «Арбузов» докладывал 18 апреля 1930 года: «Разговоры в литер.-худож. кругах значительны. Романическая подкладка совершенно откидывается. Говорят здесь более серьезная и глубокая причина. В Маяковском произошел уже давно перелом и он сам не верил в то, что писал и ненавидел то, что писал» [18] . Агент «ШОРОХ» приходит к выводу, «что если поводом

к самоуб. послужили любовные неудачи, то причины лежат гораздо глубже: в области творческой: ослабление таланта, разлад между официальной ли­нией творчества и внутренними, богемными тенденциями, неудачи с последней пьесой, сознание неценности той популярности, которая была у Маяк., и т. п., основной упор на разлад между соц. заказом и внутренними побуждениями <…> Это мнение в разных оттенках и вариациях высказывали: Эм. ГЕРМАН (КРОТКИЙ), Е. СТЫРСКАЯ, В. КИРИЛЛОВ, Б. ПАСТЕРНАК, И. НОВИКОВ, БАГРИЦКИЙ, В. ШКЛОВСКИЙ, АРГО, ЛЕВОНТИН, ЗЕНКЕВИЧ и мн. друг., — причем все ссылаются на то, что об этом „говорят”. Таким образом указанное мнение можно считать господствующим» [19] .

Несколько женщин упоминали о том, что предчувствовали гибель поэта: по воспоминаниям Е. Лавинской, написанным 18 лет спустя, Маяковский якобы говорил о намерении застрелиться случайно зашедшей жене Натана Альтмана и даже читал предсмертное письмо [20] . Лавинская также говорит, что художницу Рашель Смоленскую насторожили его странный вид и открыто лежащий на столе пистолет [21] . С Ириной Щеголевой Владимир Владимирович якобы собирался в ночь перед смертью ехать в Ленинград. В эту же ночь Мусе Малаховской, Валентине Ходасевич и Наталье Брюханенко, с их слов, предлагал ночевать в квартире в Гендриковом переулке [22] . В записных книжках Гинзбург находим: Муся Малаховская утверждала, что в последнюю ночь он звонил ей по телефону в Ленинград каждый час [23] . Из дневника Л. Брик: «6.9.1930. Володя спросил Зину Свешникову — бросила ли бы она мужа, если бы он стал с ней жить. <…> Звонил ей 12-го ночью в половине первого, просился притти, но ей было неудобно» [24] . Эти воспоминания создают ощущение неотвратимости трагедии.

Неизвестно, действительно ли Маяковский приглашал кого-то из женщин к себе в гости или это мифы, но точно известно, что он не был один в последние два дня: каждый день встречался с Полонской, был на репетиции своей пьесы, посещал, по свидетельству соседей, квартиру на Лубянке. В ночь с 12‑го на 13-е играл в карты у Асеевых дома. Последнюю ночь провел в гостях у Валентина Катаева в обществе художников и артистов, где присутствовала и Вероника Полонская, разошлись чуть ли не в пятом часу утра. Никто из присутствующих — ни при допросах следователя, ни в мемуарах — не обмолвился, что Маяковский постоянно бегал к телефону и кому-то звонил. Нет таких сведений в опубликованных донесениях агентуры ОГПУ, кстати подтверждающих версию журналиста Валентина Скорятина, что за Маяковским в последние дни жизни велось наблюдение.

Агентура ОГПУ получила приказ «вести» Владимира Владимировича, конечно, от своего руководства, что вызывает особое недоумение по причине общеизвестной тесной «дружбы» Маяковского с органами Политуправления.

В круг близких друзей поэта входило слишком большое число их сотрудников, чтобы счесть это случайностью. К числу «друзей-чекистов» относили Я. Агра­нова (заместителя наркома внутренних дел Г. Ягоды); З. Воловича (кадрового разведчика); с другим профессиональным разведчиком, Л. Эльбертом, Маяков­ский был близок десять лет, встречаясь за границей и в Москве до дня смерти. Дружил Владимир Владимирович и с Горбом (он же Ройзман), резидентом ОГПУ в одном из центров русской эмиграции — Берлине, куда так часто наведывались поэт и Брики.

Маяковский дружил с главой Харьковского ГПУ В. М. Горожаниным, проводил с ним много времени, отдыхал на море, привез ему из Парижа Собрание сочинений Анатоля Франса, посвятил стихотворение «Солдатам Дзержинского». «Горожанин одарил его новеньким маузером с документом на право владения» [25] .

К числу знакомых Маяковского относились также: П. Л. Войков (Вайнер), полпред СССР в Польше; Л. Хайкис, секретарь Полпредства в США; Я. Мага­лиф, сотрудник Полпредства в Берлине; журналист А. Гай (А. Меньшой), служивший в Наркомате иностранных дел; М. Левидов, работавший в Торговом представительстве в Лондоне; М. Кричевский из Бюро печати Советского полпредства в Риге. Их имена неоднократно встречаются в переписке поэта с Лилей Брик [26] .