Новый Мир ( № 8 2009) - Новый Мир Новый Мир

9С и д о р о в Алексей Алексеевич (1891 — 1978) — искусствовед, поэт, переводчик, книговед, член-корреспондент АН СССР (1946). Книга стихотворений (совм. с Дм. Ре­мом (А. А. Барановым) «Toga Praetexta. Cтихи 1909 года» (М., 1910), участие в коллективных сборниках, искусствоведческие труды.

10 Д у р ы л и н Сергей Николаевич (1886 — 1954) — публицист, богослов, историк культуры, прозаик, поэт. Основная часть поэтических произведений написана в период существования «Лирики» (публиковались под псевдонимом Раевский).

11Р у б а н о в и ч Семен Яковлевич (? — 1930) — поэт, переводчик.

12 Имеются в виду участники будущей «Центрифуги».

13А н и с и м о в Юлиан Павлович (1886 — 1940) — поэт, переводчик, искусствовед. Книги стихов: «Обитель» (М., 1913), «Ветер» (подг. к печати в конце 1915, не вышла), «Земляное» (М., 1926), переводы из Р. М. Рильке и др.

14С а п у н о в Николай Николаевич (1880 — 1912) — живописец, театральный художник.

15 Так в тексте.

16 Ликвидация «Лирики» и появление «Центрифуги» происходят в марте st1:metricconverter productid="1914 г" w:st="on" 1914 г /st1:metricconverter .

17А к с е н о в Иван Александрович (1884 — 1935) — поэт, прозаик, литературный и художественный критик, переводчик. Книги стихов: «Неуважительные основания» (М., 1916), «Серенада» (М., 1920), трагедия «Коринфяне» (М., 1918), переводы елизаветинской драматургии и др.

18 С «Центрифугой» в той или иной степени сотрудничали Божидар, В. Гнедов, И. Зда­невич, Р. Ивнев, Б. Кушнер, К. Олимпов, Ф. Платов, П. Широков и др.

19 «Как всякий писатель, а особенно — вытесненный из литературы, он [Бобров] нуждался в самоутверждении. Первым русским поэтом нашего века был, конечно, он,

а вторым — Пастернак» (Г а с п а р о в М. Л. Записи и выписки. М., «НЛО», 2000,

стр. 386).

sub 2 /sub

[9 декабря 1948]

Милый Александр Павлович!

Жена напомнила мне, и вот я посылаю Вам мое Вам1 письмо о спутнице безумной юности нашей ЦЕНТРИФУГЕ. Мне кажется теперь, что всё это я написал не так, как Вам надо и пр. В общем, надо полагать, Вы останетесь недовольны. Пожалуйста, спрашивайте ещё всё, что Вам потребуется, я готов Вам соответствовать. Вообще написать теперь об этом крайне трудно. Размеры всеобщего недоумения перед призраком искусства приняли столь галактические размеры, что — не станет нашей песни жалкой, чтобы всё сие уж не растопить, а хоть издали чуточку искоркой какой-нибудь осветить… что ли! Руки опускаются, вот в чём дело. Когда смотришь на божественного Рафаэля, то невольно думаешь: если уж и это пролетело безследно2, то о чём же нам, бедным художникам конца века, перед грандиозным переломом мировой истории — о чём же мы-то можем мечтать? Так оно вероятно и должно, чтобы всё это завалилось где-то неведомо где. Поэтому-то так и трудно изъяснить. Иногда кажется: да ведь Чехов был величайший импрессионист мира в прозе! ведь не я это выдумал (это сказал сам Лев Толстой!) — и Пастернак просто его последователь, только не в прозе, а в стихах. Но как это изложишь, когда сам в опале, да ведь благодаря странным своим словечкам — и не без греха. Одним словом, я не думаю, чтобы сейчас можно было всё это изложить сколько-нибудь вразумительно: время не пришло.

sub С Б /sub

9’12’48

Измайловский Зверинец

1 Так в тексте.

2 Так в тексте.

Возможно, было так

Румянцева Наталия Леонидовна родилась в 1948 году в городе Эрфурт, Германия. Окончила Московский областной педагогический институт им. Н. К. Крупской по специальности "русский язык и литература". Подполковник милиции в отставке. Публиковалась в журнале "Историк и художник". Живет в Москве. В "Новом мире" публикуется впервые.

В день смерти Владимира Маяковского кто-то из журналистов успел позвонить в Ленинград, и «Красная газета» от 14 апреля 1930 года вышла с сообщением, что Маяковского застрелила актриса МХАТа. «Сегодня утром он <…> возвратился в такси, в сопровождении артистки МХАТа N. Скоро из комнаты Маяковского раздался револьверный выстрел, вслед за которым выбежала артистка N. Немедленно была вызвана карета „скорой помощи”, но еще до прибытия ее В. Маяковский скончался. Вбежавшие в комнату нашли Маяковского лежащим на полу с простреленной грудью» [1] . Но через несколько часов заговорили о самоубийстве. Главный редактор газеты «Известия» В. М. Грон­ский вспоминал, что в этот день присутствовал на вечернем заседании то ли Совнаркома, то ли Политбюро ЦК: «И об этом сказал мне Ягода. Мы с ним сидели так в сторонке у окна рядышком. Он меня спросил, знаю ли я о самоубийстве Маяковского. Я говорю, что вот мне Могильный (помощник Вячеслава Молотова, на тот момент члена секретариата ЦК. — Н. Р. ) сказал. Ну он мне рассказал кое-какие подробности<…>» [2] Гронский после заседания часов около 11 вечера приехал в редакцию, выбросил, по его словам, в корзину приготовленные материалы о самоубийстве и написал небольшую статью, которая начиналась словами: «Умер (не покончил с собой! — Н. Р. ) Владимир Владимирович Маяковский», позвонил Сталину, зачитал текст. Сталин текст одобрил, и по его указанию дали сообщение РОСТА, «Правда» и все другие средства массовой информации.

Строки из письма В. Вешнева от 16 — 18 апреля 1930 года приводит Бенедикт Сарнов: «В первый день, как водится, ходили самые нелепые слухи, вроде того, например, что его застрелила артистка МХТа Вероника Полонская. Газеты рассеяли все нелепые слухи» [3] .

Для обоснования официальной версии в первой половине 30-х годов был приглашен сотрудник Института мозга Г. И. Поляков, который составил заочное заключение на основании свидетельств Лили и Осипа Бриков и близких им людей: Льва Кассиля, Александра Бромберга, Николая Асеева [4] . Отметим, что в этом списке нет матери, сестер, нет друзей, не связанных с Бриками. Поляков отметил ряд психических особенностей личности Маяковского и попытался реконструировать его физическое и психическое состояние накануне самоубий­ства. Поляков считал одним из серьезных факторов перенесенный Маяковским незадолго до смерти грипп, указывал, что поэт охрип, переутомился; перед смертью появилась апатия, жаловался на одиночество, был нервен и раздражителен. Поляков указывал, что на фоне подобного состояния «роковой исход» мог быть спровоцирован свойственной поэту «неуравновешенностью характера» и «склонностью его к импульсивным, под влиянием минуты, реакциям» [5] .

Выводы заочного исследования Г. И. Полякова вызывают сомнения: по По­ля­­кову, получается, что каждый перенесший грипп может совершить суицид. Правда, мысль о гриппе как причине суицида впервые пришла в голову не сотруднику Института мозга, а кому-то другому, она была озвучена вскоре после гибели Маяковского: в дневнике Михаила Презента записано: «20.4.30. При исследовании мозга М[аяковского] были обнаружены гриппозные микробы, вызывавшие психическую усталость поэта» [6] .

Выводы об отсутствии у Владимира Владимировича силы воли и хладнокровия опровергаются близко знавшими его людьми «небриковского» круга. Странно звучит вывод и об импульсивности в принятии решения уйти из жизни: Маяковский, по официальной версии, два дня ходил с написанным предсмертным письмом, занимался работой, назначал встречи, решал с Вероникой Витольдовной Полонской вопрос о создании семьи, бывал в гостях, играл в карты.

Родственники и друзья, не хуже Бриков знавшие характер Маяковского, отрицали у него склонность к суициду. Василий Каменский утверждал, что в бытность их дружбы Володя никогда не помышлял о самоубийстве. «О любви к матери и признании, что он никогда не покончит с собой прежде всего из-за нее, Маяковский говорил и Веронике Полонской в тот тяжелый для него год, когда ему, вроде бы шутя, задавали вопрос, не собирается ли он покинуть сей мир» [7] . Сосед по квартире в Лубянском переулке студент Большин рассказывал следователю, что Маяковский «был с уравновешенным характером и угрюмым был очень редко» [8] .

Из протокола допроса М. Яншина: «…в обществе Вл. Вл. нам было всегда очень приятно бывать. Мне и Норе (моей жене) было приятно бывать с человеком душевно сильным и здоровым, лишенным всяких „мердихлюндей” и меланхолей, что часто встречалось в среде других людей, нас окружавших» [9] .

В донесении агента «Арбузова» Я. Агранову от 18 апреля 1930 года говорится, что «сестра поэта Людмила, которую не пустили в кабинет (шло следствие), твердила: „Я не могу этому поверить. Я должна сама увидеть его. Не может быть, чтобы Володя, такой сильный, такой умный мог это сделать”» [10] . План разговора Маяковского с Полонской накануне смерти содержит пункт: «11). Я не кончу жизнь не доставлю такого удовольст<вия> худ<ожественному> театру» [11] .