Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

Калиф Мухаммад VIII, сидевший со скрещенными ногами на диване в шелковых коврах, и Катрин, стоявшая в нескольких шагах от него в нежном облаке розовых покрывал, смотрели друг на друга. Он с явным восхищением, она с некоторым удивлением и подозрительностью, осторожностью. Бог знает почему, может быть, из-за его сестры Зобейды? Катрин была уверена, что найдет в старшем брате Зобейды высокомерного, циничного мужчину, в некотором роде Жиля де Рэ, с чертами де Ла Тремуйля.

А принц, смотревший на нее, не был похож на того, кого она ждала увидеть. Ему, видимо, было от тридцати пяти до сорока лет, и, что для мавра совершенно невероятно, его голова была без тюрбана, вся в темно-русом густом руне, отличавшем и его короткую бороду, красившую загорелое лицо. Светлые серые или голубые глаза тоже выделялись на темной коже лица. Торопливым жестом Мухаммад отложил свиток хлопковой бумаги, на котором тростниковой палочкой писал калама.

Калиф видел, как Катрин с Мораймой шли вдоль воды и кипарисов по дороге, ведущей во дворец. Эта дорога проходила под стенами, потом устремлялась через сады к этому маленькому, увитому розами дворцу, стоявшему на вершине холма по соседству с Аль Хамрой. Это был Дженан — эль-Ариф[56], так называемый Сад Зодчего, где в летнее время любил уединяться калиф. Здесь можно было наслаждаться жизнью среди роз и жасмина. Темные, как пурпурный бархат, или белые с розовой серединой, словно снег на восходе солнца, розы склонялись над зеркалом воды, буйно вились по белым колоннам у входа и наполняли благоуханием блестевшую звездами синюю ночь. Рядом с этим сотворенным для любви дворцом в воздухе ощущалось что-то пьянящее, что отягчало веки Катрин и заставляло стучать в висках кровь.

Мухаммад ничего не говорил, пока Морайма, пав перед ним ниц, рассказывала ему о радости, охватившей новую одалиску, когда она узнала, что была избрана в первую же ночь, и молчал, когда старуха стала расхваливать красоту и нежность Света Зари, жемчужины страны франков, блеск ее глаз с аметистовой глубиной, гибкость тела. Но когда поднявшись, Морайма захотела снять покрывала из муслина, которые превращали молодую женщину в облачно розовый сверток, он остановил ее властным жестом и приказал:

— Удались, Морайма. Я позову тебя позже… И они остались вдвоем. Тогда калиф встал. Он был не так высок, как показалось Катрин, ноги его казались короткими по сравнению с мощным торсом, облаченным в зеленого шелка халат, открытый на груди до талии и подпоясанный широким поясом с квадратными большими изумрудами. Подходя к Катрин, он улыбнулся.

— Не дрожи. Я не желаю тебе зла! — Он говорил по-французски, и Катрин не скрыла удивления.

— Я не дрожу. Зачем мне дрожать? Но откуда вы знаете мой язык?

Мухаммад был теперь совсем близко от нее, и она могла вдыхать легкий аромат кожи и вербены, исходивший от его одежды.

— Я всегда любил учиться, беседовал с путешественниками, прибывавшими из твоей страны. Монарх должен сам понимать послов… Толмачи слишком часто неверно исполняют свой труд… или продаются! Один пленник святой человек из твоей страны, обучил меня этому языку, когда я был еще ребенком, и ты не первая француженка, попавшая в этот дворец.

Катрин вспомнила про Мари. Длинные и тонкие пальцы Мухаммада стали снимать покрывало, скрывавшее ее головы и нижнюю часть лица. Он делал это медленно, мягко, с изяществом и утонченностью любителя искусства, раскрывавшего драгоценное произведение. Обнажилось нежное лицо под короной золотых волос под маленькой круглой тюбетейкой, расшитой тонким жемчугом, потом тонкая и изящная шея. Упало еще одно покрывало и еще одно. Морайма, для которой желание мужчины не имеет никаких секретов, надела на Катрин много покрывал, зная, с каким удовольствием ее хозяин будет их снимать одно за другим. Под множеством покрывал на Катрин были только широкие плиссированные шаровары, сшитые из тонкой ткани и подхваченные на щиколотках и на бедрах жемчужными нитями, вплетенными в косички. Катрин не двигалась. Она давала возможность рукам калифа действовать смелее, и они, по мере того как уменьшалась толщина покрывал, становились все более ласковыми. Ей хотелось понравиться этому симпатичному человеку, увлеченному ею и испытывавшему к ней нежность. Он был не то что Жиль де Рэ, который взял ее силой, или цыган Феро, добившийся ее при помощи зелья, или Готье, которому она отдалась сама. Сколько мужчин прошло в ее жизни! И этот, конечно, не был наихудшим.

Скоро муслин пал на лазуритовые плиты гигантскими лепестками роз. Руки султана ласкали теперь обнаженное тело, сам он отстранялся от нее, отходил на несколько шагов, чтобы получше разглядеть ее в мягком свете золотых ламп, подвешенных под арками. Долгие минуты они стояли вот так — она, без стыда предлагавшая ему великолепие своей красоты, он — почти влюбленный — в нескольких шагах От нее. В черной глубине высоких кипарисов в саду запел соловей, и Катрин вспомнила пение соловья, которое она услышала, переступив порог высоких красных ворот Аль Хамры. Может быть, это был тот же маленький певец?.. В темноте раздался голос Мухаммада:

Я розу зари в саду сорвал,

И песнь соловья поразила меня.

Любовью к розе, как я, он страдал,

И утро страдало от слез соловья.

Я долго ходил по аллеям печальным,

Пленник той розы, того соловья…

Стихи были прекрасны, и теплый голос калифа придавал им еще большее очарование, но стихов он не дочитал. Приблизившись к Катрин, он припал к ее губам. Затем поднял ее на руки и унес в сад.

— Место розе среди ее сестер, — прошептал он у самых губ своей пленницы. — Я хочу сорвать тебя в саду.

Под сенью жасмина, на мраморном берегу у зеркальной воды, где отражались звезды, были разложены бархатные матрасы и подушки. Мухаммад положил туда Катрин, потом с нетерпением сорвал с себя халат и отбросил его. Тяжелый пояс в изумрудах упал в воду и исчез в ней, а калиф не сделал движения, чтобы его удержать. Он уже опускался на подушки и привлекал в свои объятия молодую женщину, вздрагивавшую, но не сопротивлявшуюся причудливому колдовству, таившемуся в этом человеке, в этой великолепной, утопавшей в ароматах ночи, которую нежной музыкой сопровождали шепот воды и пение соловья. Мухаммед знал любовь, и Катрин послушно отдалась его нежной игре, под волнами сладостного удовольствия гоня от себя чувство вины и разбавляя его пополам с чувством мести, у которого