Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

Она устроилась у него на груди и слушала, как — только для неё — взволнованно колотится сердце того, кого полагали бессердечным.

— Я помню, ты танцевала, — его голос звучал сейчас хрипло, — а я смотрел и думал: «Неужели в подлунном мире возможна такая красота».

Персефона приподняла голову и лукаво поинтересовалась:

— Хочешь станцую вновь? Только для тебя.

Он тут же согласился, и глаза его сказали в тот миг её куда больше, чем все восторженные оды поэтов.

А потом — они долго разучивали эпитеты к слову «моя»…

…Орфей всё-таки пришёл.

Живой, поправ существующий порядок, явился в Царство Смерти. И сейчас стоял пред тронами Владык, как недавно стояла его жена. Смотрел дерзко и смел требовать:

— Верните её.

Аид хмыкнул:

— С чего ты взял, что я верну. Никто не возвращается из Подземного мира.

Орфей мотнул чёрными вихрами:

— Твоя царица возвращается.

— Она не умирала…

Разговор принимал опасное русло — Персефона физически чувствовала, как кипит её муж. Ещё немного — и грянет буря. Поэтому она положила ладонь на его руку и осторожно пожала: остановись! не злись! он не стоит!

Аид немного успокоился, но всё же резко произнёс:

— Не смей сравнивать себя с богами!

— Ну так и я — не простой смертный. Моя бабка — богиня, а мать — муза. Жена была нимфой. Могу сравнивать!

Аида давно бесило подобное положение вещей: боги и богини вступали в отношения с существами более низкими, производили на свет вот таких полукровок, которые мнили себя равными.

— У бога есть оружие, и он всегда бьёт наверняка, — гордо произнёс Аид. — Ты так можешь? Сможешь сразить бога?

И крепче сжал двузубец.

— Хочешь проверить? — нагло заявил Орфей и вытащил из-под гиматия кифару.

А Персефона мысленно схватилась за голову: напрасно Аид затеял этот спор! Ой, напрасно!

Орфей тронул струны чуткими тонкими пальцами и запел — голос его звучал красиво, ярко, мощно:

Как же мало счастьем нам дается дней!

Много как — тоскою.

Ты была прекрасна. Ты была моей

Верною женою.

Но тебя не стало…

Песня была так прекрасна и печальна, что Персефона не сдерживала слёз, бежавших по щекам.

Когда затихли последние звуки, что проникли, кажется, до самых сводов огромного зала судейств, ей было страшно взглянуть на Аида. Но она всё-таки осмелилась: муж сидел очень прямо, глаза были закрыты, челюсти плотно стиснуты, костяшки пальцев, сжимавших двузубец, побелели.

Глаза он всё-таки открыл, и Орфея буквально смело яростью бога — впечатался в стену, должно быть, крепко ударившись.

— Забирай свою жену, и убирайтесь! — зло сказал Аид.

Прислужники споро выволокли Эвридику и толкнули её к Орфею. Тот попытался обнять жену, но руки проскальзывали через бесплотную тень.

Представление Персефона досматривала сама — Аид развернулся и ушёл ещё после своего «убирайтесь».

Царица же поспешила к ним.

— Не трать силы, Орфей. Она обретёт плоть, только когда выйдет из Поземного мира на свет.

Орфей кивнул и поднялся.

— И ещё, помни, — взволнованно проговорила она, — ты ни в коем случае не должен оборачиваться, пока вы не покинете пределы аида. Иначе она останется здесь навсегда.

Орфей поблагодарил за подсказки, спрятал кифару и направился к выходу. Беззвучная скользнула за ним Эвридика.

И Персефона сжала кулачки: хоть получилось! хоть бы дошли!

Она отлично помнила, как сама обернулась, первый раз уходя отсюда на поверхность. Видение стоящего на коленях Аида, истерзанного отчаянием и невозможностью, сложно забыть даже через века.

И сегодня её ждало не менее печальное видение — Эвридика, стеная и сетуя, вернулась назад. Припала к ногам царицы, долго рыдала, виня себя: это она окликнула Орфея, а они уже почти пришли к выходу.

Персефона разочаровано вздохнула — их любви не хватило веры друг в друга и пошла к Аиду — упрашивать того отправить Эвридику на асфоделивые поля.

Упросить удалось, но в ту ночь ей пришлось узнать, какие эпитеты имеет слово «злость»… К утру она охрипла, выкрикивая их. Синяки потом долго сходили с её бедер и ягодиц, а лоно — горело огнём… Ведь он брал её, как Владыка, — безжалостно и неистово…

…в день её ухода Аид тогда первый раз процитировал:

Как же мало счастьем нам дается дней!

Много как — тоскою.

Ты была прекрасна. Ты была моей

Верною женою.

Но тебя не стало…

Персефона обняла его, склонила голову на грудь…

— Я буду всегда. Я богиня, я не умру.

Аид набрал пригоршню медного шелка её волос и поднёс их к губам. Потом горько сказал:

— Умереть можно, не прерывая жизни. Например, умереть для Подземного мира, оставшись навсегда наверху.

— О нет, мой Владыка, так я тоже не умру…

И потянулась за поцелуем.

Орфея растерзали менады,[1] и он вновь предстал перед троном Владык.

Правда, в этот раз был куда менее дерзок.

Аид сразу же предложил ему отправиться на асфоделивые поля, где блуждала, тоскуя и плача, Эвридика, но аэд, к его удивлению, попросил отсрочку.

— Может, я могу что-то сделать для тебя, Владыка? — юлил он.

— Хорошо, — согласился Аид (в тот день он прибывал в благостном состоянии), — напиши песнь в честь Владычицы Персефоны.

Орфей вскинул голову, поймал нежную улыбку прекрасной царицы Подземного мира и со вздохом сказал:

— Ты просишь о невозможном, царь. Нет в людском языке слов, чтобы описать столь совершенную красоту.

Аид лишь горько рассмеялся в ответ и отправил поэта на поля асфоделей. Где тот вскоре тоже стал бродить, скорбя и причитая, и совсем разучился писать песни. К тому же — так и не узнал Эвридику в сонме теней, что плавали над теми полями…

Вот таким изменчивым оказался лик той любви, вошедшей в легеды.

Но зато у Персефоны с Аидом появился свой тайный код. Каждый раз, провожая её, он произносил строки из той песни, и когда доходил до слов: «Тебя не стало», Персефона обязательно отвечала:

— Я — богиня, я буду всегда, я буду с тобой.

И действительно возвращалась раз за разом, столетие за столетием…

Только к нему.

_____________________________________

[1] Менады (др. — греч. Μαινάδες «безумствующие», «неистовствующие»[1]) — в древнегреческой мифологии спутницы и почитательницы Диониса.

Да, Гермес прав, Аид никогда не клялся мне в любви. Но и не нужны были его клятвы, заверения, слова, вселенная к ногам…

Зачем? У меня и так была любовь, которой завидовали боги.

Что же сделала не так? Когда оступилась?

За что ты наказываешь меня, Владыка?

Сижу, комкаю лист бумаги и не плачу. Больше не плачу, только чёрное отчаяние воет в душе.

Розы «Амнезия» и стихи нашей любви, наш секретный код…

Ты хотел, чтобы я забыла? Чтобы умерла для тебя по-настоящему, да?

Но не на твоих глазах, чтобы не пришлось превращать в тополь или — чего хуже — оживлять… А то пришлось бы выполнять обещанное: нести в Ниссейскую долину и вновь похищать, ведь слово Владыки — непреложный закон.

Я обещала себе больше не чувствовать боли, больше не сожалеть, радоваться тому, что имею. А не получается.