Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся

— Что это? — спрашиваю я, оглядываясь.

Старик смотрит на меня немного лукаво:

— Всё, что ты захочешь, Весна.

«Весна» в его устах коробит меня, словно кто-то беззастенчиво коснулся грязными руками самого святого. А бархатные нотки, которые чудятся мне вместе с хрипловатым, чуть усталым голосом, и вовсе неуместны. Раньше они будоражили и согревали. Теперь — мне холодно, я обхватываю себя руками и, надеюсь, бросаю злой взгляд на своего непрошеного визави.

От меня зашифровали чувства, залили ориентиры белым, сбили с толку. Но я знаю, где-то там меня ждёт девочка с чёрными волосами, и я приду к ней, чего бы это мне не стоило.

А старик, между тем, продолжает:

— Хочешь, создай здесь новый мир — с лугами и лесами, полный любви и гармонии, — поводит рукой: и по стенам (хотя откуда стены у сферы?) бегут картинки — красивая молодая женщина с маленькой девочкой собирают цветы, темноволосый мужчина наблюдает за ними с нежностью, парень лет двадцати, — чуть сутулый, со смешными рожками — перебирает струны гитары, женщина средних лет с тяжёлыми золотыми косами расставляет угощения на импровизированном столе. От этого сладкого видения больно щемит в груди. Старик щёлкает пальцами. Вокруг темнеет, и Разрушительница поднимает шипастые лозы, готовая ударить. — Хочешь, создай тьму, — указывает на моё Альтер-эго собеседник. — Тебе решать, тебе творить.

Но я лишь сильнее закрываюсь от него и хмыкаю с ехидством:

— В честь чего такая невиданная щедрость?

Он пожимает плечами:

— Может быть, в честь того, что я, наконец, нашёл тебя? Ту, которая сможет это сделать?

Неубедительный аргумент, но других мне не предоставляют. Значит, будем добывать информацию сами.

— А ты тогда что будешь делать? — уточняю я. — Стоять и смотреть? Или же — пользоваться плодами моего труда?

— Не то и не другое, — говорит он. — Я буду доносить весть о тебе жителям нового мира.

Щурюсь недобро: знаем мы вас, вестников, и то, как вы вести доносите, и какие. Отлично помню, как некий вестовой донёс Аиду о моей «измене» — крутил картинки на обманчивом тумане.

— С чего ты решил, что изберу тебя в качестве своего ретранслятора? И что он мне вообще нужен?

Старик улыбается, как мог бы улыбаться дедушка — внучке:

— Затем, что Боги-создатели не могут говорить со своими творениями напрямую. Всегда нужен тот, кто будет трактовать людям волю богов. А почему я? Поверь, лучше меня никто не может этого сделать.

Теперь я уже смеюсь ему в лицо:

— Надо же какая самоуверенность!

— Это факт, дорогая.

Меня передёргивает вновь.

— Если будешь фамильярничать и дальше — мы вообще прекратим разговор.

Старик разводит руками:

— Ты сама поставила меня в тупик: как мне тебя называть. Корой[1] вроде уже не по статусу. Персефоной?.. Но так, уйдя от мужа, ты отказалась от царствования. Весной? Слишком интимно. Как же мне быть?

— Ты ведь хочешь, чтобы я создала для тебя мир? — он кивает. — Вот и зови Создательницей. Я не против.

— Договорились, Создательница.

— Хорошо, — киваю я, — и поскольку разговор будет долгим: нам бы присесть.

— Так за чем дело стало? — усмехается он. — Твори!

Ну что ж — попробуем: я представляю себе столик и пару уютных кресел. Они тут же материализуются.

Я приглашаю собеседника сесть и начинаю:

— Чтобы я выбрала тебя своим вестником, мне нужно знать кто ты и каковы твои цели? Так нам легче будет работать.

— Я — один из демиургов Звёздного Чертога, — не без гордости говорит он.

Звёздный Чертог… Значит, мы были правы, когда решили, что предстатели оного замешаны в похищении богинь. Только вот…

— Зачем демиургу — богини?

— Как бы тебе пояснить… Все демиурги обладают способностью к сотворению. Наверное, поэтому они добры, мудры, неконфликтны. Только я вот родился… дефектным. Все мои творения выходили наперекосяк, вроде чудовищ из твоих снов.

Вспоминаю тот паноптикум, что недавно продемонстрировал мне Гермес, и невольно вздрагиваю. Как он там сказал: миры-чудовища особенно в цене. Миры-химеры. Миры-монстры.

Старик словно прочитывает мои размышления и добавляет:

— На самом деле все миры — тексты. И их легко можно изменять интерпретацией. Чуть-чуть подправил миф — и вот уже другой мир, другая вселенная.

«И мы поверим, что они — наши», — шепчет в голове голос Тота.

— Интерпретация — вот моя сила.

Страшная сила, надо признать. Оттого я и невольно ёжусь и мотаю головой:

— Всё равно ничего не понимаю. А зачем тебе тогда Гермес. Он ведь не созидатель?

Старик удобно разваливается в кресле и закуривает сигару (откуда только взял? Я ведь её не создавала?):

— Ты создала место для уютной беседы, — отвечает он на не заданный вопрос. — А уют каждый понимает по-своему. — Выпускает кольца дыма в идеально-белое небо (небо ли?) над нами. — А Гермес… Он замечательный вор и отличный коммерсант. Украсить и продать — разве это не первооснова мира?

Усмехаюсь:

— Не моего точно.

— Ты свой ещё не создала, — он сбивает пепел в чёрную пепельницу в виде распластанной лягушки, — и сразу же отвечая на незаданный вопрос. А ещё потому, что Гермес — мой сын.

Хорошо, что я в этот момент ничего не пью и не ем, потому что закашливаюсь до слёз.

— Он же всегда гордился тем, что сын Зевса. И Зевс гордился тем же.

Старик разводит руками:

— Интерпретация. Там подчистил, там подправил, там подсказал, там аэды спели… И готов миф.

Мы поверим, что они — наши.

Хорошо. Пусть. Ибо зачем ему врать?

— Но новый мир вы всё-таки не создали, и принялись за старый, за тот, что был…

— Да, к сожалению, для создания нужна любовь. А по доброй воле Афродита в своё время со мной уйти отказалась. Когда же я свёл Афродиту с Гермесом… Вышло… в общем, Гермофродит…

Да уж — невесёлая семейная сага.

— Но всё же, ты отказался от творения через Любовь? Зачем-то стал искать меня?

— Да, — кивает он, — потому что в тебе была и любовь, и красота, и вечная молодость. И даже тьма. Ты, а не она, оказалась совершенством.

— И всё же, если я откажусь, чтобы именно ты продавал и интерпретировал мифы моей вселенной, что ты сделаешь? Как заставишь?

Он пожимает плечами:

— Тогда я просто убью её.

И в абсолютной белизне перед нами появляются те двое верзил, что запирали меня в подвале. Они держат коленопреклоненную Афродиту. Её руки вывернуты назад, а огромные лапищи уродов давят на хрупкие плечи.

У меня перехватывает дыхание: мы привыкли к тому, что богиню убить нельзя, Любовь убить нельзя. Но мне демонстрируют сейчас: можно! и ещё как!

Дит вскидывает голову, и я ловлю грозный синий взгляд из-под упавших на лицо золотых прядей.

И вдруг понимаю: шантаж, угрозы — это так мелко, так по-смертному, что даже смешно.

Дефектный демиург, говоришь.

Ну что ж, кажется, ты забыл: сам только что дал мне возможность создавать законы этого мира.

А ещё, кажется, ты забыл или не учёл: Любовь — не просто богиня, она суть и основа мира. В Афродите нет красоты и юности? Ха!!! Да ты, видимо, слеп, демиург? Нет тьмы?

Вон как кривятся идеальные губы Киприды! Какое синее — тёмное — пламя мечется за опушкой длинных ресниц.

Убьёшь её? Ну что ж, попробуй.

Я тоже встаю, опускаю руки вниз — и из-под пальцев, словно хлыст, выстреливают шипастые лозы. Моя кожа больше не меняет цвет, ногти не обращаются в когти, а волосы — вон, их взвивает неизвестно откуда взявшийся ветер — по-прежнему горят огнём. Да, во мне есть тьма. Отныне я с ней одно.

Я — Персефона, Богиня Подземной весны. Я выбираю это имя.

И шагаю навстречу Афродите.

Она тоже поднимается.

Что ей, предвечной, путы смертных. Даже если они используют технологии Звёздного Чертога. Это ничего не меняет.

Любовь — ось мироздания. Не только Звёздный Чертог, вся вселенная вертится вокруг неё.

Пленители Афродиты отлетают в стороны, катятся по белизне, тихо воют. Глупцы, они недооценили ту, из-за которой вспыхнула самая известная в истории война.