Мешок с костями - Кинг Стивен

— Я рада, что вы приехали во вторник, — прервала Мэтти затянувшуюся паузу. — Вторничные вечера особенно тяжелы для меня. Я всегда думаю об игре, которая идет в «Уэррингтоне». Сейчас мальчишки как раз готовятся выйти на площадку. Допивают пиво, докуривают сигареты. Именно там я познакомилась со своим мужем. Я уверена, что вам уже все рассказали.

В темноте я не слишком отчетливо видел ее лицо, но уловил в голосе оттенок горечи, и понял, что на лице у нее все тоже слегка циничное выражение. Она еще слишком молода для такой улыбки, подумал я, но надо бы ей быть настороже, а не то улыбка эта так и приклеится к ее лицу.

— Я слышал версию Билла, мужа сестры Линди.

— А, да, наша история у всех на языке. Вам расскажут о нас в супермаркете, в «Деревенском кафе», в автомастерской этого старого болтуна, которого мой свекор, между прочим, спас от «Уэстерн сейвингс». Если б не он, банк забрал бы мастерскую за долги. А теперь Дикки Брукс и его дружки не видят различия между Максом Дивоуром и Господом Богом. Я уверена, что версия мистера Дина оказалась более объективной, чем та, что с вами поделились бы в автомастерской. Иначе вы не ели бы гамбургеры в обществе Иезавели[73].

Я хотел перевести разговор на другое: злилась она справедливо, но напрасно. Разумеется, я это видел яснее, чем она: на карте стояла судьба ее ребенка — не моего.

— В «Уэррингтоне» все еще играют в софтбол? Даже после того, как его купил Дивоур?

— Конечно. Он каждый вторник подъезжает к площадке на своем моторизированном кресле и наблюдает за игрой. После возвращения он много чего сделал, чтобы расположить к себе местное население, но, думаю, что софтбол ему действительно нравится. С ним, естественно, приходит и эта Уитмор. Привозит на тележке запасную кислородную подушку и рукавицу полевого игрока, на случай, если мяч случайно отлетит к ним. В начале сезона, я слышала, он-таки поймал мяч. Игроки и зрители аж рты пооткрывали.

— Софтбол напоминает ему о сыне, да?

Мэтти мрачно усмехнулась:

— Не думаю, что он вообще вспоминает о Лэнсе. Во всяком случае, когда следит за игрой. В «Уэррингтоне» играют жестко, да еще орут друг на друга, если кто-то допускает ошибку. Такие зрелища Макс Дивоур обожает, поэтому и не пропускает ни одной игры. Особенно он любит, если кто-то расшибается в кровь.

— Лэнс тоже так играл?

Она обдумала мой вопрос.

— Он играл жестко, но не стремился к победе любой ценой. Прежде всего он видел в игре развлечение. Как и все мы. Это я про женщин. Вернее, девушек. Синди, жене Барри Терролта, было всего шестнадцать. Мы стояли на уровне первой базы, подбадривали наших парней, если им удавался удачный маневр, смеялись, когда они совершали ошибку. Пили «пепси» или пиво, курили. Я восхищалась близнецами Элен Джири, а она целовала Ки шейку под подбородком, пока малышка не начинала смеяться. Иногда мы отправлялись в «Деревенское кафе», и Бадди готовил для нас пиццу, а платили проигравшие. После игры все вновь становились друзьями. Смеялись, кричали, подначивали друг друга, но никто не злился. Вся злость оставалась на поле. А знаете, что теперь? Никто из них не заглядывает ко мне. Даже Элен Джири, когда-то моя закадычная подруга. Не заходит и Ричи Лэттимор, лучший друг Лэнса. А ведь раньше они часами говорили о камнях, птицах, деревьях, которые росли на другом берегу озера. Они приходили на похороны, какое-то время не забывали меня, а потом, как отрезало. Вы понимаете? Когда я была ребенком, у нас пересох колодец. Воды насос накачивал все меньше и наконец погнал один воздух. Только воздух. — От цинизма не осталось и следа, в голосе слышалась лишь обида. — Я видела Элен на Рождество, и она пообещала пригласить меня на день рождения близнецов, но не пригласила. Я думаю, она боится приближаться ко мне.

— Из-за старика?

— Естественно. Но ничего, жизнь продолжается. — Мэтти допила «кул-эйд» и поставила стакан. — А как насчет вас, Майк? Вернулись сюда, чтобы написать книгу? Вы собираетесь дать название Тэ-Эр? — Разговоры об этом шли с той поры, как мы купили «Сару-Хохотушку». Местным очень хотелось, что я, как-никак, известный писатель, придумал звучное название их городку.

— Нет, — ответил я, а потом, неожиданно для себя, добавил:

— Я этим больше не занимаюсь.

Наверное, я ожидал, что она вскочит с протестующим криком, отбросит назад пластиковое кресло. Такие мысли многое говорят обо мне, причем характеризуют отнюдь не с лучшей стороны.

— Вы ушли на пенсию? — спокойно спросила она. — Или все дело в писательском психологическом барьере?

— Разумеется, о добровольном уходе на пенсию нет и речи. — Разговор принял довольно-таки забавный оборот. Я приехал к ней, чтобы предложить ей воспользоваться услугами Джона Сторроу — если потребуется, навязать ей услуги Джона Сторроу — а вместо этого впервые начал обсуждать мою неспособность работать. Раньше я ни с кем об этом не говорил.

— Значит, барьер.

— Раньше я тоже так думал, но теперь не уверен. Я подозреваю, что у каждого романиста есть определенный запас идей. Они как бы встроены в его сознание. А когда они заканчиваются, новым взяться неоткуда.

— Я в этом сомневаюсь, — не согласилась со мной Мэтти. — Может, теперь, приехав сюда, вы сможете писать? Может, этим и вызван ваш приезд?

— Возможно, вы правы.

— Вам страшно?

— Иногда. Главным образом потому, что я не знаю, как жить дальше. Собирать модели кораблей в бутылках не по мне, а в огороде возилась моя жена.

— Мне тоже страшно. Очень. И страх не отпускает меня ни на секунду.

— Вы боитесь, что он выиграет судебный процесс? Мэтти, именно поэтому…

— Судебный процесс — это еще не все. Мне страшно оттого, что я здесь, в Тэ-Эр. И началось все в начале этого лета, уже после того, как я узнала, что Дивоур хочет отнять у меня Ки. И страх мой усиливается. Знаете, как бывает, когда видишь, как собираются над Нью-Хемпширом грозовые облака, а потом начинают надвигаться на озеро. Не могу найти лучшего сравнения… — Она положила ногу на ногу. — В последнее время я несколько раз просыпалась в полной уверенности, что в спальне я не одна. Однажды мне показалось, будто кто-то лежит в моей постели. Иногда я вроде бы слышу чей-то шепот, плач. Две недели назад, вечером, я испекла пирог и забыла убрать муку. Наутро я нашла банку перевернутой. А на рассыпавшейся по столу муке кто-то вывел «привет». Я думала, это Ки, но она сказала, что этого не делала. И потом, писать она может только печатными буквами… Майк, вы не думаете, что он посылает кого-то, чтобы напугать меня? Или все это глупости?

— Не знаю. — Я думал об ударах по плитам гидроизоляции в темноте подвала. Я думал о том же слове «привет», собранном из магнитов на передней панели холодильника. Я думал о ребенке, плачущем в ночи. У меня похолодела кожа. Не просто похолодела — онемела. Так бывает, когда Нечто из потустороннего мира проникает в твой дом и касается твоего загривка.

— Может, это призраки? — она нерешительно улыбнулась, и в ее улыбке было больше страха, чем веселья.

Я открыл было рот, чтобы рассказать о том, что происходило в «Саре-Хохотушке», но тут же закрыл. Потому что передо мной встала дилемма: или обсуждать паранормальные явления, или вернуться в реальность. В которой Макс Дивоур пытался заграбастать свою внучку.

— Почему бы и нет?

— Жаль, что я не вижу вашего лица. Вы ведь хотите мне что-то сказать. Что?

— Честно говоря, сейчас я хотел бы поговорить с вами о Кире. Идет?

— Идет.

В отсвете углей жаровни я видел, что она вся сжалась, словно готовясь принять удар.

— Меня повесткой вызвали в Касл-Рок. В пятницу я должен дать показания. Элмеру Дарджину, он — Кирин опекун ad litem…

— Этот маленький жабенок для Ки — никто! — взорвалась Мэтти. — Он — марионетка моего свекра, точно так же, как и Дикки Осгуд, который оформляет все его сделки по недвижимости! Дикки и Элмер Дарджин раньше пили вместе в «Веселом тигре», до того, как началась подготовка судебного процесса. Потом кто-то им сказал, что эти пьянки могут быть истолкованы не в пользу Дивоура, и они там больше не появляются.