Сталин. Разгадка Сфинкса - Марат Ахметов

С точки зрения англо-французских деятелей и не только их одних финансовые проплаты туркам (бывшим противникам России) были явным абсурдом. Но Ленин руководствовался логикой борца с уже поверженным самодержавием — ужасным якобы поработителем наций и народностей народов Востока. Поэтому все старые царские договоры с Турцией торжественно объявлялись ликвидированными. Долги, которые она выплачивала России раньше, были объявлены аннулированными. За Турцией остались Каре, Ардаган и Артвин -административные территории, ранее принадлежавшие России.

Достаточно щедро Ленин вознаградил Иран, также простив, по-царски, его долги русским монархам.

Очевидно, Сталин неодобрительно относился к подобным постановкам вопроса, но пока не обнаружено материалов со следами его рьяных выступлений против уплаты контрибуции Турции, в отличие от протестов наркома финансов Сокольникова. Но кавказец не забыл этот эпизод и, так сказать, всю оставшуюся жизнь помнил о нем…

Конференция в Генуе в части взаимоотношений Запада с Советской Россией все больше заходила в тупик. У получившего оттуда ряд сообщений Ленина немедленно появились опасения в том, что у «Чичерина и Литвинова (не говоря о Красине)» проявляются тенденции при переговорах пойти на уступки, не предусмотренные директивами ЦК. Он всполошился и немедленно настрочил проект телеграммы с угрозами в адрес вышеуказанных членов делегации. Но Политбюро по предложению своего генсека Сталина убрало из телеграммы угрозы, а также оскорбительные выражения.

Физическая кончина Ленина, главного тормоза внешних связей Советской России, очень скоро сказалась довольно живительным образом. Началась полоса признаний большевистского правительства западными странами, которую Сталин, естественно, не увязывал со смертью диктатора.

На январском 1925 года пленуме ЦК, на котором Троцкий был смещен с поста председателя РВС и заменен Фрунзе, Сталин выступил дважды. Всячески поддержав инициативы последнего по реформированию военного ведомства, он озвучил вместе с тем, по сути, программную политику страны во внешних делах: «Наше знамя остается по-старому знаменем мира. Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить».

Разоренная держава отчаянно нуждалась в инвестициях, поэтому Сталин на XIV съезде партии объявил о том, что «мы не прочь бывших частных собственников удовлетворить предоставлением им концессий, но опять-таки с тем, чтобы условия концессий не были кабальными».

Платежи по царским и иным долгам хитроумно рассматривались как добавочные проценты на кредиты, получаемые большевиками для развития своей индустрии. На том же съезде Сталин очертил задачи партии «в связи с внешним положением» по двум направлениям: «международного революционного движения и затем в области внешней политики Советского Союза».

Второй вектор (национальные интересы страны) довольно скоро стал превалировать в политике Сталина. Тем самым, он категорически отказался от безрассудных замыслов разжигания мировой революции своих политических противников, чего больше всего опасались на Западе.

Сталин превосходно осознавал, что фундаментом жизнеспособности практически любого суверенного государства является как можно более развитая тяжелая промышленность, в свою очередь, немыслимая без мощнейшего топливно-энергетического комплекса. Еще в марте 1921 года кавказец отправил Ленину восторженный отзыв о «Плане электрификации России», расценив сборник, как «мастерский набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек». Не ограничившись лишь похвалой и презрительными отзывами об инициативах Троцкого, Рыкова и иже с ними, Сталин предложил «начать немедленный практический приступ к делу» и «не терять больше ни одной минуты на болтовню о плане». Далее новоявленный адепт плана ГоЭлРО развернул краткую программу действий по организации приступа, не забыв о его популяризации в печатных средствах информации и кадрового подкрепления — людьми «здорового практицизма» и без «профессорской импотентности».

В этом небольшом письме Ленину подобно лакмусовой бумажке проявляется жизненный стиль Сталина, базирующийся на целеустремленности, решительности, деловитости. Подобными качествами отличались многие североамериканцы, поэтому в Советском Союзе спокойно относились к проявлениям враждебности со стороны правящих кругов США. В Кремле невольно завидовали и восхищались великолепными достижениями американской индустрии.

Однако Сталин не поддавался всецело подобным чувствам, а предпринимал конкретные шаги для «инвестирования» в Россию лучших образчиков, в первую очередь, инженерно-конструкторской мысли США.

Летом 1926 года американский специалист Купер, построивший плотину в долине Теннеси, ознакомился со строительством большой плотины и ГЭС на могучем Днепре (Днепрострое). Гигантский размах стройки воодушевил инженера, и спустя некоторое время он согласился возглавить проект. Для успешного выполнения грандиозной задачи, за которую взялся Купер, потребовалось максимальное использование американской технологии и оборудования, а также целой армии высококвалифицированных заокеанских инженеров.

Днепрострой оказался первенцем множества дерзновенных проектов, начатых (и доведенных до конца) с первым пятилетним планом, окончательно утвержденным весной 1929 года.

Перспективному, первоначально краткосрочному, планированию экономики в Кремле уделяют все больше внимания. Ярым сторонником планирования являлся Молотов с его идеей-фикс «всеучета», о чем весьма иронично поведал Нагловский.

В марте 1926 года Госплан совершил первую робкую попытку разработки пятилетнего плана, в основном касающегося государственной промышленности и без энтузиазма встреченный «верхами». Через год был представлен проект, более тщательно проработанный и вызвавший множество замечаний других ведомственных структур.

На партийном форуме в декабре 1927 года придавалось большое значение разработке пятилетнего плана, однако его главной задачей являлся разгром оппозиции. Съезд принял единственное позитивное решение — подготовить реальный план развития экономики страны для принятия на последующих партийных и советских форумах.

На протяжении всего следующего года продолжалось соперничество Госплана и ВСНХ, пока, наконец, в марте 1929 года проект не был окончательно согласован.

Военная опасность 1927 года сыграла роль мощного катализатора и заставила составителей плана сделать акцент на развитие Востока страны. Так начали зарождаться будущие центры жизненно важных отраслей советской промышленности в регионах менее уязвимых, чем европейская часть России.

Сердцевиной пятилетнего плана была индустриализация, но он охватывал все отрасли хозяйства (пока еще не всенародного), и меньшим по масштабам быть не мог. Главным и очевидным камнем преткновения для плановиков было сельское хозяйство с огромным количеством частных товаропроизводителей, трудно поддававшихся учету и планированию, не говоря уже о прогнозировании. Без принципиального решения жизненно важного продовольственного обеспечения все индустриальное планирование оказывалось никчемным.

Поэтому постепенно Сталин склоняется к мысли о форсировании коллективизации как средству способному разрешить проблему подконтрольности аграрного сектора экономики государству.

Незыблемым базисом планов коллективизации крестьянства являлись многолетние традиции российских аграрных отношений и славянофильские доктрины о «мире» или общине. В свое время Столыпин принялся решительно уничтожать общинное владение и устанавливать мелкую земельную индивидуальную собственность у крестьян. Одновременно он старался создать новое правовое положение для них, пользовавшихся лишь ограниченными гражданскими свободами. Столыпинская аграрная реформа постепенно, но достаточно успешно рассасывала хозяйственно и психологически застойную сельскую общину. Однако насаждение хуторского землевладения имело и свои негативные последствия.

Осуществляемая военно-административными мерами переселенческая политика имела ярко выраженный экстенсивный характер. К примеру, в великих казахских степях у коренного населения колонистами были «заимствованы» несколько миллионов десятин лучших земель.

Рост межнациональной напряженности был неизбежен, но, помимо данного фактора, крестьянство также находилось во власти количественного аграрного заблуждения, всячески подогреваемого левыми эсерами. Крестьяне видели спасение от невзгод не в интенсификации хозяйств, а в расширении площади своих землевладений. Они ошибочно полагали, что в стране имеются бесконечные запасы плодородной земли, принадлежащей помещикам, поэтому с радостью внимали революционным демагогам всех мастей.