Небеса рассудили иначе - Татьяна Полякова

По дороге позвонила Берсеньеву и рассказала о диктофоне, однако обсуждать с ним открывшиеся в связи с этим перспективы у меня не было ни времени, ни желания.

Когда я вошла в подъезд, консьерж поднялся со своего места и, испытывая неловкость, произнес:

– Добрый день. Станислав Игоревич просил передать, что уехал в командировку. Ваши вещи он вам отправил…

– Мои вещи? – не поняла я.

– Он так велел передать.

Тут до меня, наконец, дошло: Стас не хочет, чтобы я появлялась в его квартире, и предупредил консьержа. Потому тот и отводит глаза, прекрасно понимая, что мне дают от ворот поворот. Ключ от квартиры у меня есть, и пройти я, наверное, смогу. Не будет же он меня силой удерживать? Вот только зачем ставить человека в неловкое положение.

– Извините, – пробормотала я, спешно покидая подъезд.

Стасу я, конечно, позвонила, но его мобильный был по-прежнему выключен. Я устроилась на скамейке неподалеку, отсюда был отлично виден въезд в ворота. Избежать разговора со мной Стасу не удастся, домой он рано или поздно вернется. Я сидела нахохлившись, а когда становилось совсем холодно, вскакивала, делала несколько шагов, смешно подпрыгивая, чтобы немного согреться. Стемнело, температура падала, а потом и вовсе пошел снег.

– Откуда он только взялся, – бормотала я, кутаясь в шарф.

Снег в разгаре весны. Я с тоской поглядывала на кафе, что было неподалеку. Очень хотелось согреться и выпить чаю. Но из окна кафе дом Стаса не увидишь. Я еще раз заглянула к консьержу, он отводил взгляд и отрицательно качал головой. Стас мог попросить его об одолжении, и тот попросту врал, но почему-то я подумала: мужчина не стал бы этого делать. Может, из-за неловкости, которую испытывал, глядя, как я обиваю чужой порог. Мне были глубоко безразличны и его, и моя неловкость. Важно было одно: увидеть Стаса, поговорить с ним, не дать разрушить то, что у нас еще оставалось.

Около полуночи, когда я потихоньку превращалась в сугроб, консьерж вышел на улицу и позвал:

– Девушка, идите сюда. Вы же замерзнете.

Я представила, как мы будем сидеть напротив друг друга, в давящей тишине… или еще хуже: он сочтет своим долгом что-то говорить, и мне придется отвечать…

– Спасибо! – крикнула я, помахала ему рукой и пошла к своему дому.

Сегодня Стас сюда не вернется, хотя бы потому, что мог предположить: я буду ждать его здесь. Мое упрямство не раз доставляло ему неудобства. Я попыталась представить, где он, что делает? Снял номер в гостинице? Отправился к одной из подружек, которыми успел обзавестись за то время, что мы жили врозь… вариантов множество, но мое воображение упрямо рисовало одну и ту же картину: Стас стоит в темноте и смотрит за окно, где идет снег…

Часа два я лежала в горячей ванне. Наверное, только это и спасло от простуды. Легла я под утро и проспала до десяти. Просыпаться не хотелось, тем более не хотелось вставать с постели, двигаться… Я смотрела на ярко-красное платье, небрежно брошенное на спинку кресла. Значит, вчера Стас заезжал сюда. Наверное, я бы так и осталась лежать в постели, но по опыту уже знала: будет только хуже. Стас вернется, мы все обсудим, и он простит меня, не сможет не простить. И если я еще хоть раз посмею усомниться в нем… в общем, этого больше не будет.

Я выпила кофе и даже запихнула в себя бутерброд, что свидетельствует о серьезных намерениях продолжить нормальную жизнь, и первым делом позвонила в больницу. Димку перевели в палату, и навестить его не возбранялось. Я отправила сообщение Агате: «Задержусь. Я у Димки». Ответа не дождалась и поехала на своей машине сначала в супермаркет, а потом в больницу. В супермаркете я купила апельсины и бегонию в горшке, буйно цветущую. Явный протест против внезапно вернувшейся зимы. К утру снег успел растаять, было пасмурно, и даже бегония от тоски не спасала.

В палату я вошла с сумкой в одной руке и с цветком в другой. Димка лежал на приподнятых подушках, бледный, но в целом выглядел вполне нормально и даже улыбался.

– Фенька… – весело фыркнул он, завидев меня. – Ну, на фига ты этот горшок приволокла? Я что, девочка?

– Ты – мальчик. А горшок для настроения.

В палате Димка был один, кровать напротив пустовала.

– Одноместных палат у них нет, – пояснил Ломакин.

– Ничего, с соседом даже веселее…

Я наклонилась и поцеловала его, хотела отстраниться, но он удержал меня за руку, и мы какое-то время смотрели в глаза друг другу, находясь так близко, как только возможно.

– Дай я тебя поцелую, – сказал он.

– Сначала выберись отсюда, – усмехнулась я. – Тебе болеть положено, а не приставать к женщинам с глупостями.

Он разжал руку, а я порадовалась: сил в нем немерено, значит, быстро пойдет на поправку.

– Как себя чувствуешь? – спросила, садясь рядом на единственный стул.

– Нормально. Заштопали.

– Напугал до смерти. Сестрица в коридоре металась, точно фурия, пока тебе операцию делали. Берсеньев вообще до утра здесь дежурил.

– Он сегодня перед работой заезжал, – кивнул Димка. – Обещал заглянуть вечером, с коньячком, приложимся за мое здоровье.

– Придурки, – фыркнула я.

– И про твою сестрицу Серега рассказал. Я вот думаю, может, она того… в меня влюбилась?

– Кто знает? – с серьезной миной пожала я плечами. – Предки наседают. При таком раскладе и ты сгодишься…

Мы продолжали болтать всякую чушь, и оба знали, что боимся заговорить о главном. Я не выдержала первой.

– Ты его видел? – спросила, отводя взгляд.

– Того, кто в меня стрелял? Лица не разглядел. Уже темно было. Высокий. Черное полупальто… шмальнул и припустился во двор… Если честно, я его видел всего ничего. Он в спину стрелял, я обернулся, толком даже не понял…

– Думаешь, это Стас? – спросила я, на этот раз взгляд не отводя.

Димка чуть усмехнулся.

– Нет. Не думаю, – а я слегка растерялась, потому что не такого ответа ждала. – Не похоже это на нашего дорогого друга. Он бы непременно пожелал убедиться, что я отдал богу душу… Да? – Вот на этот вопрос мне отвечать совсем не хотелось. – Выйду отсюда, найду урода, что в меня стрелял, и за яйца подвешу.

– Считай, я в деле…

Мы засмеялись и некоторое время сидели молча.

– Пойду, – сказала я, поднимаясь. – А то сестрица прогул поставит.

– Ей привет. Передай, я совсем не против внедриться в вашу семейку, хоть и с черного хода.

– Лучше не рисковать. Если честно, самая большая зануда в семье как раз старшенькая.

– Знаешь, что я думаю? Когда ты хочешь, чтобы человек был счастлив с тобой, – это одно. А если хочешь, чтоб был просто счастлив… даже без тебя, – совсем другое. Это значит – любишь по-настоящему. Так?

– Наверное, – пожала я плечами.

– Я раньше понять не мог, почему ты… а вот сейчас понимаю.

– Философ. – Я поцеловала его, шепнув: – Выздоравливай, – и поспешно покинула палату.

С сестрицей мы столкнулись в коридоре, она неслась в накинутом на плечи белом халате, в руках пакет. Подозреваю, в пакете были апельсины.

– Как он там?

– Сложно ответить. Не прочь на тебе жениться.

– Значит, бредит. Смотри, что делается, попали в плечо, а тыркнуло в голову.

– Ты сразу-то не отказывай.

– Твоя сестра не дура. Вдруг на ближайшие сто лет он единственный кандидат.

– Не прибедняйся.

– Слушай, я его усыновлю. Вот мама-то порадуется… Что с тобой? – вдруг нахмурилась Агатка.

– Вопрос не достиг моего сознания.

– Наличие у тебя сознания наукой не доказано… Подождешь меня?

– Ты на машине?

– Само собой…

– Я тоже на машине, а значит, ждать тебя смысла никакого.

– Не нравится мне твоя физиономия, – покачала головой сестрица. – Димка что-нибудь рассказал?

– Я не спрашивала, ему волноваться вредно, – и я отправилась дальше по коридору, зная, что сестра смотрит мне вслед.

Берсеньев позвонил где-то около двух.

– Как ты относишься к утке по-пекински?

– Ну, съем, если надо.

– Валяй ко мне. Накормлю и расскажу, кто у нас убийца.

– Он что, пришел каяться? – насторожилась я.

– Ни о чем подобном не слышал. Ты идешь или нет?

– Бегу! – заорала я, изрядно напугав девчонок.

– Ты хоть предупреждай… – попеняла Ирка.

Сестрица отсутствовала, так что отпрашиваться не пришлось.

Очень скоро я тормозила возле дома, где жил Берсеньев. И сам дом, и уж тем более его квартира заслуживали отдельного описания, желательно в стихах, но в тот момент восторг и легкая зависть во мне молчали, уступив место любопытству: Берсеньев дурака валяет или в самом деле что-то раскопал?

Дверь на лестничной клетке была приоткрыта, я вошла, сообщив громко:

– Это я…

Разулась, убрала пальто в шкаф и прошла в кухню-столовую. Берсеньев стоял возле плиты и что-то помешивал в кастрюльке. Подобная картина неизменно вызывала умиление.