Doll Хаус. Собиратель кукол - Джулс Пленти

величайшей осторожностью поднимаю ее хрупкое тело на руки. Мне так страшно причинить ей боль. Я так много и глубоко ранил ее душу, что теперь должен хотя бы позаботиться о том, чтоб она испытала как можно меньше физической боли. Хотя я тут мало над чем властен. С каждым месяцем дозы наркотических обезболивающих все увеличиваются, но ночами она все равно кричит от боли. Уже ничего не починить, доступна только паллиативная помощь. Мудреное слово. Значит, что ничего сделать уже нельзя и остается только облегчать страдания. Я этого не умею. Только учусь приносить себя в жертву. Медленно, неуклюжее преодолеваю эгоизм.

Наверху я отжимаю скобу зубилами, и дверь распахивается. Нас окутывает облако пыли, в котором танцуют солнечные искорки. Кэтрин переступает порог. Идет медленно, проводя пальцами по стене. Цвета такие же яркие ─ совсем не поблекли. У окна стоит некогда белоснежная деревянная кроватка, покрытая слоем пыли. Немой укор нашей бесполезности.

Я открываю окно, чтоб разбавить царящую здесь затхлость струей свежего воздуха. Невесомые шторы колышутся на ветру, как и яркие планеты, свисающие над кроваткой. Этот мобиль Кэтрин сделала сама. Она раньше мастерила чудесные детские вещички: пинетки, мягкие игрушки. Дарила подругам. Лет пять назад перестала. Слишком больно.

Ее пальцы судорожно вцепляются в столбик кроватки, и я тут же бросаюсь к жене, чтоб поддержать ее. Кэтрин мучают приступы головокружения, и кто-то всегда должен быть рядом для подстраховки.

— Ты знаешь, я бы ни о чем не жалела, если бы у нас был ребенок. — Между словами прогалы. Ей тяжело говорить в нормальном темпе. Медленно и четко. Только по делу. Слова становятся колюще-режущим оружием, когда сформированы подобным образом. Это как прицелиться и медленно прожать курок. Сердце превращается в кровавое месиво.

Я все обдумываю ее слова, сказанные после поминок. Мы не подходим друг другу. Может, вот она правда? Не она не подходит мне. Я не подхожу ей. Кэти могла бы сделать счастливым кого угодно. И я уверен, что этот кто-то смог бы дать ей что-то взамен. Я же думал о себе. О том, как получить удовольствие, продвинуться по службе… А она все ждала. Ждала и подавляла грусть, печаль и неудовлетворенность. И все это трансформировалось в ужасную опухоль, которая почти ее убила. На самом деле я ее убил.

— Кэти, не мучь себя, прошу! — Обнимаю ее тонкие плечи.

Она хрупкая, как фарфоровые балерины, которые стояли у мамы на комоде. Однажды я спихнул одну случайно, и та разлетелась вдребезги. Так же и Кэти сейчас. Нельзя допускать лишних слов и движений.

— Фрэнни, я надеюсь, что эта комната тебе еще пригодится, когда меня не станет.

— Мне никто не нужен, кроме тебя! — отвечаю я, сглатывая парализующий ком.

— Любимый, ты не хуже моего знаешь, что не должен хоронить себя вместе со мной. Тебе всего тридцать пять. Все впереди. Поплачь по мне, но недолго. На том свете мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты нашел достойную женщину. Ту, которая тебя полюбит, родит детей, и даст то, чего я не смогла.

— Нет такого, чего ты мне не дала.

— Есть. Мы оба это знаем. Главное, чтоб ты ее полюбил.

— Я никого не полюблю так, как тебя.

— Мы всегда были близки, но не как муж и жена. Теперь глядя на наши отношения со стороны, я понимаю, что нам стоило остаться друзьями.

— Мы были счастливы.

— Несомненно, и я благодарна тебе за те моменты, когда чувствовала себя желанной и любимый.

— Но ты не чувствовала этого всегда.

— Возможно, но моменты, когда мы были действительно вместе, бесценны.

— Кэти, я так тебя люблю, — говорю, обнимая жену.

Недолго осталось. Следующий сильный порыв ветра вырвет ее из моих рук.

Глава 16. Inevitability

Первое, что вижу, когда просыпаюсь, это ее носик, который сопит на моей подушке. Я подаюсь чуть-чуть вперед, стараясь не скрипеть пружинами, и касаюсь губами его кончика. Бекки сонно отмахивается от меня, как от назойливой мухи. Сложно не улыбаться, глядя на нее. Бросаю взгляд на наручные часы, что лежат на полу: пять тридцать. Я встаю, стараясь ее не потревожить. Пододвигаю Бекки ближе к середине кровати, чтоб не свалилась. Целую плечо, с которого сползла футболка, и натягиваю на него одеяло.

Здесь, дома, вдали от их призраков, запертых в спальне, я чувствую себя исцеленным. Временный эффект. Своего род иллюзия. Спасительный мираж для меня, изголодавшегося по покою! Я одеваюсь и спускаюсь, не упуская возможности проехаться по перилам, как делал в детстве.

В столовой уже накрыт завтрак. Свежий хлеб, апельсиновый джем, большой железный чайник с травяным отваром. Прошлое оживает. Его теплым рукам невозможно сопротивляться.

У меня было счастливое детство. Идеальное, словно кадры глянцевой рекламы. Только кончилось оно в один момент. Наших родителей не стало, когда Алекс была в возрасте Бекки, а мне едва исполнилось десять. Самолет, в котором они летели, рухнул в воды Атлантики, став общей могилой для всех пассажиров и членов команды. Тогда дом словно осиротел. Стал пустым и холодным несмотря на огонь, который по-прежнему горел в камине.

Алекс стала для меня всем. Приняла на себя функции и мамы, и папы, и няньки, и бог знает кого еще. Она мазала хлеб джемом, упаковывала завтраки, отвозила в школу и помогала склеивать модели самолетов, которые мы так и не успели доделать с отцом.

— Доброе утро, — приветствую я сестру.

Под ее тяжелой поступью скрипят половицы. Алекс никогда не заморачивалась по поводу женственности. Она шмякает на тарелку передо мной добрый ломоть хлеба, густо намазанный джемом и арахисовым маслом.

— Садись завтракать, — бросает она, словно я все тот же мальчишка, который спешит на лекцию в колледже.

Я игнорирую бутерброд и наливаю чай. Глотаю горячую жидкость мелкими глотками. Алекс садится напротив и смотрит на меня пристально. У нее стало больше седых волос, а взгляду прибавилось проницательности.

— Твоя красотка еще спит?