Метазоа. Зарождение разума в животном мире - Питер Годфри-Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если вы заодно спросите ботаника, какие из растений «умнее», в ответ наверняка услышите: «вьющиеся и ползучие»{219}. Основная активность растений сосредоточена под землей: их корни постоянно зондируют почву. Уже Дарвин это понимал; он говорил, что «мозг» растений нужно искать не на свету, а внизу, под землей{220}. Но, если говорить о том, что происходит выше, именно ползучим растениям приходится чаще «принимать решения», и не случайно, что они чаще других становятся объектами экспериментов и фигурируют в удивительных ускоренных видео. Вьющиеся и ползучие растения появились на поздних этапах эволюции. Почти все они – цветковые, метаболически мощная группа, которая возникла в век динозавров и во многих экосистемах пришла на смену древним хвойным (голосеменным) растениям. Ползучие кажутся довольно бодрыми для растений – похоже, они заново открыли таящиеся в клетках способности к действию, способности, никак не проявлявшие себя у спокойных предковых форм.
Внутри растений происходит активный обмен химическими сигналами. Приведу пример, который меня удивил{221}. В исследовании 2018 года было обнаружено: если лист резуховидки (Arabidopsis) – мелкого сорняка, основного «модельного организма» в ботанике – жует гусеница или отрывает экспериментатор, соседним листьям тут же посылается сигнал, побуждающий готовить химическую защиту. Сигнал транслируется с помощью цепной реакции событий, очень похожих на соответствующие процессы у животных. Клетка выделяет глутамат, популярное сигнальное вещество, которое воздействует на ионные каналы соседних клеток. В результате нетронутый лист, располагающийся на некотором расстоянии от поврежденного, может за считаные минуты приготовиться к отражению атаки.
Какое место в нашем повествовании об опыте занимают растения? Изучая животных, мы выявили две темы для обсуждения: активность живой материи и как она складывается в «самость» со своей точкой зрения, а также интегрированная активность нервной системы, лежащая в основе этой самости. Если важно именно это, растениям тут нечем похвастаться. Они ощущают и реагируют, их клетки обмениваются сигналами, но вряд ли этого достаточно для возникновения даже самого примитивного чувственного опыта.
Тут важно, что собой представляет растение как таковое. В четвертой главе я писал о модулярных организмах, состоящих из множества одинаковых и в некоторой степени независимых единиц; там же я сравнивал их с интегрированными (или «унитарными») организмами – такими, как мы сами. По пути модулярного строения пошли растения, грибы и отдельные животные. Индивидуальность присуща модулярному организму в меньшей мере; это скорее сообщество или колония, чем цельное существо.
Модулярность растений признавалась как минимум с конца XVIII века, со времен Эразмуса Дарвина, деда Чарльза, а также немецкого поэта и натуралиста Гёте{222}. Единицей строения дуба, например, можно считать модуль, состоящий из листа, пазушной почки и прилегающего участка стебля – дерево устроено как структурированная колония таких единиц. Это представление можно с легкостью обосновать опытом обрезки и регенерации; оно верно и в том, что касается жизнедеятельности растений в целом, хотя корни, что интересно, не модулярны в том смысле, в котором это можно сказать о надземной части дерева.
В некоторых отношениях растение скорее напоминает сообщество, чем единый организм. Члены сообщества обмениваются сигналами и координируют свои действия; вы и я тоже можем тесно общаться, будучи двумя отдельными существами. Социальное взаимодействие не заставляет вашу и мою субъективность сливаться воедино. В отдельных случаях связь может стать настолько тесной, что коммуникация между двумя агентами превращается во взаимодействие составных единиц нового целого{223}. Но сам факт обмена сигналами еще не приводит к слиянию самостей.
Я сказал, что растения в некоторых отношениях напоминают сообщества; границы между единицами строения у них не настолько четкие, как у таких модулярных организмов, как, например, кораллы. Однако растению в меньшей мере свойственна самость того типа, что присуща животным, за которыми мы наблюдали в предыдущих главах. Субъективность предполагает взаимодействие с внешним миром в качестве отдельного «я» и подразумевает, что вещи определенным образом воспринимаются вами. У растений гораздо меньше этого самого «вы». В некотором смысле растение – «они»: побеги и ветки, обменивающиеся сигналами. Но и это, конечно, тоже упрощение; растение – отчасти сообщество и отчасти цельный организм.
Когда, работая в саду, вы обрезаете или отрываете побеги и листья от ствола, вы можете считать, что отделяете один живой модуль от других, и в то же время думать о растении в целом как о едином организме, у которого вы удаляете часть. Я считаю, что смотреть на растения нужно именно так: постоянно меняя угол зрения. Растения не интегрированы в той же мере, что животные, о которых мы привыкли думать как об идеальной модели цельного организма, и я не согласен с мнением биолога Джека Шульца, который утверждает, что растения – просто «очень медленные животные»{224}. Однако растения, в отличие от колонии отдельных живых существ, прочнее связаны воедино. Эволюция растений, двигаясь параллельно эволюции животных, сформировала иную разновидность внутреннего устройства. Так как самости у растений меньше, вопрос опыта растений труден не только из-за отсутствия у них нервной системы, но и вследствие того, что растение – совершенно иное существо. У растений агентность присутствует и на уровне клетки, и на уровне побега или модуля, и на уровне целого куста или дерева, а в ряде случаев еще и на уровне клона – группы растений, которые вышли из одного зерна или соединены корнями.
Так как у растений нет нервной системы, нет у них и крупномасштабных электрических паттернов, которые она генерирует. Здесь мне стоит высказываться с осторожностью, поскольку растения пронизаны электрической активностью – нам регулярно становится известно о всё новых ее формах. Может, электроботаника преподнесет нам новые сюрпризы{225}. Но сама по себе электрическая активность растений еще не доказывает, что у них есть опыт. Электрические паттерны человеческого мозга сливаются, формируя состояние активности, которое изменяется под влиянием воспринимаемых нами событий внешнего мира. Чтобы доказать, что у растений есть чувства, электроботанический сюрприз должен будет иметь такой же вид.
Сама мысль о том, что у растений может быть какой-то опыт, настолько шокирует, что самые слабые свидетельства в ее пользу заставляют нас упорно возвращаться к этому вопросу. Представление о деревьях – огромных, неподвижных, немых – как о чувствующих субъектах, существующих в своем временном режиме, пока мы суетимся вокруг, потрясает. Какое-то время я жил в Калифорнии, у секвойного леса. В XIX веке лес вырубили для строек Сан-Франциско, и деревья, которые растут там сегодня, в основном не старше ста лет. Уцелело лишь несколько одиноких гигантов, чей возраст исчисляется тысячелетиями. Глядя на них, я понимал, что эти особи интегрированы не в той же степени, что животные, но сама мысль, что передо мной – живые свидетели веков, ошеломляет. Эксперимент, обнаруживший, что листья при повреждении посылают друг другу предупредительные сигналы, показал, что доступные растениям ощущения и сигналы просты по стандартам животных, однако вряд ли кто-то ожидал, что нечто подобное вообще возможно. У нас появился шанс взглянуть на растения иначе. Но если нас интересует чувственный опыт, недостаточно показать, что растения ощущают происходящее и реагируют на него. Так даже одноклеточные организмы умеют. Растение, состоящее из несметного количества клеток, осуществляющих сложные химические превращения, должно быть способно на большее, чем бактерия или простейшее, и это «большее» может перевернуть наши биологические представления. Однако это «большее» должно быть нужного нам типа.
Прогресс в изучении ощущения и передачи сигнала у таких организмов, как растения, подарил нам термин «минимальная когниция», описывающий то, что внутри них происходит{226}.
