Метазоа. Зарождение разума в животном мире - Питер Годфри-Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как заметил Терри Уолтерс, брюхоногие извлекают несомненную выгоду из связанного с болью поведения – и я бы добавил, из ощущений, которыми оно сопровождается (Уолтерс с осторожностью высказывается о «чувственном» аспекте). Мягкие тела брюхоногих очень чувствительны, но их раны успешно рубцуются, а продолжительность жизни обычно составляет от одного до двух лет. Следовательно, брюхоногий моллюск может улучшить свою участь, если, получив травму, станет оберегать место повреждения и даст телу шанс исцелиться. Для морских ракообразных, жизнь которых исчисляется не годами, а десятилетиями и не подчинена такому жесткому, как у насекомых, графику, в боли, по всей видимости, тоже больше смысла.
Когда мы принимаем к сведению идею глубоких различий между разновидностями субъективности, выясняется, что насекомые и брюхоногие – не единственные интересные примеры из этой области. У акул и скатов, в отличие от прочих рыб, похоже, нет болевых рецепторов, а их поведение предполагает, что они не способны ощущать боль{214}. Они, например, кажутся совершенно равнодушными к уколам электрического ската. Как заметил Майкл Тай, в этом отношении акулы, вероятно, похожи на насекомых. Но акулам, как и насекомым, тоже свойственно поведение, имеющее отношение к оцениванию и к ощущениям, в том числе обучение с помощью подкрепления. Рифовые акулы на станции очистки, описанной в предыдущей главе, заметно вздрагивали, будучи укушены маленькой рыбкой, – не похоже, чтобы они не обращали на укусы внимания. К тому же Кулум Браун из Университета Маккуори – эксперт, с которым я консультировался по всем вопросам, касающимся акул, – совершенно не убежден, что акулы не чувствуют боли.
В отношении костных рыб, таких как, например, форель, накоплен обширный массив данных, подтверждающих их способность испытывать боль и удовольствие. На станциях очистки некоторые рыбки-чистильщики при помощи плавничков делают своим клиентам что-то вроде массажа. Такой массаж не избавляет рыб от паразитов и не приносит им других явных выгод. Однако приятный (во всех отношениях) эксперимент, проведенный под руководством Марты Соарес, показал, что у рыб, которых в искусственных условиях «очищали» движущейся моделью, добавляя к процедуре массаж, уровень гормонов стресса был ниже, чем у тех, кому массажа не досталось{215}.
В этой главе мы повстречались с животными, чьи нервные системы так малы, что их так и хочется исключить из числа потенциальных субъектов опыта. Мое исследование, похоже, обращается ко все более простым животным. Может, настал момент провести черту? Я думаю, это было бы преждевременно. Меня в этом убеждает пример раков-отшельников и других ракообразных. Ракообразных вообще не принимали во внимание, когда шла речь об опыте, но, как оказалось, мы их недооценили. Не исключено, что мы так же недооцениваем и брюхоногих, и многих других. Брюхоногих часто используют как экспериментальных животных: с ними легко работать, они простые и не привлекают особого внимания комитетов по исследовательской этике. Но в последнее время некоторые ученые стали выражать обеспокоенность сложившейся ситуацией. Робин Крук и Терри Уолтерс замечают в обзорной статье о моллюсках: раз мы тратим время и деньги на эксперименты над ними, значит, считаем, что они в достаточной мере похожи на нас{216}. Но чем больше сходства между нами обнаруживается, особенно в том, что касается боли и всего, что с ней связано, тем более сомнительным выглядит наше решение продолжать эксперименты. Крук и Уолтерс – признанные ученые, работающие в основном русле современной науки, не какие-нибудь аутсайдеры или огульные критиканы – в конце статьи призывают к бережному отношению и контролю, применению анестетиков и к снижению числа экспериментальных животных. Если бы кто-нибудь сказал такое о слизняках лет сорок назад, заявление сочли бы просто смехотворным.
Как и эксперименты Элвуда на раках, изучение боли у моллюсков может принести огромную пользу самим животным. Без них ничто не помешает человеку, не задумываясь, причинять страдания огромному количеству живых существ. Сегодня их чувственный опыт хотя бы появился в повестке дня и предпринимаются шаги в сторону изменений. Поэтому я рад, что Элвуд проделал такую работу. Для нее потребовалось не так много раков, и обращались с ними достаточно хорошо. По тем же причинам я соглашаюсь – с оговорками – на эксперименты с моллюсками, хотя в них животным часто причиняют больше вреда. К тому же эксперименты с моллюсками в значительной степени мотивированы желанием глубже понять механизмы боли у человека, а это заставляет смотреть на ситуацию под другим углом. В любом случае я, как и Крук с Уолтерсом, хотел бы, чтобы такие эксперименты в большей мере учитывали интересы животных.
Увидев признаки чувствительности у насекомых, улиток и им подобных, всегда можно сказать: «Отлично, а вот так вот они умеют?» – и установить новое требование или квалификацию, сбросив со счетов все, чего мы от них хотели прежде{217}. Пытаться узнать больше – полностью разумное стремление, но важно помнить, какой долгий путь мы уже прошли. Я подозреваю, что сначала многие из нас считали пчел и мух, например, крошечными летающими машинками, а слизней – бесформенными не-субъектами. По контрасту с такими представлениями мысль, что они испытывают эмоциональноподобные состояния, просто поразительна. Но мы сейчас именно в этой точке: мы проделали большой путь. Это не значит, что мы должны развернуться на 180 градусов и решить, что насекомые и слизняки ничем от нас не отличаются, а значит, и обращаться с ними нужно как с людьми. Мы должны ответственно подойти к идее многообразия субъективности и понять, что из нее вытекают самые разные практические и этические следствия.
Жизнь растений
Растения – важная часть декораций, на фоне которых разворачивается эта глава. Давайте выведем их из тени и рассмотрим отдельно.
Энергия, питающая жизнь на Земле и обеспечивающая рост живой материи, практически полностью исходит от Солнца и обуздывается при помощи фотосинтеза. В море фотосинтез используют бактерии, которые его и изобрели, некоторые другие микробы, водоросли, включившие бактерий в состав своих клеток, а также все те, кто их эксплуатирует или сотрудничает с ними. Давным-давно, вероятно в ордовикский период, какие-то зеленые водоросли проложили путь из пресных вод на сушу, дав начало мхам, папоротникам и огромным деревьям{218}.
На уровне клетки растения и животные располагают схожими ресурсами, за исключением остатков бактерий, которые позволяют растениям осуществлять фотосинтез. Хотя в их клетках много общего, растения встали на отдельный эволюционный путь, путь неподвижности и роста, потребления воды, воздуха и света, стремления одновременно вверх, чтобы улавливать энергию солнца, и вниз, чтобы добывать влагу из-под земли.
Могло ли все пойти совершенно иначе? Могли ли на нашей планете появиться подвижные любители солнечных ванн, ползающие в поисках света и воды? Жизнь такого рода вполне могла бы возникнуть, причем несколькими разными способами. Есть организмы, которые предприняли шаги в этом направлении, отступив от эволюционного пути животных. Животные осуществляют фотосинтез, вступая в симбиотическую связь с водорослями или присваивая себе их части, – большинство из них (в том числе кораллы) ведут прикрепленный образ жизни, но некоторые могут двигаться, как, например, родственники морских слизней из третьей главы. Все такие животные обитают в море – солнце для них скорее добавочный, чем основной источник энергии. При этом организмов, которые пришли бы к похожему результату, отступив от эволюционного пути растений, не существует. Ближайший известный мне пример – вольвокс (Volvox). Эта зеленая водоросль обитает в пресной воде; некоторые виды образуют подвижные колонии, похожие на крошечные сферические космические корабли, плывущие к свету. Смешанный образ жизни, соединяющий движение с фотосинтезом, нетипичен для многоклеточных организмов. Ступив на путь фотосинтеза на суше, где так сложно передвигаться, выгоднее оставаться на месте и превратиться в питающуюся светом башню.
В клетках растений есть все, что нужно, чтобы ощущать и реагировать, в них даже может возникать биоэлектрический потенциал, но ничего похожего на нервную систему в обычном смысле у растений нет. Несмотря на медленный и ограниченный в плане движения образ жизни, кое-какую активность растения все же проявляют. Некоторые, перегоняя воду
