Бумер-2 - Андрей Троицкий

— Жди здесь. Через десять минут вернусь.

Дождь припустил с новой силой. Кум поднялся на крыльцо, толкнул дверь и, не снимая грязных сапог, вошел в горницу и врубил верхний свет.

Разговор с женой состоялся два дня назад. Антонина Ивановна никак не могла поверить, что мужнина связь с продавщицей из соседнего поселка, может разрушить их семью, налаженный годами быт. Она все рыдала и выговаривала обиды, копившиеся годами. Когда куму надоело слушать эти всхлипы и несправедливые обвинения, он поднялся из-за стола, и пару раз приложил жену по лицу открытой ладонью. Пощечины оказались такими увесистыми, что супруга села на пол и разрыдалась.

Немного успокоившись, слегла, сделав вид, что заболела. А, может, и вправду заболела и вот уже второй день вставала с кровати только для того, чтобы свиней покормить. Если она рассчитывала, что в душе кума шевельнется жалость, и он изменит решение, то расчет тот был наивным и глупым до крайности. Прожила с человеком жизнь, но так и не поняла, что характер у мужа твердый, как сталь. Если уж Чугур что решил, то доведет задуманное до конца, и бабские слезы его не остановят.

Два собранных чемодана из искусственной кожи стояли у дверей, на стуле дорожная сумка, купленная в прошлом году в Москве. Протопав через всю комнату, кум приоткрыл дверь в спальню. Жена, накрывшись одеялом до шеи, лежала на боку и смотрела на него глазами побитой собаки. Кум откашлялся в кулак, неожиданно для себя испытав приступ легкого волнения.

— Прощай, Антонина, — сказал он. — Может, когда увидимся.

Он хотел найти какие-то добрые слова, как-никак без малого четверть века в браке прожили. Но слов не было, словно они растерялись на раскисший дороге. Он постоял на пороге, ожидая, что Антонина хоть что-то скажет в ответ, но жена молчала. Только когда Чугур повернулся, чтобы уйти, вдруг жена открыла свою варежку и бухнула:

— Может, свидимся, Сергей. На твоих похоронах. Приду глянуть, как тебя в землю закапывают. В сосновом ящике.

— Дура, сволочь, — ответил кум. — Что б тебе…

У дверей он повесил на плечо дорожную сумку с иностранной надписью, подхватил чемоданы и вышел под дождь, распахнув дверь ударом ноги. Не таким он представлял себе расставание с женой, хоть и бывшей, и домом, где прожил без малого десять лет.

Через полчаса он сгрузил вещи в доме Будариной, переоделся в спортивный костюм и вежливо отклонил предложение женщины лечь спать пораньше. Кум долго сидел за столом, уставившись в темное окно, разглядывал полоску темного леса и огоньки дальней деревни, похожие на поминальные свечи. Дом Ирины Степановны стоял на высоком месте, откуда далеко видны все окрестности.

Попугай Боря неотрывно смотрел на кума из своей клетки в углу. Глазенки темные и безжизненные, как бусинки, клюв хищно искривлен. Что за мерзкая птица. И зачем только Чугур притащил сюда этого мерзавца. Плевался бы шелухой и болтал всякий вздор в красном уголке на зоне. Кажется, попугай собирался что-то сказать. И точно, заговорил.

— Боря, Боря, — сказала птица своим картавым металлическим голосом. — Хороший… Хороший…

— Что б тебя, — кум искал взглядом тряпку, чтобы набросить ее на клетку и заставить птицу замолчать. Но тряпка не попадалась на глаза.

— Умри, мусор, — сказал Боря. — Мусор мусорской…

— Что б ты сдох, — ответил Чугур.

Он подумал, что попугая с собой на Кипр они, разумеется, не потащат. Поэтому терпеть Борю недолго осталось. Он уже трижды звонил в Москву в агентство «Дискавери плюс» по телефону, указанному в журнале «Недвижимость за рубежом». Первый раз ему вежливо ответили, что на особняк уже нашелся покупатель. Во второй раз повторили те же слова, но уже другим тоном. На этот раз менеджер Вадим Петрович вставлял в разговор выражения «может быть» и «весьма вероятно».

Кум едва не ляпнул, что потенциальный покупатель Димон Пашпарин уже в могиле лежит, и недвижимость на Кипре ему без надобности, но попридержал язык. На третий раз кум заявил, что готов внести предоплату в размере пятидесяти процентов, и голос Вадима сделался человеческим. Он сказал, что если покупатель, сделавший предварительную заявку, не объявится в течение ближайших двух дней, Чугур может приехать в их контору и начать оформление бумаг. Вся эта бюрократическая процедура не займет больше недели. Что ж, послезавтра надо пилить в Москву.

— Позор мусорам, — крикнул Боря. — Статья сто пять… На Кипр. Море. Умри, мусор. Умри…

Из горницы кум слышал, как тренькнули пружины кровати. Значит, Ирина легла. А куму не спалось.

— После прогноза погоды на нашей волне концерт для полуночников, — бодрым голосом сказал диктор. — Мы постараемся выполнить все пожелания наших слушателей…

— Тьфу.

Кум выключил приемник.

Почему-то в последние дни под вечер на него накатывала тоска и тревога. Ночами чудились чьи-то шаги за окном, скрипы половиц в сенях. Впервые в жизни кум спал не на широкой кровати вместе с Ириной, разбирал диван в горнице и клал под подушку пистолет. Да и заснуть долго не мог, снотворного Сергей Петрович не признавал, водку пить на ночь не любил. Тут помогала книжка, наверное, самая скучная на свете, под названием «Рассказы о Ленине», случайно завалявшаяся в доме Ирины.

Чугур уже по третьему кругу мусолил байки о вожде мирового пролетариата и обычно засыпал за чтением рассказа «Ленин и печник». Если книга не помогала, он поднимался, накатывал стакан водки и снова ложился. Вот и сейчас, в наступившей тишине, ему снова чудились странные шорохи за окном, скрип досок и тихие шаги.

Чугур убеждал себя, что ничего плохого не случится, все идет, как надо, даже лучше. Константин Огородников не может явиться сюда, чтобы свести с ним счеты. И тому есть сто одна причина. Кот только что перешел с казенной баланды на человеческую еду, он вдохнул сладкого воздуха свободы, поэтому не станет пачкаться кровью. Ему страсть как не хочется возвращаться обратно за забор и в полосатой робе мочить рога на зоне особого режима.

Хотя сомнительно, что Кот доживет до суда. Скорее всего, его грохнут контролеры в следственном изоляторе из чувства солидарности, в отместку за смерть коллеги. Потому как убить заслуженного чекиста, это тебе не уличного сутенера грохнуть. За такие дела поблажек не бывает. Да и смелости у Кота не хватит, за годы заключения выдохлась эта смелость подчистую. Наконец, нет ни прямой, ни косвенной связи между наемным убийцей и кумом. В тогдашнем телефонном разговоре Паук вякнул, мол, Резак попал в ловушку, его заманили на какую-то стройку и там обесточили. Это с его слов.

Но есть ли вера этому Пауку, вонючему уголовному отбросу? Веры ему немного. Как на самом деле развивались события и почему грохнули Резака, никто не знает. И, возможно, никогда не узнает. Наверняка он сработал неаккуратно, а Кот был вооружен, готов к таким штучкам. Короче, Резак сам облажался. И сыграл в ящик.

Все это верно, все так и есть, но душу Чугура продолжали терзать беспокойство и недобрые предчувствия. В половине первого ночи он разобрал диван, передернул затвор пистолета и, включив предохранитель, сунул ствол под пуховую подушку. Он включил торшер на тонкой железной ножке, раскрыл книгу рассказов о Ленине и сладко зевнул, прочитав заголовок: «Ленин и печник».

Глава вторая

К полудню Кот добрался до цели своей поездки: избушки, стоявшей на отшибе от поселка Лебединский. Четыре года назад тут был пост охотничьего хозяйства, где до сих пор работает егерем Владимир Николаевич, отец Лехи Киллы. Сюда всей компанией они заваливались, когда хотелось пострелять по бутылкам или просто отдохнуть на природе.

Хлопнув дверцей, вылез из джипа, остановился и задумался. Моросил мелкий дождь, пахнуло свежестью. Кажется, что время обошло стороной это место. Все тут по-прежнему. Потемневшая избушка, скатанная из круглых бревен, с высоким крыльцом и тесовой крышей, два окна выходят на грунтовую дорогу, по которой никто не ездит, одно окно на опушку леса. Все тот же сруб колодца, большой сарай для дров и сена. Загородка из подгнивших столбиков и жердей даже не покосилась. Только трава стоит некошеная, даже тропинки к дому не видно, еще выросли две молодые березки. И коров, Машку и Егозу, здесь уже не держат. Видно, теперь егеря приезжают не часто, то ли бензин дорог, то ли охотников поубавилось.

Кот дошагал до крыльца, сунул руку под нижнюю ступеньку, перевернул донышко пластиковой бутылки. Удивительно: и ключ на месте.

В единственной комнате помещались три железные койки, накрытые шерстяными одеялами. Стол и еще кое-какая самодельная мебель, в светлом углу, ближе к окну, рукомойник и зеркальце. На гвоздике у двери висит ключ от сенного сарая.

Перекусив консервами, что прихватил из Москвы, и, выпив минералки, Кот разложил на столе большую карту и надолго склонился над ней. Егерский дом примерно в ста восьмидесяти километрах от зоны. А до города, где живет сестра Кольки Шубина, которой предстояло вручить его письмо и старую фотографию, судя по карте, всего-то верст восемьдесят. Крюк небольшой, особенно когда рядом добрая тачка. Можно сгонять туда, разыскать Дашку, она, как говорил Колька, подрабатывает официанткой в дядькиной закусочной.