Юлий Цезарь - Гульельмо Ферреро

Сочинение было написано с быстротой, изумившей друзей Цезаря.[384] Оно потребовало, вероятно, не более двух месяцев для своего завершения и должно было подготовить почву для письма, которое в начале года Цезарь намеревался послать сенату с просьбой о продолжении своего управления до 48 года, по крайней мере в трансальпийской Галлии. Но рассказ, довольно спокойный в первых книгах, становится торопливым и возбужденным по мере приближения к концу. Цезарь должен был спешить рассказать о войне с Верцингеторигом, потому что готова была начаться новая война. Знать Галлии, уцелевшая в прошлом году, старалась поднять восстание, и взрыв его уже произошел на севере и на западе страны. Войне, казалось, не будет конца. Цезарь в бешенстве не хотел на этот раз даже дожидаться весны и в середине зимы послал свои легионы в страну восставших битуригов с приказанием грабить, резать и жечь. Потом он вступил в страну корнутов, также вновь восставших под начальством Гутуатра, и здесь произвел такие же дикие опустошения.

В Риме, напротив, год начался довольно мирно. Репрессии Помпея успокоили безумие насилия, охватившее Рим в прошлом году. Сторонники Клодия держались так же спокойно, как простые люди и члены политических фракций. Самые дерзкие агитаторы исчезли, и вместе с этим, как обычно бывает, утих и тот приступ недовольства, которым было охвачено в прошлом году все общество. Многие начали заступаться за изгнанников, и Цицерон вел переговоры с друзьями Милона, чтобы постараться спасти по крайней мере его наследственное имение, назначенное к продаже с аукциона. Устроили так, что имение фиктивно было куплено за минимальную сумму вольноотпущенником жены Цицерона Филотимом за счет Милона.[385] В общем, времена наступили более спокойные, и в марте сенат собрался, чтобы заняться провинциями, особенно Киликией и Сирией, куда парфяне уже в 52 году совершили набег с целью отомстить за вторжение Красса. Кассий, бывший только квестором, но командуя как проконсул, довольно легко отразил нападение. Но в 51 году ожидалось новое вторжение, и нужно было послать туда высшего магистрата. Так как по закону, утвержденному в прошлом году, быть проконсулом или пропретором можно было только лицам, бывшим консулами и преторами пять лет тому назад, то следовало внести в бюллетени имена всех бывших магистратов, которые не управляли еще провинцией после своего консульства или претуры, опустить эти бюллетени в урну и определить по жребию кандидатов. Каприз судьбы назначил Сирию Бибулу, товарищу Цезаря по консульству, а Киликию — Цицерону.[386]

Цицерону это было очень неприятно.[387] Он только что окончил «De Republica» и мечтал о других работах, почти всецело отказавшись от политики, чтобы посвятить себя наукам. Его честолюбие влекло теперь сделаться не великим государственным деятелем, а великим писателем. И вот его, человека пера, а не меча, созданного, скорее, для библиотек, чем для полей битв, слепая судьба посылала в глушь империи вести войну против врага, уничтожившего одну из самых больших римских армий! Но человек, сурово порицавший в «De Republica» гражданский эгоизм и стремление отказываться от общественных должностей, мог ли дать пример этого эгоизма, отказываясь от первой предложенной ему должности и при таких тяжелых обстоятельствах? Это было бы сильнейшим противоречием. С другой стороны, принять провинцию побуждали его и мотивы менее возвышенного своейства. Положение с его состоянием из-за многочисленных долгов, с которыми ему не удавалось расплатиться, было тяжелым. Хотя в этот и предшествующий годы он получил два наследства, так как два друга вспомнили о нем в своих завещаниях,[388] финансовое его положение было еще далеко не блестящим. Если бессовестный человек, управляя провинцией, мог накопить огромное богатство, то человек честный мог сколотить там лишь небольшое состояние. И Цицерон решил принять проконсульство.

Он просил сопровождать себя брата Квинта, вернувшегося из Галлии, и своего друга Гая Промптина, более его опытных в военном деле. Потом он выбрал среди своих рабов и вольноотпущенников тех, которые могли помочь ему в управлении провинцией: секретарей, в том числе одного из вольноотпущенников, своего тезку Марка Туллия,[389] и молодого раба Тирона; курьеров, которые должны были отвозить его письма в Рим и привозить на них ответы; носильщиков для путешествия; слуг, которые должны были, опережая его на один переход, снимать для него и для его свиты квартиры в городах, где он мог бы останавливаться. Он вступил в переговоры с одним из предпринимателей, дававших внаем губернаторам вьючных животных, необходимых для перевозки их багажа.[390] Он приказал погрузить на них свой багаж, багаж своей свиты, амфоры, наполненные золотой монетой, составлявшей ту сумму, которую эрарий отпустил ему для управления провинцией.[391] Он нанял рабов, необходимых для охраны этого сокровища во время путешествия, поручил Целию доставлять ему подробные известия обо всем, что будет происходить в Риме, и отправился в путь, увозя с собой Квинта с его молодым сыном[392] и оставляя его жену в Италии. Квинт без огорчения покидал свою жену Помпонию, сестру Аттика, женщину истеричную и вздорную, которая постоянно устраивала ему сцены.[393]

Перед своим отъездом Цицерон увидел, что небольшая группа непримиримых консерваторов возобновила свои враждебные выходки против галльского проконсула. Хотя отношения между Помпеем и консерваторами с каждым днем становились все сердечнее, Помпей, после своего консульства снова удалившийся от политики, нисколько не был ответствен за эти враждебные действия против своего прежнего тестя. Он был тогда в Южной Италии, и никто не знал его мыслей о политическом положении. Цицерону, который по пути должен был видеться с ним, поручили разузнать их.[394] Но враги Цезаря даже без помощи Помпея стали смелее, ибо войне в Галлии, несмотря на ужасные опустошения, не видно было конца. Амбиориг, Коммий, Луктерий снова взялись за оружие; восстали белловаки, атребаты, кадурки, велиокассы, авлерки и сеноны. Цезарь напрасно поражал Галлию жестокими ударами; он напрасно засек до смерти в присутствии легионов Гутуатра, вождя корнутов; напрасно приказал отрубить руки всем пленным в Укселлодуне.

Эти ужасные войны истощали Галлию, но нисколько не успокаивали Рим, и нация не питала к Цезарю прежнего доверия. Порочащие его слухи, усердно распускаемые его врагами, ежеминутно распространялись по Риму. Однажды, например, говорили, что Цезарь потерял один легион и всю свою кавалерию; в другой раз, что, окруженный белловаками, он находится в отчаянном положении.[395] К тому же в этот момент Цезарь совершил очень важную ошибку, щедро рассыпая по Италии и Империи добычу, которую он захватил в Галлии в этом году и во время войны с Верцингеторигом.[396] Чувствуя, что падает в глазах общественного мнения, он старался укрепить свое влияние безумной расточительностью. Он щедро давал в долг всем задолжавшим сенаторам. Он удвоил жалованье солдатам и дошел даже до того, что делал подарки рабам и вольноотпущенникам римских знатных лиц, чтобы иметь в их домах друзей или шпионов. В память своей дочери Юлии он устроил народу колоссальный банкет, который доставил много денег мясникам и всем торговцам съестными припасами. Он делал подарки греческим городам. Он послал в качестве подарка восточным царям тысячи галльских пленных. Он пользовался и злоупотреблял прерогативами legis Vatiniae, чтобы предоставлять права гражданства вольноотпущенникам всех стран и увеличивать число расположенных к нему избирателей.[397] Но теперь, при падении его престижа, эта крайняя дерзость, с которой он подкупал людей, лишь увеличивала недовольство против него.[398]