Европад - Любовь Зиновьевна Аксенова

ГЛАВА 33

ТИФ ТОЙФЕЛЬ

Филипп от неожиданности вздрогнул. В его раздумья, в его мысленный разговор с Катенькой втиснулись двое прохожих. Это были монахи. Один вернулся в Берлин из Синайского монастыря, рассказывал о чуде пресвятой Пасхи своему собрату.

«Знак Божий», — почему-то подумал Филипп, снова вышел на Кудамм, к Институту Франции и свернул на Уландштрассе к телефону-автомату. Там его уже ждал Михаил. Познакомил их накануне директор фирмы, в которой работал Алекс, герр Кауфман. По распоряжению Филиппа Кауфман собирал все, что могло иметь отношение к исчезновению Алекса.

«L» exactitude est la politesse des rois» (Точность — вежливость королей), — сказал французский король Людовик XVIII. Русскоязычные иммигранты, не будучи ни королями, ни французами, ни немцами, которые не уступают коронованным особам в уважении друг к другу, плюют на эти представления. Нет более неприятной участи, чем договариваться с ними о чем-то. Прийти вовремя для них столь же трудно, как для берлинских синоптиков предсказывать погоду.

Встретить среди «своих» пунктуального человека — истинный подарок. Михаил и Филипп искренне радовались: каждому в этот день повезло.

Михаилу было около пятидесяти. Он приехал из Киева, где работал хирургом в городской больнице. С бригадой врачей отправился почти сразу после аварии в Чернобыль. Схватил свою долю радиации, но не погиб. Прибыл в Берлин: жене потребовалась сложная операция. Друзья помогли остаться. Пару лет получал социальную помощь, затем работал санитаром в больнице. Наконец сдал экзамены на подтверждение диплома, освоил специальность дерматолога, стал работать на подхвате у других врачей, мечтая открыть собственную практику. Для этого требовались деньги, и немалые. Семья отказывала себе во всем, копила на право покинуть дно.

Нормальным путем на Западе большие деньги не заработать. Законы в Германии составлены так, что честно, без большой подпитки откуда-то извне, не прожить. Филипп не раз слышал дискуссии иммигрантов, как выбиться в люди.

«Почему советская и иностранная пропаганда скрывала от своих граждан истинное положение вещей? — основной мотив подобных дискуссий. — Если бы в СССР показывали реальную жизнь реальных людей, большинство не стало бы уезжать из своей страны. У тех, кто остался, не было бы ущербной психологии, у тех, кто приехал, — излишних претензий и амбиций».

Михаил свой разговор начал с тех же материй.

— Понимаете, Филипп, как и все люди вашего круга, вы, наверно, провели детство в собственном доме, ходили в престижную школу, летом уезжали на загородную виллу… Кончили Кембридж. За ветреной богиней бегать вам не пришлось. Карьера явилась к вам в дом сама…

Филипп вспомнил, как трудно давались ему языки, как с утра до вечера неутомимая бонна в Ницце следила за каждым его шагом, ставила метроном на рояль, чтоб не увлекался триолями… Виртуозом он так и не стал. Шопена играл по-ученически. Детство было красивым — со стороны. «Впрочем, все было как надо», — подумал Филипп и терпеливо улыбнулся Михаилу.

Ободренный пониманием, Михаил продолжал:

— Мне же все пришлось начинать сначала, и не в пятнадцать лет, а в сорок, это две большие разницы, как говорят в Одессе.

Филипп удивился:

— Вы из Одессы? Я думал — из Киева…

— Вся Украина — одна большая Одесса. Откуда, вы думаете, у нас юмор, который помогает выжить? Впрочем, сегодня мне не до юмора. Вы знаете мою историю…

— Да, — кивнул Филипп. — Я внимательно вас слушал.

— По телефону не расскажешь. Иностранцев прослушивают, могут не так понять…

— Разве в Германии у полиции есть это право?

— Года два, как ввели.

— Без специальных санкций ваш телефон могут прослушивать? Вы сами читали этот закон?

— Я не читал, нет времени, да и с немецким не те отношения, чтобы юридическую литературу прорабатывать. Было в русской прессе.

— И что же в ней писали?

— Толком не помню, но говорилось, что полиция имеет право прослушивать каждого иностранца, причастного к организованной преступности…

— Вы связаны с организованной преступностью? — удивился Филипп.

«Ну и зануда, — Михаил уже был не рад, что затронул эту тему. — Все они — немцы, англичане, французы — одним миром мазаны. С детства привыкли к своим свободам и не видят, что с нами никто по их правилам не играет. Мы на их земле иностранцы, этим словом все сказано, как он не соображает?»

— Никак не причастен, но я не верблюд, чтобы доказывать это полицейским, если они станут прослушивать мой телефон. Я даже не узнаю об этом. Мне никто не сообщит. Понимаете?

Филипп не понимал. Кто-то без особого постановления может вторгнуться в его частную жизнь? Его могут сравнить с преступником, не понести за это уголовной ответственности? Филипп всю жизнь был гражданином свободной страны и не мог представить, что его собеседник таковым в этом обществе не является. В России или в СССР — ясно. Там никогда не было демократического государства. Но здесь? В Германии? Неужели в его родной Англии тоже не все обстоит так, как ему объясняли в детстве?

Михаил тем временем принялся рассказывать Филиппу, как они с женой, экономя на мыле и картофельном отваре, отказывая себе в отпуске и поездках на родину, собрали за пять лет десять тысяч долларов. Нормальной ставки врача Михаил не имел, получить ее не удавалось: приоритеты, когда открывалась вакансия, оставались за немцами. В Германии такие законы, против них не попрешь.

Поэтому Михаилу приходилось работать «по-серому»: он получал официально