Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе - София Шуазель-Гуфье

Александр на всех балах танцевал с ней вальс; говорили, что он делает это из кокетства, так как прекрасная талия г-жи Замойской оттеняла красоту его собственной талии. Среди красивых женщин выделялась также княгиня Ябло-новская, урожденная Любомирская, свежая, как роза; княгиня Доминика Радзивилл, впоследствии вышедшая замуж за генерала Чернышева, адъютанта государя; красивые дочери обер-гофмаршала, которых сравнивали с тремя грациями Старшая, ныне княгиня Ловиц, танцевала так прекрасно, что когда в Варшаву приехал Дюпор и она пожелала брать у него уроки, он объявил, что ему ничего не остается преподать ей в этом искусстве.

Накануне своего отъезда Александр соблаговолил заехать проститься со мной. Со свойственной ему изысканной, рыцарской вежливостью он спросил сначала моего позволения, не указав в точности день, когда он посетит меня. Тем не менее я была одета в минуту приезда Его Величества, так как это был наш обеденный час. Лакей осведомился, дома ли я.

Входя ко мне, государь сказал, что он приехал, чтобы поблагодарить меня за все мое внимание, и просил меня всегда считать его своим старым другом. Тех, кто не имел счастья близко знать Александра, быть может, удивит такое выражение; но в устах государя оно передавало лишь вежливое отношение его и благожелательность. Государь затем сказал мне: «Мы побудем здесь, не правда ли, и потом пойдем к „maman?“ Когда мы сели, государь спросил, видела ли я парад, и на мой отрицательный ответ прибавил, что напрасно я не пожелала видеть его, так как в отеле некоторые окна выходят на Саксонскую площадь, что парад был очень удачный и что австрийский генерал, граф Вальмоден, присланный в то время в Варшаву императором Францем, не мог достаточно налюбоваться этими прекрасными войсками, организованными в столь короткое время. „Я бы не хотел, — продолжал государь, — нарушить существующие у нас добрые отношения, но если б этого потребовали обстоятельства, я думаю, войска дрались бы на славу“. Александр имел очень гордый вид, произнося эти замечательные слова, которые поразили меня. Затем государь обратился ко мне с вопросом, которого я не ожидала и который страшно смутил меня, хотя я чувствовала, что он внушен был тем участием, которое он благоволил выказывать мне с тех пор, как я имела счастье знать его. Он спросил, не собираюсь ли я выйти замуж. „Я говорил об этом с вашей тетушкой, — продолжал государь, — и она мне сказала, что вы отвергли все представлявшиеся партии. Вы, конечно, имеете право быть разборчивой; но разве нет никого, кто бы имел счастье нравиться вам? Я так желал бы видеть вас счастливой, я так желал бы вам достойной вас судьбы!“

Как это обыкновенно бывает в подобных случаях, я сказала в ответ страшную глупость. Государь ничего не возразил; он только возобновил свою просьбу, чтобы я приехала в Петербург.

— В случае, если ваша тетушка не поедет, не можете ли вы попросить вашу сестру поехать с вами? Я возразила Его Величеству, что у моей сестры многочисленная семья.

„Так что же! — сказал государь с движением некоторого нетерпения, — разве вы думаете, что над детьми в Петербурге тяготит проклятие?“ Я рассмеялась и объяснила ему мою мысль. Я воспользовалась этим случаем, чтобы замолвить слово Его Величеству, — даже без ведома моей сестры, — за моего зятя, графа Гюнтера Хильдесгейма и, отозвавшись о нем с самой хорошей стороны (а хороших сторон у него было очень много), я просила назначить его вице-губернатором в Минск или Вильну. К сожалению, другие лица только что были назначены на оба эти места; государь любезно выразил мне по этому поводу свое сожаление. Он предложил мне такое же место в Гродно; но последнее не могло устроить моего зятя.

Отношение Александра ко всем просьбам, с которыми к нему обращались, было в высшей степени ободрительное. Даже отказывая в просьбах, он был так приветлив, выказывал столько участия и чувствительности, что, казалось, отказ огорчал более его, чем то лицо, которое обращалось к нему с просьбой.

Говоря о том, какое счастье служить государю, я выразила ему сожаление, которое я иногда испытывала при мысли, что я — существо бесполезное, тогда как, если б я была мужчиной, я бы с радостью отдала ему всю мою жизнь и посвятила бы службе ему те знания, которые постаралась бы приобрести, чтоб быть ему полезной.

— О, нет! — сказал государь, — вы напрасно смотрите на себя как на существо бесполезное. При добродетельном поведении за женщинами обеспечена такая благородная роль! Своим примером, своими добродетелями они могут приносить обществу столько добра! Подобные личности, естественно, так привлекают, что около них как бы дышишь атмосферой добродетели. Я не помню, — прибавил государь, — у какого автора я заимствовал это выражение, но оно кажется мне весьма верным; тогда как другие женщины, при всей своей любезности, производят какое-то отталкивающее впечатление; ибо сочувствие между душами может быть лишь по отношению к нравственности (так как между душами может быть только духовное сочувствие). Первый проступок, — прибавил государь, — ужасная вещь, он часто ведет вас гораздо дальше, чем вы ожидаете! Это наклонный путь, который приводит вас к пропасти, и вы катитесь вниз, не имея силы остановиться.

Государь прибавил затем несколько весьма разумных размышлений о том благе, которое дает религия, об утешениях, о силе, которые она внушает в несчастных, и в жертвах, налагаемых ею на нас. Без сомнения, Александр, как и многие великие люди, имел свои слабости; но душа его проникнута была чистыми идеями нравственности и религии.

Так как государь встал и собирался уехать, я попросила его разрешения позвать мою мать; но государь пожелал сам подняться к ней и предложил мне руку. Моя мать встретила государя, который поговорил с ней несколько минут стоя и простился с нами, вновь выразив нам свои чувства неизменной дружбы. Я еще не совсем простилась с ним, я еще раз имела счастье видеть Его Величество на балу у княгини Чарторыской. Так как государь танцевал на этом балу более чем всегда, я позволила себе заметить, что он слишком утомляется перед отъездом. „Да, — сказал государь, — тем более, что я сегодня встал в четыре часа утра, но, — что вы хотите, — надо оживить бал“. Благодаря прекрасному здоровью государя, которое давало надежду, что наши молитвы о его долгоденствии исполнятся, он легко переносил усталость, и один из его адъютантов, граф Ожаровский, рассказал нам, что государь, вернувшись домой после бала, всю остальную часть ночи писал, отправлял курьеров, читал, подписывал доклады и после этой утомительной работы, уезжая, он разговаривал с лицами своей свиты с обычной ясностью мысли и живостью. Правда, что как только Александр сел в карету, он заснул крепким сном и проснулся лишь в сорока милях от Варшавы. Удивительно трогательна была страстная привязанность Его Императорского Высочества, Великого князя Константина к своему августейшему брату: привязанность эта проявлялась в выражении его лица, во всей его особе, и нет сомнения, что государь никогда не имел более верного и преданного друга.