Мама Стифлера - Лидия Раевская

Папа долго смеялся, а потом принёс гитару и запел:

"Плыл корабль, своим названьем «Гордый» океан стараясь превозмочь.

В трюме, добрыми качая мордами, лошади стояли день и ночь…"

В комнату вошла мама, и открыла рот, чтобы что-то сказать, но ничего не сказала. За спиной у неё замерла тётя Света, и они обе стояли, и молча слушали, как мы с папой поём:

— И не было конца той речке, края…

На исходе лошадиных сил

Лошади заржали, проклиная

Тех, кто в океане их топил…

…Так закончилась моя музыкальная карьера. Я никогда в жизни не написала больше ни одной песни, и в моей голове больше никогда не звучала незнакомая музыка. Видимо, мама сильно стукнула меня выбивалкой.

Зато песню про лошадей мы с папой поём до сих пор. Редко поём. Потому что редко видемся. А если видемся — то поём обязательно.

Соседка Ленка после того случая почему-то без экзаменов поступила в музыкальную школу, и сечас работает в детском саду. Учит детишек пению.

А самое главное — мой папа мной гордится. Потому что, как оказалось, один маленький талант у меня всё-таки есть.

Мстя

01-10-2008 15:32

Мне иногда делают комплименты. В основном, мы же это все понимаем, для того чтоб развести на поебацца. Иногда, бывает, делают их совершенно искренне: "О! Ты побрила ноги? Так тебе намного лучше!" А иногда делают их себе во вред…

Ночь. Москва. Я — где-то в центре этой Москвы. Бухенькая. Бухенькая — это не в трипизды, а вполовину где-то. Всё прекрасно понимаю-осознаю, но кураж так и прёт. Стою, значит, таксо ловлю. Чтобы отбыть восвояси на свою северо-восточную окраину. Подъезжает таксо. "Куда едем?" — спрашивает невидимый голос, а я бодро отвечаю: "За двести рублей в Отрадное!" Дверь таксо распахивается, и я плюхаюсь в салон. На заднее сиденье. Лица водителя не вижу.

— На танцы ходила? — Водителю явно хочется общения. Простого человеческого общения.

— О, да. — Я старалась быть немногословной, чтобы водитель не понял, что пассажирка бухенькая, и не воспользовался этой досадной оплошностью.

— Наплясалась? — Водитель допрашивал меня с пристрастием. — Напилась? Домой едешь?

— Изрядно. — Подтвердила я. — И напилась тоже. Совсем чучуть. Домой еду, да.

— Хорошо тебе. — Как-то неопределённо позавидовал мне дяденька. — Напилась и наплясалась.

Разговор зашёл в тупик. Я закрыла глаза и задремала.

— А вот я теперь совсем один. — Вдруг нарушил тишину водитель, и повернулся ко мне лицом. Усатым таким ебалом. А машина-то едет… — Жена, сука шалавообразная, меня бросила. С карликом из шапито сбежала, мразь! Сын — тупиздень какой-то. Пятнадцать лет парню — а всё в шестом классе сидит. И ведь не олигофрен, вроде. Просто тупой. Я не хочу больше жыть! Нахуй она мне такая жызнь нужна?

Тут я окончательно просыпаюсь, трезвею, и понимаю, что дяденька-то, в отличии от меня, далеко не бухенький. Дяденька как раз в трипиздень. В подтверждение очевидного он ещё и икнул. По салону поплыл приятных запах перегара и киевских каклет.

— Дядя… — Я с трудом разлепила сведённые судорогой животного страха губы, и потыкала скрюченной рукой куда-то в сторону лобового стекла. — Дядечка мой хороший, вы бы, блять, на дорожку б посмотрели, а? На нас, вон, КАМАЗик едет. Щас нам с вами пиздец наступит. Извините.

Губы сводило со страшной силой. Чтобы этот маниак не выкупил моего панического состояния, я шёпотом дважды повторила про себя скороговорку, которую мы с подругой Юлькой придумали лет пять назад, когда отдыхали в Гаграх: "В городе Гагры, на площади Гагарина, за углом гастронома горбатый грузин Гиви гашишем торгует, а гашиш-то — тьфу — говно". Помогло.

— КАМАЗ? — Водитель на секунду обернулся, съехал со встречной полосы, и опять повернулся ко мне. — Да и хуй с ним, с КАМАЗом. Задавит — и хорошо. У меня сын тупиздень. Зачем жыть?

— А у меня сын отличник. — Я сильно заволновалась, подумав о том, что водителю хочется иметь компанию для путешествия на тот свет, а мне, например, туда чота не хотелось совершенно. — Футболист, шахматист, культурист…

— Культурист? — Водитель поднял одну бровь, и шевельнул усами. — А сколько, стесняюсь спросить, тебе лет?

Назвался груздем — полезай в кузов… Нахуй я для рифмы культуриста приплела?

— Сорок. — Говорю. — Почти. С хвостиком.

И тут же сморщилась вся, нахмурилась. Морщины обозначила. Ну, думаю, сорок-не сорок, а постарше теперь я точно выгляжу. Дядька почти вплотную приблизился к моему лицу, и чуть отшатнулся.

— Сынку-то, поди, лет двадцать уже?

— Да-да. Послезавтра стукнет. Мне щас умирать нельзя. Ребёнку праздник испорчу.

— Хорошо, когда дети хорошие… — Глубокомысленно крякнул дяденька, и отвернулся.

Я мысленно перекрестилась, и про себя отметила, что почти не вспотела. — А мой Санька — ну мудак мудаком. Как вас по имени-отчеству?

— Катерина Михална.

— Катерина… — Не люблю я это имя. Блядское оно какое-то. Жена у меня тоже Катькой была. Ебучая проститутка! Карликовская подстилка! — Я поняла, что дядя щас разгневается, снова повернётся ко мне лицом, а навстречу нам в этот раз едет автобус, и быстро исправилась. — Но это по паспорту. Друзья называют меня Машенькой.

— Ма-а-ашенька… — Довольно улыбнулся дядька, и я поняла, что попала в точку. — Машенька — это хорошо. У меня так маму звали. Умерла в прошлом году. Отравилась, бедняжка.

— Ботулизм? — Я прониклась сочувствием.

— Алкоголизм. — Загрустил водитель. — Маманька моя недурна была выпить хорошенечко. Видимо, это на её внуке и сказалось. Пятнадцать лет всего, а пьёт так, что мама-покойница им гордилась бы… Наверное, поэтому и в шестом классе сидит. Птенец, блять. Гнезда Петрова нахуй. — Дядя развеселился. Меня Петром звать. Ты шутку оценила, Манька?

До моего дома оставалось метров сто, и я больше не стала испытывать судьбу.

— Ха-ха-ха! — Я громко захохотала, но тут же сама испугалась своего заливистого звонкого смеха, и заткнулась. — Очень смешно. Вот тут остановите, пожалуйста. Мне в супермаркет зайти надо. За луком.

— Эх, весёлая ты баба, Манька-встанька. — Дядька попытался похлопать меня по щеке, но промахнулся, и дал мне по шее. Я кулём обвалилась на сиденье, провалилась куда-то на пол, и оттуда снова захохотала:

— Аха-ха-ха! Хороший ты мужик, Пётр. Мне б такого…

Через секунду до меня дошло чо я брякнула, и вот тут я вспотела как бегемот который боялся прививки. И не зря.

Когда я вылезла из-под сиденья, Пётр уже с готовностью сжимал в руке телефон.

— Говори номер, я тебе щас наберу. Пусть у тебя тоже мой номер останется. Созвонимся какнить, в шашлычную зайдём, по пивку ёбнем. Ты ж согласная?

— На всё! — Спорить и выкручиваться я не рискнула. — Записывай…

Когда я вошла в свою квартиру и сняла сапоги — я впервые в жизни пожалела, что у меня в правом углу иконы не висят. Они висят в спальне у сына, и над телевизором. Зашла, перекрестилась размашисто, и уволокла картонных святых в свою комнату. На всякий-який.

Пётр позвонил месяц спустя. К тому времени я благополучно забыла о том неприятном знакомстве, и имя Пётр у меня ассоциировалась только с Петькой-дачником, который как-то летом забрёл по синьке на мой участок, и начал самозабвенно ссать на куст крыжовника, за что был нещадно избит костылём моего деда.

— Привет, Манька! — Раздался в трубке незнакомый голос. — Помнишь меня? Это Пётр!

— Ну, во-первых, я не Манька, а во-вторых — иди нахуй. — Вежливо ответила я, и нажала красную кнопочку. Телефон зазвонил опять.

— Манька, ты вообще меня не помнишь?

— Мущина, я в душе не ибу кто вам нужен, но тут Манек нет. Васек, Раек, Зоек и Клав — тоже. Манька, может, вас и помнит, а я нет. Наверное, потому что я Лидка. Поскольку с церемонией знакомства мы закончили — теперь ещё раз идите нахуй и до свиданья.

Телефон зазвонил в третий раз:

— Девушка, простите меня, но у меня в телефоне записан ваш номер и подписан как "Манька — охуительная девка". Вы точно меня не знаете? А если я подъеду? А если вы меня увидите — вы меня вспомните?

— А если ты меня увидишь — ты меня вспомнишь? — По-еврейски ответила я, польщённая "Охуительной девкой".

— Обязательно!

— Записывай адрес…

Никакого Петра я, конечно, так и не вспомнила, но посмотреть на него было бы интересно. Заодно пойму почему я ему представилась Манькой.

Когда я спустилась к подъезду и увидела зелёную «девятку» с торчащей из неё усатой харей — Петра я сразу вспомнила. Так же как КАМАЗ на встречке, сына-тупизденя, маму-покойницу, жену Катьку, и почему я назвалась Манькой. Уйти незаметно не получилось. Пётр тоже меня вспомнил.

— А, вот это кто! — Обрадовался счастливый отец. — Садись, Манька, щас поедем, пивка попьём. За встречу. Быстро садись, а то выскочу — и поймаю. Ха-ха-ха.