Школа двойников (1 и 2 части) - Марианна Баконина

- Масси, Масси...

- Погоди, может, он просто убежал? Дверь-то открыта...

- Он всегда боялся уходить, он же совсем домашний... Они его, они его...

Придумать, что сделали с котом взломщики, Лизавета не успела. Масон пушистый и пыльный - с тихим "мяу" выполз из-под шкафа в прихожей и подбежал к Лизавете. Она взяла его на руки.

- Испугался, маленький, ну ничего... ничего... Молодец, молодец, всех перехитрил!

- По-моему, он попросту струсил. - Саша Байков, как большинство мужчин, был склонен недооценивать котов вообще и их умственные способности, в частности.

- Ну, конечно! - возмутилась Лизавета. - Малыш, котенок, в двадцать раз меньше тебя, струсил. А ты на его месте явил бы миру чудеса героизма? Тогда он умный, а ты не очень.

Спорить, кто умнее - он или Масонка, - Саша не стал, чем доказал собственную мудрость.

Кот немедленно и очень громко замурлыкал. Так громко, что чуть не заглушил сразу два звонка - звонили в дверь, и верещал телефон. Лизавета, не выпуская из рук Масона, потянулась к валяющемуся на куче книг аппарату.

- Алло... Что? - Она бессильно опустила трубку. - Это Саша Маневич. Савва попал в больницу...

- А что такое?

- Его отравили!

- Кого отравили? - В дверях комнаты стоял долговязый парень в черных джинсах и черной кожаной куртке с меховыми отворотами. Лизавета и Саша Байков синхронно повернулись к нежданному гостю.

- Не бойтесь, я из милиции... Милицию вызывали?

- Да, конечно, - пришла в себя Лизавета и опустила Масона на пол. Вернее, на книги - свободного места на полу, по сути, не было. От удара кошачьих лап со зловещим стуком рассыпалась черно-клетчатая книжная стопка - четырехтомники Гессе и Кортасара, они и на стеллаже стояли рядом. Масон еще раз жалобно мяукнул и стал с опаской обнюхивать раскиданные повсюду вещи. Он, естественно, не знал, что такое кража со взломом, но чувствовал, что в доме, его доме, не все ладно.

ВТОРОЙ УРОК

Телефон звонил долго и упорно. Лизавета с трудом разлепила глаза, посмотрела на часы и застонала от отсутствия мировой гармонии. Восемь утра. Кто-то настырный ждет, когда ему ответят, а она легла спать только в половине пятого.

До двух по квартире шатались милиционеры. Ее и Сашу Байкова допрашивали сначала оперуполномоченный, а потом, вероятно, старший оперуполномоченный. Затем Лизавета позвонила Саше Маневичу, и они договорились на следующий день навестить Савву, внезапно оказавшегося в больнице. Когда милиционеры ушли и Лизавета с Байковым остались вдвоем, они пытались навести хотя бы приблизительный порядок, пока не свалились с ног от усталости. Лизавета намеревалась поспать хотя бы часов пять, и вот пожалуйста - телефонный звонок в восемь утра.

- Судя по всему, не отстанут, - прошептал проснувшийся Саша.

Лизавета сняла трубку.

- Алло, да, это я. - Она, еще не вполне проснувшаяся, села на постели, лицо ее сразу стало серьезным и озабоченным. - Привет, Ярослав...

- Эфирный, - шепотом ответила Лизавета на молчаливый вопрос Саши Байкова. "Эфирным" на студии называли Ярослава Крапивина, заместителя председателя телекомпании, ответственного за эфир, того самого, которого они уломали на Сашин разоблачительный сюжет.

Услышав Ярослава, Лизавета удивилась. Звонки домой, да еще утренние, такого у них в заводе не было. Лизавета могла на пальцах одной руки пересчитать, сколько раз шеф-редактор звонил ей в столь ранние часы, и каждый такой случай был связан с экстраординарным происшествием - к примеру, он позвонил тогда, когда стало известно об убийстве прокурора Петербурга. Так что в этот раз Лизавета сразу напряглась.

Ярослав не сразу перешел к делу. Он откашлялся, будто проверял свой бархатистый басок, и произнес:

- Тут вот какой вопрос, у меня сидит Борис Петрович, ваш главный редактор... - Он опять закашлялся.

Наверное, ему кто-то "вставил" за репортаж Маневича и они с Борюсиком теперь раздумывают, как ловчее разобраться с пропихнувшими этот сюжет журналистами. Но почему Ярослав мнется? Обычно он не теряется, когда надо сделать выговор, и за словом в карман не лезет, если необходимо отклонить чье-то предложение или отыскать виновника ЧП. У Ярослава было бесценное для любого руководителя качество - он умел помнить то, что выгодно в данный конкретный момент, и забывать о том, что не выгодно, в том числе свои собственные посулы.

Лизавета вздохнула и решила не помогать растерявшемуся начальнику. С какой, собственно, стати?

- ...И мы с ним не знаем, как быть... - Ярослав опять замолк.

"Точно, увольняет", - подумала Лизавета. Она даже не огорчилась. Если журналиста прогоняют за умение работать, тут надо не плакать, а смеяться.

- Странная история... - нерешительным басом продолжал начальник и наконец выговорил: - Борис Петрович говорит, что кто-то разгромил редакционные комнаты - твою и Саввы Савельева. Двери взломаны, все разбросано... И мы не знаем, вызывать милицию или... вы не предполагаете, кто...

Лизавета побелела и окаменела, подобно жене Лота. Дара речи, однако, не лишилась:

- Вы не шутите, Ярослав Константинович? - У них с Ярославом были неустоявшиеся отношения - то на "вы" и с отчеством, то на "ты" и без отчества.

- Какие шутки! Борис утверждает, что разгром настоящий. Может, приедешь?

- Приеду, но чуть позже. Дело в том, что вчера вечером разгромили и мою квартиру. Я полночи объяснялась с милицией.

- Ах, вот как! Тогда и мы вызовем милицию. - Голос Ярослава вдруг стал напористым и энергичным. - А то, понимаешь... не знали, что думать, бывает же, что и сами набедокурят... - Крапивин явно намекал на редакционные нравы. Действительно, иногда не в меру расшалившиеся и разгоряченные крепкими напитками репортеры и операторы вели себя весьма и весьма буйно. Могли и дверь сломать, если ключ потеряли, и посуду побить, и бумаги раскидать. - Я, конечно, не поверил, ты-то взрослый человек. Но если и в твоей квартире, значит... - возмущенно рокотал Ярослав. - Тогда пусть занимаются! Я еще в Фонд защиты гласности позвоню! Тут не без умысла, не без умысла. Ты, значит, дома разбирайся и приходи. Расскажешь. Жду! - Начальник твердо и шумно бросил телефонную трубку.

Лизавета буквально "увидела" этот мужественный жест и пробормотала:

- Спасибо за содействие...

- Что случилось? - поинтересовался Саша Байков.

- Ничего. Кто-то решил быть навязчивым. - Лизавета решительно откинула одеяло. Пора вставать, сегодня будет труднее, чем вчера.

И утро обещает быть точным повторением вчерашнего вечера - вечера, который она вспоминала с ужасом и отвращением.

...Долговязый парень в черной куртке оказался оперативником из сто восемьдесят пятого отделения милиции. Именно туда по территориальности переправили вызов Лизаветы. Парень улыбнулся и протянул хозяйке руку:

- Геннадий Васильев, очень приятно познакомиться с вами! Вот уж не думал, что придется!

- Я тоже не думала, - мрачно сказала Лизавета, однако пожала руку милиционера, явно незнакомого с азами светского этикета, - кто ж первым подает руку даме! - И не могу сказать, что мне это приятно. - Она легким кивком показала на окружающий ее разор.

- Да, похозяйничали основательно. - Долговязый опер достал из внутреннего кармана куртки небольшую папку, форматом в половину стандартного листа, раскрыл ее и извлек несколько листов очень плохой бумаги - бланки протокола осмотра места происшествия.

Лизавета прочитала название протокола и многозначительно посмотрела на оперативника:

- Кому дом, а кому место происшествия.

- Жизнь противоречива, вот сейчас я у вас, а полчаса назад в таком шалмане заброшенном был... Там только пыль и бутылки, - жизнерадостно согласился милиционер, явно склонный к домашней философии.

Он повертел головой в поисках подходящего места для заполнения протокола, подошел к столу, аккуратно переступая через книги и платья. Именно платьев и книг в доме было больше всего, они преимущественно и валялись на полу. Оперуполномоченный аккуратно сдвинул в сторону стоявшую на столе посуду и разложил свои канцелярские принадлежности.

- Лучше начнем. Что-нибудь пропало?

Лизавета беспомощно пожала плечами.

- Так сразу трудно сказать!

- А вы не сразу, вы посмотрите, - подсказал опер.

Он привык общаться с ограбленными, обокраденными, обманутыми. Он давно усвоил милицейский сленг, давно пользовался пренебрежительно-уничижительным словечком "терпила" - так в милиции называют потерпевших. С ними следует быть жестким, деловитым, неуступчивым. Сначала надо убедить "терпилу", что не такой уж он и пострадавший, - дабы не подавал заявления. Потом попробовать отказать в возбуждении уголовного дела - мол, либо сам виноват, либо ущерб невелик, либо содеянное не представляет общественной опасности. И лишь потом тертый опер приступает к выполнению непосредственных обязанностей - начинает работать по делу.

Но обращаться с Лизаветой, как с обычной потерпевшей, у него не получалось. Во-первых, он частенько видел ее на экране, она была вроде как и знакомой. А вешать лапшу на уши знакомым не так удобно, как чужим. Во-вторых, Лизавета помогала жить его коллегам, и за это также заслуживала особого внимания. Недавно Гена Васильев встретился с приятелем, трудившимся в РУБОПе. Разумеется, они отметили встречу, в половине восьмого рубоповец включил телевизор, увидел Лизавету и страшно обрадовался: "Если она сейчас скажет что-нибудь об операции, которую проводит РУБОП, я смогу задержаться подольше, моя благоверная тоже услышит". Лизавета тогда сообщила согражданам об успешной операции по освобождению заложников, проведенной пятым отделом Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Рубоповец удовлетворенно кивнул, и почти до утра они пили водку и обсуждали былое и думы по поводу этого "былого".