Школа двойников (1 и 2 части) - Марианна Баконина

Лизавета кивнула.

- Хорошо, тогда ты сходишь к нему, можешь даже завтра, - решительно произнес Саша. - Я - понятное дело - опять направлюсь к Целуеву. Благо дорогу знаю...

- А я? - надулся Савва.

- А ты пока возись со своими телохранителями. Можешь с Лизаветой в больницу... Не нравится мне этот мор. То инсульты, то аресты, теперь вот побои...

Они в тишине допили шампанское и стали собираться по домам. Куда-то улетучился победный хмель. Не было упоения в том бою, в который они ввязались.

ЗВОНОК НА ПЕРЕМЕНУ

На следующее утро Лизавета вместе с Саввой навестила израненного Игоря Кокошкина. Психолог вел себя очень странно - все смеялся, шутил. Правда, комментировать инцидент отказался. Зато весело рассказал, как два дня назад неизвестные бандюганы подкараулили его в подъезде его же собственного дома.

- И как только код разузнали, черти! - едва шевеля губами, шутил психолог. - Разведчики!

- Кодовые замки неэффективны, да и соседи могут впустить кого угодно! - мрачно отозвался Савва. Ему категорически не нравился владелец компании "Перигор", причем неизвестно почему. Может быть, из-за того, что тот общался исключительно с Лизаветой, а на искусно составленные вопросы репортера Савельева не обращал внимания.

- Наши не впустят. Солидные люди, ведут себя с опаской! Так что эти пробрались без посторонней помощи. И знатно меня отметелили. - Кокошкин осторожно дотронулся целой, незагипсованной левой рукой до забинтованного лба.

- А с чем это нападение может быть связано?

- Бог весть... - Избитый и не глянул в Саввину сторону. - Но я не ожидал вас увидеть. Приятно удивлен, приятно.

- Кто же вас так? - продолжал настаивать Савва.

- Не знаю и, не поверите, даже узнавать нет никакого желания, Кокошкин приложил левую руку к сердцу.

Лизавета была удивлена - здоровый и целый имиджмейкер походил на печального Пьеро, а больной и несчастный веселился, как расшалившийся Буратино. Его веселье словно освещало больничную палату, играло солнечными зайчиками на белых стенах. Хозяин фирмы "Перигор" лежал в отдельной палате, вполне, по нынешним временам, комфортабельной - высокая хирургическая кровать, стойка для капельниц, раковина, столик с лекарствами, еще один для цветов и гостинцев. Напротив кровати два кресла, для посетителей. Видимо, больше двух посетителей к раненому психологу не пускали.

- Я хотела спросить...

- Вот вы и испортили мне все удовольствие. Я-то думал, что вы просто навестили страждущего, уже и друзьям собирался хвастаться, что меня у одра болезни посещают звезды экрана, а вы...

- А мы можем вступить в сговор... - улыбнулась Лизавета. - Вы ответите на мои вопросы, но об этом мы никому не скажем, а потому вы имеете право говорить, что я приходила без задней мысли!

Кокошкин с видимым усилием повернулся на бок.

- Я должен был догадаться, что посещение больных - не ваше амплуа. Что ж, чем могу - помогу!

- Не беспокойтесь, ничего сверхординарного. Всего одно имя - как зовут эту учительницу хороших манер...

- Все-таки догадались...

- О чем? Просто я решила спросить...

- Догадались, чем все же занимается мой друг Целуев. - Психолог облизал разбитые губы. Потом приподнялся и попробовал вскарабкаться повыше, но застонал и опустился на подушку.

- Вам помочь? - бросилась к нему Лизавета. - Давайте я поправлю подушку!

- Ох, спасибо! Здесь вполне квалифицированные и миловидные сестры, однако ваши лилейные ручки...

Лизаветины красивые, но тренированные руки (тут и теннис, и работа на пишущей машинке, и хозяйство) можно было назвать лилейными только в шутку. Она поправила сбившуюся подушку и вернулась в кресло.

- Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала - "при смерти, при смерти".

- Иногда полезно подлечиться, - опять улыбнулся Кокошкин. - Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследователи?

- Возможно, - посуровела Лизавета. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеется натужно, по обязанности.

- Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствует. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нет, насколько я знаю... Вперед, дерзайте!

- Мы подумаем. - Лизавете все меньше нравился глумливый тон психолога. - Желаю вам скорейшего выздоровления.

- Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел.

- Это еще зачем? - ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного.

- Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод.

- Хорошо, договорились!

- Удачи вам! - С этим напутствием журналисты удалились.

Отыскать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых.

Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях - другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету.

И вот - эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке - цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: "Профессор Театрального Института К. М. Огурков".

- Буква "А" куда-то потерялась... - многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка.

Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, - но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос:

- Кто там?

- Добрый день, - отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. - Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной.

Лизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась - никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие:

- Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте.

Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор.

- Прямо, прямо, - пригласила их Калерия Матвеевна, - идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения.

Словечко "нагромождения" она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, что такое мамина спальня, что такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы - временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: "У нас в имении..."

- Вот моя комната. - Калерия Матвеевна распахнула двери, и они оказались в просторной, старомодной комнате.

Старомодной комната выглядела не из-за старинной мебели. Антиквариат сейчас в моде, и за павловскими стульями и александровскими ломберными столиками охотятся толстосумы. Мебель была расставлена на особый манер, стол - обязательно в центре, вокруг него толпятся стулья и кресла с высокими спинками. В стороне горка, в другом углу высоченное трюмо с двумя тумбами по бокам. Напротив широкого окна - диван с резными подлокотниками и ножками, обитый узорчатой тафтой. Так выглядят комнаты, в которых живут люди, привыкшие к простору и комфорту.

- Раздевайтесь и располагайтесь, - гостеприимно улыбнулась Калерия Матвеевна, - я полагаю, от чая никто не откажется?

Гости кивнули. Калерия Матвеевна включила электросамовар, стоящий на приставном столике у дальнего края овального обеденного стола, постелила поверх бордовой скатерти из тяжелого плюша клетчатые салфетки, достала из горки нарядные, все в красно-золотых маках чашки (Лизавета ни секунды не сомневалась, что на донышке каждого блюдца и каждой чашечки есть клеймо фабрики Попова), разложила серебряные ложечки, поставила сухарницу с печеньем - печенье, правда, обыкновенное, польское ванильное, конфетницу, сахарницу, тарелочку с тончайшими ломтиками лимона.