Том 3. Менестрель. Поэмы - Игорь Северянин

1922 г.

Невесомая

В этот вечер рыба не клевала,И мой стоящий галиотПлыл в финский эпос «Калевала»:Мечта свершала свой полет,И несмотря на то, что лодкуДержали цепко якорькиИ по соседнему болоткуБродили странные зверьки,Мысль отвлекавшие, — на это,Я повторяю: не смотря, —Междупланетная комета,Мечта летала, лёт быстря,Моих озерных игр ПрилепаС тоской рванула поплавок:Так был нарушен финский эпос,Который дать поэзу мог…Зевнув, удилище сложилаИ положила в галиот;Терпенье истощив, решила:«Сегодня рыба не клюет.Домой не хочется, однако:Люблю на озере закат.Побудем на воде до мрака, —Вернемся к ужину назад.Снимайся с якоря. ПриякорьВ Янтарной бухте, встав под скат,Где, помнишь, как-то куропатокВспугнули мы, а сам меж темМне расскажи про психопаток:Ты, знаю, мастер этих тем»…Возможно ль отказать ПрилепеВ пустячной просьбе? Почему жМоих былых великолепийНе вспомнить маленькую чушь?…

— Среди моих «северянисток»,Я помню, были две сестры,Которых медицинский выступ —До времени и до поры —Их, этих дев, в меня влюбленных,Привел бы в дом умалишенных…Они прислали пару дюжинМне писем, бегали вослед.Одна из этих двух «жемчужин»Подписывалась VioletteИ даже приезжала в Тойлу,Когда в пятнадцатом годуЯ жил на даче там, но «ой-ру»Я не люблю, ей на беду,Предпочитая «ой-ре» этойНео-классический балет…И вот — осталась нераздетой,Раздеться жаждя, Violette…Что делать? Пьян иною «вишнейВ вине» я был тогда, и сонИной я видел. Так излишнеИстратилась на пансионДевица, проживя неделю,Мне назначая rendez-vous…Ответного не вызвав хмелю,Она вернулась на Неву.О, с лентой черною букеты,Подброшенные на крыльцо!О, незнакомой ВиолеттыНевиданное мной лицо!

Ее сестра была смелее,И вот в один несчастный деньВдруг появилась на аллее«Ивановки», как дребедень:Лет сорока пяти, очкаста,С бульдожьим ртом, бледна, как мел,Она себе сказала: «БастаМечтать: да будет шаг мой смел!»И потому, без приглашенья,Не будучи знакома, вдруг,Как очень скверное виденье,Явилась; вызвав мой испуг.Моя жена (не ты, Прилепа, —Была другая — тип Зизи…)Шепнула: «Как она нелепа,И как трудны твои стези!..»Приехавшая психопаткаМне отпустила комплимент,Глаза закатывая сладко:«Вы — колоссальный декадент»…Твердила о своем восторгеПред «царственным» моим стихомИ голосом кабацких оргийЧитала, пополам с грехом,Мне самому мои пиесыНа мой же собственный мотив!..И из себя, как поэтессы,Шипела, как локомотив,Бездарные стереотипы,Аляповатые клише…Ах, эти «цоканья» и «всхлипы»Мне были так не по душе!

Я видел: между нами бездна,Но я молчал, молчал любезно,Давно приняв рецепт Гюго:С бездарью ссора бесполезнаИ не изменит ничего; —Бездарь не прекратит писанья,Какое б ты ей резюмеНи наложил; храни молчанье:Она себе ведь на уме…Когда какой-нибудь поэтикСтихами донимал Гюго,Гюго, стихи бросая эти,К себе любезно звал его,В изысканнейших выраженьяхБлагодаря его в письмеЗа «истинное наслажденье»,За «луч, сияющий во тьме»…Когда ж «на зов» версификаторШел «в гости», пьяный от похвал,Величественный триумфаторПоэтика не принимал…Но я доступностью недаромИзвестен был на всю страну…Ах, я писателям поджарымНе намекал: «Я вас турну…»Всех принимая, слушал стойко, —До обморока иногда…Меня дурманили, как стойкаВ трактире, эти господа!Ты знаешь? эта графоманкаСебе избрала псевдонимШокирующий: «Северянка» —И стала действовать под ним!

Хрустя, как бы жуя галеты,Она читала ерунду.Я, ради смеха, приведуПародию на те куплеты:«Я лыжебежец и гарцор!Я грежу ль? да! о мглистый сланецМоих разбегов льдяный танец…»И дальше в этом роде вздор.В какой вошла она азартИ совершенно позабыла.Что выкрала, в разгаре пыла,«Моих разбегов льдяный старт»Из моего стихотворенья,Одно лишь слово изменя…Но я не высказал сомненья,Что эта строчка из меня!Она подумала, должно быть,Что я не знал своих стихов…Когда пускает лампа копоть,Фитиль я приспустить готов…А если это с опозданьем,Придется открывать окно…Так и с назойливым созданьемМне было поступить дано,Но то впоследствии… Об этомСкажу всего в двух-трех словах.Вообразя себя поэтом,Она твердила о стихахВесьма решительно и нагло,Пока однажды не иссякла,Когда я сделал некий «взмах»…

Один хороший мой знакомый,Большой ироник и шутник,Над поэтессой невесомойСмеясь в душе своей, поникДля вида грустно головою,И на вопрос ее, что с ним, —Ответил: «Занят я вдовою, —Царицей Ингрид я томим.Мне кажется, не с Вас ли ИнгридНаписана? признайтесь мне…»И поэтесса глаз своих тигрит,Оставшись с ним наедине:«Да что Вы? разве я похожаНа королеву?» — говорит.И вдруг решает: «Hy, так что же?Конечно, это я — Ингрид!»С тех пор (о, бедная поэма!О, бедная моя мечта!)Воробушкина ищет крэмаДля носа, носом занята.Воробушкина королевойМнит не шутя себя, — всерьезИ, будучи престарой девой,Томится от запретных грез.О, раз Воробушкина — Ингрид,Конечно, Эрик — сам поэт!..И снова взор она свой тигрит,Слагая тигровый куплет…

Она приходит к нам так часто,Что чаще трудно приходить…Она по-прежнему очкаста,Еще очкастей, может быть!..Она такие «куры строит»,Что вспугивает даже кур,Она так охает, так ноет,Что Эрик был не белокур,А «вроде Вас — шатен кудрявый…И римский профиль… как у Вас…»С такой ухмылкою лукавойПодмигивает сивый глаз,Что я в отчаяньи тоскуюИ до упаду хохочу,Смотря на Ингрид, но такую,Какую вовсе не хочу…

Могло бы это продолжатьсяДо бесконечности, но разПришлось заночевать остатьсяВерсификаторше у нас.Но прежде чем уснуть в столовой,Она спросила у жены:«Ваш муж, не правда ли, бедовый?Вы поручиться мне должны,Что выйду…» Легкая заминкаВ ее чудовищных словах.О, святость фразы МетэрлинкаВ гнилых кощунственных устах!А утром с наглою ухмылкойСмотрела прямо мне в глаза,Игриво помахала вилкой,Рот по привычке облизав…И вдруг внезапно вопросила,Что называется, врасплох:«Не правда ль, я большая силаИ стих мой далеко не плох?»Но я, женой предупрежденныйО фразе дерзостно-больной,Сказал, сердито раздраженныйВсей этой вздорной чепухой,О всем о том, что накипелоВ глубинах сердца моего,Чего сказать бы не посмелаКорректность Виктора Гюго!

Я разобрал ее стихозы«По косточкам», как говорят,Все эти «розы» и «березы»,Поставил все «заставки» в ряд, —Все эти «алые закаты»,Все эти «шумные моря».Все эти «пышные палаты», —Всю дрянь, короче говоря!И указал, какой шутихойОна является у нас…Воробушкина стала тихой,Как бы готовясь «ананас, —Как метко выразился Белый, —С размаха в небо запустить»…Да, стала тихой, оробелой,Казалось, жаждущей грустить…И вдруг, с ухмылкой нездоровой,Шепнула, потупляя глаз:«Вы оттого такой суровый,Что до сих пор не отдаласьЯ Вам, как этого Вы ждали…Сознайтесь, ждали ведь?» — Мой смех,Прилепа, слышен был из дали,Из дали дней далеких тех.

Я, хохоча, срывал морошку.Жена, со смехом в свой черед,Готовясь «размотать дорожку»,Сказала: «Полный ход вперед!»

1924