Absoluta. Совесть и принципы - Катерина Бэлл

— Мне было шестнадцать, когда у нас на пороге появился Бернард, — начал Эгиль свой рассказ, безучастно глядя на дверь спальни. — Отец принял его, потому что все знали, что он отказался от своей природной сущности. И, честно говоря, у него отлично получалось держать всё под контролем. Ни одного убийства, ни одного применения демонической силы за много лет… У нас не было причин ему не доверять.

Но мама… — у Эгиля дрогнул голос, стоило ему произнести это слово.

— Мама не верила, что демон может исправиться. Это недоверие переросло в манию. Отец много месяцев убеждал её, что Бернард не опасен. Но всё равно однажды ночью она сварила зелье… Самое сильное зелье из всех рецептов, что могла найти дома. Мама пошла в комнату Бернарда и попыталась его уничтожить. Он машинально отбросил склянку от себя, даже не целясь куда-то… И она отлетела в маму…

Голос юношы сел, и Эгиль закрыл лицо руками.

Глава XXIV. Худший день рождения

Деми затрясло. Она очень старалась унять это, обхватила себя за колени, но плечи мелко дрожали. Рассказ Эгиля будто прошёл сквозь её тело, и она ощутила его чувства от смерти матери так, как будто это произошло с её матерью. Как будто это ей приходится теперь сидеть плечом к плечу с убийцей самого родного человека. Как будто это Деми из последних сил должна защищать того, кто лишил её самого близкого и важного.

Девушка подняла взгляд на Эгиля и увидела, что по его лицу из-под прикрытых век струятся слёзы. Она поверить не могла, что сейчас ей представился настоящий Эгиль: не напыщенный, надменный, саркастичный и отстранённый парень, а простой сын, одинокий юноша, переживший худшее, что можно себе представить.

Она положила голову на его плечо и тоже позволила себе поплакать.

Спустя какое-то время слёзы высохли. И она дрожащим голосом спросила его:

— Как тебе удалось его простить?

Чтобы начать говорить, Эгилю пришлось несколько раз вдохнуть побольше воздуха, чтобы выровнять свой тон и не звучать жалким.

— Я любил его. И понимал, что это только роковая случайность. Он же не хотел, чтобы это случилось, понимаешь?

— Ты уверен? — с сомнением задала вопрос Деми, и тут же сама постыдилась своей мысли. Этот вопрос остался без ответа.

В свою комнату она вернулась уже поздно ночью. Для начала она убедилась, что Эгиль пришёл в стабильное эмоциональное состояние. По коридору она шла тихо и аккуратно, прислушиваясь к происходящему в доме, но не было никаких посторонних звуков, поэтому она немного успокоилась и направилась спать.

Тихо закрыв за собой дверь и обернувшись, она всё-таки вскрикнула. На кресле около окна сидел Бернард. Стоило ей взвизгнуть, он тут же поднялся на ноги, выставил ладони вперед, как бы давая понять, что это всего лишь он, и никакой угрозы нет.

— С ума сошёл? — выдохнула девушка, приложив руку к груди, стараясь унять бешеный стук сердца. — Так и поседеть можно.

— Как Эгиль? — надтреснутым голосом спросил парень. Деметрия опустила взгляд, ей не хотелось видеть Бернарда, и уж тем более говорить с ним об Эгиле. — Он тебе рассказал?.. — голос Берна тут же осип. Не поднимая глаз, девушка коротко кивнула. — Я сказал то, что не должен был.

— Когда именно? — грубо отозвалась Деми, отходя от двери.

— Я весь вечер вёл себя так, как не должен был. Но этого больше не повторится.

Уайт нашла в себе смелость посмотреть ему в глаза. На языке вертелось что-то вроде «Сомнительное утверждение», но внутри что-то останавливало её от того, чтобы это произнести вслух.

Он выгнал Изольду. Он оскорбил и ударил по больному Эгиля. Он буквально ударил Генри. Он вышел из себя при ней самой. И при всём этом Бернард выглядел не собой. Это была его худшая, ужасающая и пугающая ипостась. И здравый смысл твердил Деми, что внизу мистер Мортем был совершенно прав: Бернарду нужно уйти от них. Хотя бы на время.

— Этого больше не повторится, — настойчиво повторил парень, делая шаг вперед навстречу к Деметрии. Он впился взглядом в её лицо. Там, на задворках его сознания, где-то очень глубоко мерцало что-то очень важное и светлое. И Уайт знала, что она одним своим словом может это погасить. Поэтому она продолжала молчать.

Бернард сделал ещё один шаг к ней, не отводя глаз. Как будто в её лице он цеплялся за что-то, что держит его наплаву, благодаря чему он может себя контролировать.

И тогда Деми увидела в нём саму себя, когда каждый раз доверялась ему. Она смотрела на него так же, когда он звал её на ужине в День Благодарения и потом на холодной улице Нью-Йорка. Его глаза тогда точно так же возвращали её к реальности, как она сейчас возвращает в реальность его мечущуюся душу.

— Ты мне веришь? — с надеждой в голосе спросил Бернард. И в следующий миг в его глазах что-то зло сверкнуло, но тут же исчезло. Этот короткий блеск заставил девушку как будто очнуться от гипноза. Она поморгала.

Перед ней стоял всё тот же Мортем. Он всё так же просил её верить ему. Но она почему-то не нашла в себе сил на это, поэтому сказала:

— Я бы очень хотела. Но, по правде сказать, твоё поведение и мой здравый смысл вынуждают меня создать дистацию.

Бернард отступил на шаг с таким видом, словно Деми влепила ему пощёчину. Он смотрел на неё и никак не мог поверить, что она — именно она — сказала это. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать происходящее, после чего он стремительно вышел из её комнаты.

Следующие несколько минут Деми слышала, что где-то в доме он, не сдерживая гнев и обиду, собирает свои вещи.

Следующий день прошёл в угнетающей тишине. Генри снова не разговаривал с Эгилем, а тот, в свою очередь, вообще ни с кем не говорил. С отцом — потому что тот предложил Бернарду съехать; а с Деми потому, что не мог поверить, что она не нашла в себе сил дать Берну хоть немного надежды на принятие и прощение.

Когда Эгиль пришёл ночью к Берну, тот быстро забрал свои вещи и, не став слушать увещевания юноши, покинул дом. Младший Мортем старался убедить его, что, если Бернард останется один, всякое может произойти, пока они не разобрались в причинах его вспышках ярости. Но никто его не слушал…

Он полдня звонил Мортему, но тот не брал трубку. От этого Эгилю было совсем тяжело. Чего