Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голос Алины Закировой оборвался, словно выбившись из сил. В телефоне повисла тишина, и Тайна догадалась, что её собеседница хотела сказать слово landlady, но не смогла его вспомнить.
– You mean his landlady? – спросила Тайна. – Your father’s landlady?[15]
– …Yes, – ответила Алина Закирова.
По сдавленным звукам, которые последовали за этим yes, Тайна поняла, что девушка плачет.
– Можно говорить по-русски, – сказала Тайна, повинуясь автоматическому желанию хоть как-то помочь. – Если вам удобней…
– …Спасибо! – выдохнула девушка. – Спасибо вам большое!
Впрочем, говорить по-русски Алине Закировой было не сильно проще. До конца звонка она то и дело всхлипывала, и зачем-то извинялась за свои слёзы, и ещё дважды умолкала, потеряв нить разговора. Тайна додумывала и договаривала за неё, и общими усилиями они установили, что хозяйка квартиры, где жил покойный отец Алины Закировой, почему-то была раздражена; что она спросила Алину, где же та была раньше; что книги отвезли-таки в «Лаконию»; и что Алине очень нужно их увидеть. Не забрать, а именно «увидеть».
– Это не проблема, – сказала Тайна. – Приходите утром, когда магазин открывается. В девять утра. Может быть, вам нужна ещё помощь? Где вы сейчас?
Русская девушка ответила, что находится в хостеле, и отказалась от какой-либо помощи.
– Я приду завтра к открытию, – сказала она. – Я ровно в девять приду.
На том и порешили.
Попрощавшись с Алиной Закировой, Тайна положила телефон обратно на рабочий стол. Она сидела у себя в кабинете – на том же стуле, который теперь занимала Даша, только не лицом к окну, а боком, потому что до звонка пыталась работать. Тайна домучивала статью, почти написанную ещё во время беременности, и глядела, соответственно, в компьютер.
Поначалу она чувствовала досаду оттого, что звонок сбил её с мысли, но это быстро прошло. Тайна напомнила себе, что никакой мысли до звонка и не было – во всяком случае, никакой оформленной мысли, имеющей отношение к истории публикации La Géochimie Вернадского и эволюции его взглядов за время пребывания в Париже в двадцатые годы двадцатого века. Она пялилась на куски английского текста, местами сыроватые, местами поразительно гладкие и содержательные, и по-прежнему не очень верила, что писала всё это сама меньше года назад.
Несмотря на возраст, её первая и последняя беременность прошла легче, чем она всю жизнь боялась; до самых последних недель худо-бедно удавалось читать, думать, выстраивать предложения, стучать по клавиатуре, даже наведываться в «Лаконию» (к восторгу посетителей). Но после родов везение кончилось. Почти месяц она лежала распухшим бревном, не чувствуя ничего, кроме изнеможения, боли, ужаса и вялого отвращения ко всему на свете, включая беспомощное розовое животное, которое регулярно присасывалось к её груди. Даже когда почти всё это прошло, осталось чувство, что главная поломка не устранена: что в голове обесточен какой-то текстовый модуль, отвечавший за переплавку прочитанного и продуманного в написанное.
Весной её муж Франсуа с волонтёрами аврально забил почти все книги «Лаконии» в каталог на сайте. Их librairie du coin, их чудесная книжная лавка на углу, до пандемии горделиво офлайновая, сделалась придатком интернет-магазина и виртуальным клубом сочувствующих библиофилов. К июлю Франсуа взял на себя львиную долю ухода за младенцем, процентов семьдесят, если не больше, – у Тайны всё равно пропало молоко, да и выходило всё у мужа как-то сноровистей и праздничней, будто в плохой социальной рекламе о радостях полноценного отцовства: с песенками, с улыбочками и бесконечным воркованием на французском, которое довело бы Тайну до белого каления, если б от него нельзя было сбежать в магазин, чтобы паковать и рассылать заказы. У Франсуа была взрослая дочь от короткого первого брака, и он теперь, на исходе пятого десятка, разыгрывал пьесу в жанре #ДжонЛеннон, то есть окутывал своего позднего ребёнка (#Шона) всей той заботой, которая не досталась раннему (#Джулиану). Это было и смешно, и немного противно, и трогательно, и, конечно же, хорошо, потому что Тайна могла каждый день хотя бы на час-другой закрыться в кабинете и остервенело перечитывать источники и свои старые заметки, надеясь, что постепенно к ней вернётся способность писать – для начала хотя бы сырые, бесформенные абзацы без особых мыслей.
И во время звонка Алины Закировой, и сразу после него Тайна смотрела в экран ноутбука. Как следствие, именно на месте ноутбука в её поле зрения внезапно очутилась чья-то спина в коричневом пальто с хлястиком на больших чёрных пуговицах.
За хлястик (Тайна заметила это сразу) набилась белой прослойкой снежная крупа.
Литр сметаны, молоко и кефир
СССР.
День самого сильного бурана с начала зимы. Четверг
Снежной крошкой была неровно присыпана и вся спина, и особенно воротник пальто, сделанный из шкуры какого-то убитого животного, и, наверное, голова в какой-нибудь соответствующей шапке. Тайна не могла посмотреть на эту голову. Глаза, видевшие коричневое пальто с хлястиком, совсем не подчинялись ей; они даже моргали в своём, чужом ритме. Это было жуткое ощущение, похожее на сонный паралич, который часто бывал у Тайны в юности, только ещё страшней. При сонном параличе нельзя было пошевелиться и приходилось беспомощно разглядывать то чёрные силуэты, гуляющие по её комнате, то какие-то гибкие членистые трубки, вырастающие из её тела. Но, по крайней мере, тогда она лежала неподвижно и даже могла вращать собственными глазными яблоками, а теперь кто-то чужой вовсю орудовал её телом, вёл её тело вперёд мелкими шажками по чему-то твёрдому и скользкому, держал её руки в карманах, сжимал её зубы и губы, выдыхал воздух из её носа в горячую влажную шерсть, обмотанную вокруг нижней половины её лица, и опускал-поднимал её веки.
А впрочем, её ли? На одно коротенькое мгновение Тайна успела задуматься о том, кому принадлежат все эти веки, губы и руки. Потом у неё отобрали способность задумываться. Её мысли потеряли управление и эмоциональный окрас, их как будто размазало
