Повести л-ских писателей - Константин Рудольфович Зарубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Человек, который шёл впереди меня, – сказала Тайна Даше Кожемякиной, – вдруг отступил в сторону. Мне в лицо ударил ветер со снегом. Вьюга.
Вьюга чуть не сбила её с ног. Тайна помнила, как застыла на месте, зажмурившись и наклонившись вперёд. Если не считать кожи вокруг её глаз, мгновенно исколотой льдистыми снежинками, ей не было холодно. Спасибо маме. Мама перед выходом «в открытый космос» заставила её напялить всё: ушанку с опущенными ушами, шубу, отцовский шарф, двойные верблюжьи варежки, ненавистные рейтузы поверх колготок, страхолюдные войлочные сапоги Улпан-апай, которая опять приехала из аула «полечиться» и торчала у них дома вторую неделю. Ноги в шерстяных носках еле-еле влезли в эти сапоги.
– Я помню, – сказала Тайна Даше Кожемякиной, – как это мелькало в голове. Помню отрывочные мысли про свою одежду. Меня очень раздражала моя одежда.
Человек в пальто, внезапно отступивший в сторону, был её матерью. «Диля! – раздался мамин голос. – Диль! Поворачивайся! Спиной дальше пойдём!» Мама, конечно же, никуда не собиралась уходить, не хотела нарочно подставлять её скулящему бурану. Она просто сама больше не могла идти лицом к ветру.
– Я повернулась, – сказала Тайна Даше Кожемякиной. – Мама… Эта женщина, которая была моей мамой… Она встала рядом, взяла меня за руку. Мы пошли спиной вперёд, очень медленно. В другой руке я несла сумку. Она была глубокая, из какой-то плотной синтетической ткани. Сверху застёгивалась на молнию. Когда мы дошли, оказалось, что в сумке две стеклянные банки с пластиковыми крышками, по литру каждая. Но по дороге я не думала про эти банки.
Улица, по которой они шли, была такой же родной, как имя Диля. Тайна-Диля помнила, как тысячу раз перемещалась по этой улице раньше: во все времена года, под обжигающим солнцем и проливным дождём, лицом вперёд и лицом назад, пешком и на задней площадке набитого людьми автобуса, двигатель которого музыкально лязгал на остановках. Сегодня автобуса было не дождаться, да и универмаг, в теории, находился недалеко от дома. Теория, конечно, предполагала иные погодные условия, она плохо работала в день самого сильного бурана с начала зимы, но что ты будешь делать. Тайна-Диля помнила, как мама сказала: «Пошли пешком». Сказала, кстати, по-русски, как и всё остальное.
В итоге они плелись до гастронома целую вьюжную вечность, дошли всего за пять минут до конца обеда. Слева от входа, под бесполезным в буран козырьком, уже тянулась, прижимаясь к витрине, цепочка других женщин, укутанных в тёмное, – других «стойких оловянных солдатиков», как их тут же назвала мама. Очередь, впрочем, была заметно короче, чем в дни с нормальной погодой. В этом смысле мамин расчёт сработал, а когда двери магазина открылись, он сработал и в остальном: дневной завоз всё-таки был, его не отменили из-за бурана, как уроки в школах, как почти все автобусы и, наверное, все троллейбусы.
Да, завоз был. Очередь, ворвавшаяся в гастроном, почувствовала это каким-то специальным чувством завоза, которое Тайна не могла теперь объяснить Даше Кожемякиной. Но там, в гулком зале, пахнущем тёплой сыростью, рыбой, подгнившими овощами и чем-то жарено-варёно-печёным, Тайна-Диля обладала детектором завоза в достаточной мере, чтобы не отряхиваясь рвануть в молочный отдел. Часть женщин, укутанных в тёмное, бросилась туда же. Они рутинно построились вдоль урчащих холодильников, заполненных бутылками молока и кефира. Эта очередь вышла совсем короткой; Тайна-Диля насчитала перед собой всего семь человек и ещё одна женщина (пожилая, в чунях, ватнике и сером шерстяном платке) стояла за ней. Снежная сыпь быстро таяла на воротниках и неснятых шапках. Обувь оставляла лужи на плиточном полу. Тайна-Диля поёжилась, заметив, как бабушка, стоящая за ней, волочит свои чуни по этим лужам. Хорошо, что страхолюдные сапоги Улпан-апай были на резиновой подошве.
Очень быстро сделалось жарко. Как и остальные женщины в тёмном, Тайна-Диля не сняла шапку, она только стянула варежки, распутала обледеневшие завязки шапочных ушей и содрала с лица шарф. Когда она заискивающе протянула тару хмурой продавщице в грязном белом халате и относительно чистой шапочке, лоб уже покрылся испариной. Чуть позже, в очереди на кассу, испарина сконденсировалась в капли. Их пришлось вытирать свободной от сумки рукой.
– Я купила литр сметаны, четыре бутылки молока и бутылку кефира, – сказала Тайна Даше Кожемякиной. – Просила два литра сметаны, в обе банки, но продавщица молочного отдела налила один… Деньги я вытащила из шубы. Из внутреннего кармана. Это были советские деньги. Банкноты и монеты. Банкноты были очень мятые и, понимаешь, такие… крошечные. Три рубля. Один рубль. Они были как свёрнутые фантики из плотной бумаги. Легко умещались в ладони. Хотя ладонь тоже, кажется… – Тайна отняла руку от подоконника и уставилась на неё, словно видела первый раз в жизни. – Моя ладонь, кажется, была меньше…
Заплатив, Тайна-Диля несколько минут ждала маму. Та уже отстояла очередь в мясной, но ещё не взяла в кулинарии папины любимые котлеты. Ждать пришлось у батареи сбоку от входа. Капли пота на лице начали собираться в ручейки. Шея под шарфом горела и чесалась. Очень хотелось выскочить из пахучего гастрономного тепла на мороз и ветер, но Тайна-Диля знала, что мама отругает за праздное стояние на холоде. А сегодня нельзя, ничем нельзя было злить маму, потому что у Жени Алешковской родители на днях уехали в Алма-Ату по работе и Женя пригласила их с Мариной Ше на ночёвку в свою трёхкомнатную квартиру на десятом этаже двенадцатиэтажки, полную книг и югославской мебели. Вернее, конечно, не их с Мариной, а Марину с ней. Тайна-Диля не была Жениной подругой напрямую. Тайна-Диля дружила с Мариной, они вместе учились в физклассе, а Марина дружила с Женей по музыкалке. И приглашение изначально было на субботу, не на сегодня. Но когда в школе объявили, что грядёт буран, помноженный на мороз от минус двадцати до минус тридцати трёх, и что занятий до конца недели не будет, Женя с Мариной решили провести ночёвку раньше, с четверга на пятницу, и Дилины родители вдруг чудесным образом согласились и на это.
«Да хоть переезжай туда, – сказал даже вчера за ужином папа, раздражённый чем-то своим. – Поживёшь с условиями. Нам-то квартиру, как у Алешковской твоей, не дадут никогда. Рожей и пятым пунктом не вышли». «Максат! –
