Опасные гастроли - Далия Трускиновская

— Но ведь если в груди у итальянца нашли какой-то другой нож, то вы совершенно невиновны, мисс Бетти, — сказал Алексей Дмитриевич. — И я не вижу причины прятаться…

— Алексей Дмитриевич, я безмерно благодарна вам за спасение, — сказала я, — но лучше уж бы вы меня вытолкнули из убежища своего, а цирковые наездники меня схватили. Тогда я бы сразу поневоле назвала свое имя, послали бы за де Бахом, суета длилась бы до утра — и нож, которым закололи итальянца, не пропал бы бесследно! Кто-то выдернул его из тела, пока оно до утра лежало где-то в цирке.

— То есть, это я виноват, что вас обвиняют в убийстве? — спросил Алексей Дмитриевич таким неприятным голосом, что мне захотелось в ответ завопить: да, да, да!

Но я сдержалась.

— Темное дело, — пробормотал он. — Для чего бы выдергивать нож из тела?

Тут я ничего ответить не могла. Этого я и сама не понимала.

— Так надо построже допросить ваших мальчиков. Пусть признаются, что тайком взяли нож, — посоветовал Алексей Дмитриевич.

— Они не признаются. Они боятся отца. За такую вылазку их могут высечь.

— Да, это причина… Но, может, вы бы могли убедить их?

В голосе было сочувствие — кажется, мне хоть на мгновение удалось привлечь его на свою сторону.

— Я пыталась. Я ходила к своему дому… к дому, где живу… Нет, не выходит. Да меня к тому же спугнул нищий, который совсем не нищий. Он сидит у цирковых дверей обыкновенно! Он заметил меня, когда я ходила вдоль ограды Большого Верманского, выслеживая мальчиков, и пошел за мной, только перепутал ворота! Знаете, внутри каждого квартала настоящий греческий лабиринт. Он заблудился и видел меня из-за соседского забора, когда я стояла у сарая!..

Тут я и замолчала, разинув рот самым пошлым образом.

— Алексей Дмитриевич, там, в сарае, кто-то был!

— Я совсем запутался! Какой нищий, мисс Бетти? Какой сарай? Кто в нем был? — жалобно спросил Алексей Дмитриевич.

— Я не знаю! Мальчики кого-то прячут в сарае, носят ему еду! Я бы разобралась, но меня испугал этот нищий, и я кинулась прочь!

— Вы уверены, что ваши мальчики той ночью были в цирке?

— Я уже ни в чем не уверена. Говорят, что не были. Но откуда же они взяли этого постояльца? И куда на самом деле пропал кухонный нож? Ведь если я смогу доказать, что его взяли дети, а потом где-то спрятали, то опровергнуть прочие обвинения будет уже легче.

— А что, мисс Бетти, в этих ваших греческих лабиринтах спускают на ночь собак? — вдруг спросил Алексей Дмитриевич.

— Да, разумеется.

— Так… Вы хорошо рисуете. Можете ли вы нарисовать план квартала, в котором живете?

— В институте у меня были высшие баллы по геометрии! — отвечала я.

Свечкин подал мне бумагу и карандаш. Я отодвинула посуду и стала чертить план.

— Неплохо, неплохо, — произнес, следя за карандашом, Алексей Дмитриевич. Я повернулась к нему, встретила его взгляд и снова ощутила ту принадлежность к одному кругу, которая дала себя знать в разговоре о Шекспировом коне.

— Вот этот сарай, — сказала я. — А тут — забор. И вот забор, за которым стоял нищий.

— А этот прямоугольник?

— Соседский сарай, торцом примыкающий к нашему.

— А что, брат Свечкин? — спросил Алексей Дмитриевич. — Смогут ли два моряка, которым приходилось лазить в шторм по вантам до самого клотика, пройтись по крышам сараев отсюда вон туда?

— Смогут, — уверенно отвечал Свечкин. — И даже в потемках.

— Вы полагаете, что дети прячут того господина, которого вы ударили тростью? — спросила я. — Но для чего им это? Для чего им вообще кого-то прятать?

— Вы, мисс Бетти, девица и не знаете, как устроены мальчики. Вон мои два родственника в юном возрасте бежали из дому в Роченсальм. Хотели, видите ли, стать моряками. Им довольно было изъяснить родителям свое намерение — и их бы отдали в Кронштадское штурманское училище, открытое незадолго до того по воле покойного императора Павла.

Но нет — без побега им и жизнь была не мила. Тайны и приключения необходимы им, как воздух для дыханья.

Тут он, пожалуй, был прав.

— Тогда мне остается только указать вам этот квартал, — неуверенно сказала я.

Я полагала, пока они не знают моего адреса, то не могут и имени моего узнать. Но раз уж Алексей Иванович догадался, что меня обвиняют в убийстве итальянца, то узнать мое имя в полиции для него не составит труда.

— Лучше всего было бы, если бы мы пошли все вместе. Тогда вы, мисс Бетти, были бы полезны при возможных недоразумениях с дворником. Берите вашу шаль, и пойдем.

Это был приказ.

Мы втроем вышли из дома, огляделись — патруля не заметили. Я все еще прихрамывала, и Алексей Дмитриевич это заметил.

— Обопритесь о мою руку, — велел он.

Сейчас рядом со мной был совсем другой человек — немногословный и сосредоточенный. Свечкин тоже переменился — подтянулся, нахмурился. Мы молча пересекли Александровскую, дошли до Дерптской, свернули направо и довольно скоро оказались у соседских ворот.

— Я никогда не лазила по заборам, — сказала я, — но если вскарабкаться на эти ворота, то, наверно, можно с них перебраться на крышу сарая.

— Подсади-ка, Свечкин.

Видя, как они, помогая друг другу и совершенно не боясь темноты, карабкаются по воротам и перескакивают на сарай, я поверила, что оба — и впрямь моряки. Или же совершенно неслыханные мошенники.

Некоторое время было тихо. Я диву давалась, как они там управляются в потемках, имея только свои «прометеевы спички». Сколько я ждала их — неведомо. Залаял и угомонился пес, но была это собака нашего дворника или другая — я не поняла.

Наконец послышался хруст — кто-то из них возвращался по крыше. Незримый человек дошел до края, перебрался на ворота, соскочил вниз и оказался Свечкиным.

— Слава Богу, нашлась пропажа! — сказал он мне и перекрестился.

— Неужто Ваня?

— Он самый. Только придется его там оставить до утра. Плох наш Ваня, не вытащим. Нужно с телегой приезжать.

— Да что с ним?

— Бывает, когда головой сильно треснешься… У нас на «Ярославе» у Афона было — матроса с грота на палубу сбросило. Долго мы с ним маялись — тоже рука с ногой служить отказались, видел все — как в тумане. Лекарь сказывал — пульс плохой, слабый. Чуть не две недели провалялся, потом ходить начал, глаза поправились, развиднелось. Потом, месяц спустя уже, когда его в Севастополь отправляли, только малость прихрамывал. Ничего, и Ваню поправим!

Опять захрустело — это пробирался к воротам Алексей Дмитриевич.

— Я ваш должник, мисс Бетти, — сказал он, ловко спрыгнув наземь.

— Как вам удалось его найти?

— Очень просто — я спустился и вошел в сарай, Свечкин остался на крыше с пистолетами. Когда пес залаял и прибежал, я уже был в сарае. Он покрутился у двери и ушел.

— А если бы набросился на вас?

— А пистолеты на что? Они пристрелянные, и Тимофей умеет с ними обращаться — так, брат Свечкин? Из чего нам с ним только не доводилось стрелять! У пленных турок оружие было — чуть ли не те мушкетоны, из которых еще Стенька Разин палил. Идемте отсюда скорее…

— Но как вы оттуда выбрались?

— Да очень просто — Свечкин сверху руку протянул. Мисс Бетти, мы не сухопутные крысы, мы люди флотские. Чтобы флотский на крышу сарая не взлез — да это же курам на смех…

Именно тогда я окончательно поняла — Алексей Дмитриевич мне не лгал. Я знаю эту интонацию моряков, которые поминают пехоту и даже гусар с неописуемым высокомерием.

— Что же мы сейчас будем делать? — спросила я.

— Ничего — пойдем домой и ляжем спать. А утром придет Гаврюша, и тогда уж займемся Ваней. Сейчас-то нам его не вытащить, а утром будет телега с периной, мы его в Московский форштадт перевезем, лекаря позовем. До утра он уж как-нибудь в сарае поживет.

Мы пустились в обратный путь — я опиралась на руку Алексея Дмитриевича. Никогда не думала, что такое хождение под руку очень обременительно — нужно все время друг к дружке приноравливаться. Мой «конокрад» тоже явно не имел опыта таких прогулок.

Мы вернулись на Гертрудинскую, и Алексей Дмитриевич со Свечкиным сразу удалились в чуланчик. Я же долгое время не могла заснуть — а отчего, не знаю и сама.

Проспала я не более двух часов — меня разбудил рассвет. Отчего-то он был удивительно радостным, как будто все мои беды кончились, и я могла вздохнуть спокойно. Несколько времени я пролежала, не желая ни о чем вспоминать. Сон не шел, оставалось только взять английскую книжку и дождаться пробуждения Алексея Дмитриевича со Свечкиным.

Когда Свечкин вздувал самовар, прибежал Гаврюша, и началась суета. Гаврюшу послали обратно в Московский форштадт за телегой, наказав ему, чтобы, отправив телегу на Гертрудинскую, сам бежал искать хорошего доктора-немца. Кроме того, Алексей Дмитриевич написал письмецо какому-то Якову Агафоновичу, чтобы тот взял извозчика и прибыл самолично.