Аттила - Уильям Нэйпир

— Ты просто не знаешь Туга Бин, — сказал Люций, потрепав ее по холке.

— Чистая правда. И знаешь что? Как-то я не чувствую желания знакомиться с этой очаровательной дамочкой. Так что давай вали отсюда и…

Люций шагнул на трап, ведя за собой Туга Бин.

— Если она причинит тебе во время плавания неприятности, — сказал он со спокойной решительностью, — я лично перережу ей глотку и выброшу ее за борт. Даю слово.

Капитан внимательно посмотрел на странного сероглазого любителя лошадей и понял, что тот, бесспорно, человек, чье слово кое-что значит.

— Десять серебряных монет, — проворчал он. — И ты на борту.

— Десять серебряных монет, — согласился Люций. — Когда высадишь нас в Новиомагнусе.

Моря этим поздним летом были спокойными, и плавание шло без происшествий, за исключением одного случая, когда они бросили якорь в Гадесе, чтобы взять на борт свежей воды. Оба матроса вернулись на судно, пошатываясь под тяжестью огромной амфоры.

Поставив ее и утерев пот со лба, один из них сказал:

— Рим пал. Готам открыла ворота какая-то чуткая старая матрона, которая больше не могла видеть, как люди мрут с голоду. Можно подумать, что готы собирались войти в Рим и начать чертову бесплатную кормежку. Так что они вошли и обчистили город до дна.

Ни Люций, ни капитан не произнесли ни слова. Этого следовало ожидать.

— Потом Аларих, их вождь, отправился на юг и насмерть отравился, как говорят. Грязная работа.

Люций вскинул глаза.

— Теперь готами правит его братец. Звать Атавулф. Такой же крутой, как и его старший брат, по слухам. И знаете что? Знаете, на ком он женился? Или, точнее, кто вышел за него замуж? — Он распрямил ноющую спину. — Ну, просто не знаю, в какое время мы живем. Он просто пошел, и тут его подцепила императорская сестра, вот так вот.

Люций открыл рот.

— Принцесса… Галла Плацидия? — хрипло спросил он.

Матрос ткнул в него пальцем.

— Она самая. Сестра императора, как говорили, его правая рука. А теперь она — раз! — и выдала сама себя замуж за вождя готов!

Люций опустил голову на грудь и больше ничего не сказал.

Но тем же вечером, когда судно плавно скользило по волнам, и звезды высыпали на летнее небо, и луна зашла, и золотые берега Испании исчезали за их кормой вместе с уходящей ночью, капитан и оба его матроса сидели и недоумевали, поглядывая на своего странного пассажира, сероглазого британского всадника. Потому что Люций стоял на носу старого грузового суденышка, смотрел на звезды, воздев к небесам сжатые кулаки и запрокинув голову, и смеялся, словно ему рассказали самую забавную шутку на свете.

Изворотливая портовая сообразительность не подвела матроса.

Ночью 14 августа, через 410 лет после рождения нашего Спасителя, Рим пал. Впервые за почти восемьсот лет гордая столица империи услышала на своих улицах топот варварского войска.

Они хлынули через Саларийские ворота под пение торжествующих готических труб. Многие голодающие приветствовали их, словно пришел конец их страданиям. Более того, Аларих, христианский вождь своего народа, отдал строжайший приказ: хотя все трофеи принадлежали его людям по jus belli, ни одна церковь, ни одна часовня и никакое другое место христианского поклонения трогать никто не смел. И ни единая святая женщина тоже не подпадала под обычный jus belli. И воины-готы, длинноволосые, усатые варвары, вели себя сдержанно и даже благородно.

Разумеется, без грабежа не обошлось, и пропали сокровища многих веков — конечно, в свою очередь их тоже отняли у более слабых колонизированных народов. Но рассказов о зверствах и пытках, каких всегда ожидаешь, когда рушится великий город, было немного, и весьма неправдоподобных. Репутация готов и в смысле военной свирепости, и в смысле определенной горделивой снисходительности по отношению к более слабым, в очередной раз подтвердилась. Рассказывали, что самые ужасные зверства, случившиеся за эти несколько судьбоносных часов, совершались не светловолосыми захватчиками, а, под прикрытием хаоса и ночи, ожесточившимися рабами, которые мстили своим жестоким господам за годы угнетений.

Дома по всей Via Solaria подожгли, превратив в факелы, чтобы освещать армии путь в сердце города. И там, среди семи холмов, многие великие римские башни и дворцы превратились в пепел и прах. Дворец Саллюста на Квиринальном Холме, рядом с банями Диоклетиана — этот драгоценный камень архитектуры, в котором хранились несметные сокровища Нумидии, шедевры ювелиров и золотых дел мастеров, художников и скульпторов, был сожжен и уничтожен за одну ночь, а содержимое пропало навеки. Так же, видный издалека, пылал в ночи дворец баснословно богатого клана Аникиана. Повозки, нагруженные золотом и серебром, шелками, украшениями и нарядами, грохотали, выезжая из ворот в лагерь готов.

На прекрасные статуи героев Рима в Форуме накинули веревки, и пьяные, улюлюкающие всадники сдернули их наземь с пьедесталов. В яростных отсветах пожарищ эти памятники старины разбились о землю: Эней и ранние правители Рима, заслуженные полководцы Карфагенской и Македонской битв, обожествленные императоры — великие Адриан и Траян. Даже торжественная маска Цезаря расплавилась в огне, словно он был не человеком из бронзы, а жалкой восковой фигуркой…

Некоторые состоятельные горожане бежали от захватчиков, ища убежища на маленьком островке Италии, за мысом Аргентарий. Там в лесах оказалось много испуганных и голодных беженцев, все еще странно нарядных в богатые облачения и вышитые золотом далматики. Но теми летними ночами они дрожали в своих одеяниях, как нищие в лохмотьях, глядя, как за заливом пылает Рим, и все их хваленое богатство превращается в дым. Некоторые сели на суда, идущие в Африку или Египет; некоторые приняли постриг. Но никто не сумел избежать отчаяния тех дней.

В Гиппо, на африканском побережье, епископ Августин начал размышлять о значении Разграбления Рима и продумывать свой величайший шедевр — «Град Господень». Ибо город стремлений человеческих должен быть городом, который будет жить вечно — божественный Рим. Ибо нет у нас такого вечного города…

И в Вифлееме, в далекой Палестине, рыдал в своей келье Св. Иеремия, услышав о том, что мир подходит к концу. «Меня душат рыдания, когда пишу я эти строки, — сокрушался он. — Город, что завоевал мир, теперь сам завоеван».

В письме другу он также написал строчку, ставшую знаменитой во всем мире: «Чтобы восторжествовать, злу требуется лишь одно — пусть хорошие люди бездействуют».

Готы провели в городе всего шесть дней, и скрипучие крытые повозки покатились дальше, нагруженные сокровищами половины мира. Аларих двигался на юг, не удовлетворив свою жажду золота и славы. Орда готов разграбила город Капую — гордую, изнеженную и роскошную столицу Кампаньи. Даже великолепные виллы Цицерона и Лукулла на неаполитанском побережье заполонили длинноногие, длиннорукие готы — развалившись на обитых шелком ложах, они залпом осушали огромные, усыпанные драгоценными камнями кубки лучшего фалернского вина, празднуя господство над миром. В пьяном своем тщеславии эти кичливые германские воины забыли, что существуют и другие племена — в особенности одно племя — которые могут позавидовать такому легкому завоеванию Рима.

Аларих шел на юг, в Мессину, мечтая о богатых трофеях Сицилии там, через пролив. Но погода к этому времени уже испортилась, начались осенние шторма, как всегда, взошел Сириус, знаменуя начало сезона бурь и штормов, которых мореплаватели страшились с тех пор, как человек впервые решился путешествовать по владениям Нептуна. И в ту самую ночь, после восхитительного пиршества в роскошной палатке, приготовленного для него прославленным новым римским поваром, Аларих внезапно заболел таинственным видом отравления и умер. Сказать по правде, повар был подарен готу самой принцессой Галлой Плацидией…

Незадачливого творца пиршества предали смерти, так, на всякий случай. А Алариху устроили погребение, подобающее завоевателю и вождю. Его полководцы, согнав множество рабов из близлежащих городков, отвели реку Бузенцию от стен Консенции, погребли оплаканного вождя в тройном гробу в илистом русле реки и вернули реку в русло. Всех, кто трудился на погребении, убили, поэтому и по сей день точное место, где похоронен Аларих, так и не отыскали. Нет сомнений, что оно никогда и не будет найдено.

По единодушному согласию способный, энергичный, неразговорчивый младший брат Алариха Атавульф был провозглашен вождем. И готы, отказавшись от мечты (показавшейся им заранее обреченной на неудачу) завоевать Сицилию, вернулись на север, в Рим. И там, к всеобщему изумлению и язвительным насмешкам, населению города и готам вскоре было объявлено, что Атавульф, в знак достигнутой гармонии между готами и римлянами, берет в жены прекрасную принцессу Галлу Плацидию, сестру императора Гонория, безупречную девственницу в возрасте всего лишь двадцати двух лет.