Аттила - Уильям Нэйпир

— За плодородные поля и жирных добрых свиней в следующем году! — прокричал он и опрокинул в рот кубок, осушив полный sextarius подогретого красного вина в несколько глотков. Остальные в полную глотку присоединились к тосту.

Мальчик, хотя и с некоторым недоумением, смотрел и запоминал, его раскосые желтые глаза не пропускали ничего. Его собственный народ, как и все худощавые, аскетические кочевники, относился к вопросам плодородия весьма скрытно. Однако для крестьян и фермеров, работающих на земле, плодородие и акт совокупления легко сочетались и считались крайне важными для изобилия. Они видели, что животные совокупляются открыто, и результат бывал всегда радостным — появление на свет новых ягнят и телят. Поэтому они не считали нужным вести себя по-другому. И женщины, отдаваясь мужчине, неважно, мужу или нет, рассматривали это, как акт великой щедрости; более того, среди этих людей считалось положительно нездоровым не вступать регулярно в половые сношения.

Ничего удивительного, что возвышенные, боящиеся природы христиане города осудили и нарекли всех тех, кто не следовали их богу, pagani, что означает просто-напросто «обитатели деревни». Люди, жившие в плодородных южных долинах империи дольше всех сопротивлялись этой суровой, мрачной, помешанной на грехе, непривлекательной религии с востока, и еще долго будут ей сопротивляться. Здесь, где до сих пор благоденствовали зелень и древние боги, люди по-прежнему поклонялись плодородию и Природе, способствующей размножению.

Из заново открытых бочонков текло вино, деревенские музыканты начали дуть в свои тростниковые флейты и играть на сиплых трехструнных лютнях, а люди заплясали и запели. Они пели «Bacche, bacche venies», и «In taberno quando sumus», и другие народные песни о любви, и вине, и земле, которые пелись в этих долинах задолго до того, как поэты в Риме впервые прикоснулись пером к бумаге.

Si puer cum puellulaMoraretur in cellulaFelix coniunctio!Amore sucreseente,Parker e medioAvulso procul tedio,Fit Indus ineffabilisMembris, lacertis, labiis!

Если мальчик и маленькая девочкаОкажутся вдвоем в маленькой комнатке,Радостно будь их совокупление!Любовь начинается с ликования,Слабость исчезает,Когда они прячутся в постель для забав,И начинается их безымянная играСо вздохами и шепотками, с губами и членами…

— О, милосердия, милосердия! — вскричал брызгающий слюной старик с небритым подбородком, продолжая плясать и скакать вместе с остальными. — Вы возвращаете меня в мои юные дни, и я в отчаянии, потому что мой член уже не сможет вести себя так, как раньше, в бурную весеннюю пору моей похоти!

Тут остальные велели ему заткнуться и сказали, что не желают больше слышать ни про его член, ни про бурную весеннюю пору его похоти. Кто-то опрокинул на его седые волосы полный кубок красного вина и объявил, что теперь старика помазал и благословил сам Приап. Сомневаюсь, чтобы чары подействовали, но вино потекло по лицу старика, по его морщинистым щекам, и дряхлый танцор с радостью начал слизывать его с бороды.

— На следующий год к этому времени у нас на столе будет стоять распятый человек, — выкрикнул какой-то остряк.

— Да ты шутишь! — возразили ему вразнобой.

— Хорошенькая у нас будет пирушка с этим в центре! — вставил кто-то.

— Ни тебе выпить, ни тебе потрахаться, ни пернуть! — заорал его сосед. — Спасибо Владыке Юпитеру, что я — не трусливый христианин!

Аттила почувствовал, что его руку сжала чья-то теплая ладонь. Розовощекая дочка тащила его прочь от толпы.

— Ну пойдем, — шептала она. — Тут за углом есть отличная маленькая хижина.

Худая бледная девушка молча смотрела, как они уходят. Мамаша подмигнула:

— Смотри, дорогуша, будь с ним поласковей, — широко улыбнулась она.

Ночной воздух был зябким, и небо было ясным, звезды холодно светили вниз оттуда, где в небесах вечно пылали их костры. У Аттилы стиснуло грудь от холода и страха, но девушка вела его в маленькую, крытую соломой хижину, и рука его в ее ладони оставалась теплой. Сердце его так сильно колотилось, что ему казалось — она должна это услышать. Девушка потянула скрипучую, затянутую паутиной дверь, и втолкнула его внутрь. Он сам закрыл за собой дверь. Из открытого окна падало достаточно бледного лунного света, чтобы разглядеть лица друг друга: его осунувшееся и встревоженное, с губами, решительно сжатыми в предвкушении нового и пугающего приключения; ее глаза, искрящиеся восторгом в предвкушения нового завоевания.

— Я должен знать, как тебя зовут, — сказал Аттила.

Она мотнула головой.

— Никаких имен. И ты мне тоже не смей говорить, как тебя зовут.

— Да почему?

— Потому что, — ответила она и вздохнула. — Потому что я знаю, что утром ты уйдешь. Так что какой смысл? — И довольно печально улыбнулась. — А теперь…

Она потянула его вниз, и встала рядом с ним на колени, и наклонилась, накрыв его губы своими, и они поцеловались. Было очень тихо. Чуть позже она скользнула языком ему в рот. Аттилу, конечно же, целовали и раньше при встречах (даже — совершенно мерзко — Евмолпий, когда они познакомились), и в губы тоже, как было принято при римском дворе. Этот римский обычай никогда не переймет ни один варварский народ, и уж точно не гунны.

Но этот поцелуй был совсем другим, захватывающе близким и интимным, и мальчик тотчас же ощутил волнение и тепло в крови. Он, задыхаясь, тоже поцеловал девушку, их языки соприкоснулись, переплелись, руки сами потянулись, чтобы погладить щеки, волосы…

— О-о-о, да ты шустрый малыш, да? — шепнула она. Она улыбалась, и мальчик увидел, как блеснули в лунном свете ее белые зубы. Она легла на сено и задрала юбку до пояса. Она раздвинула ноги и провела средним пальцем, как его называют врачи, index lascivius (хотя, вероятно, с их стороны довольно распутно так его называть), по ждущим губам.

— Иди ко мне, милый, — нежно позвала девушка. — Здесь, — добавила она, спуская тунику с изящных плечиков и обнажая груди, — потрогай меня здесь, вот здесь, прижмись губами к груди, поцелуй меня сюда, а теперь поводи языком, о, милый, о…

Ее вздохи и стоны заполнили всю маленькую хижину; потрясенный мальчик молчал, но девушка все время шептала, направляя его и поглаживая взъерошенные волосы.

— О, я это обожаю, я это просто обожаю, здесь… поцелуй их… теперь втяни в рот… нежнее… да, полижи их вот так, а теперь пососи, о, как сладко, а тебе сладко? О, милый, это так чудесно, а теперь там… о да, а теперь внутри, потрогай меня там… о боги… о, я люблю тебя, милый, я так тебя люблю…

Вздыхая и ахая, она задрала на мальчике тунику, сжала рукой его затвердевший член, и стала его хвалить, и сказала, что мальчик, может, и маловат для своего возраста, но это вовсе не маленькое, он не посрамит и взрослого мужчину, нет-нет. Она еще шире раздвинула бедра, и сама направила его внутрь, и плотно обхватила мальчика ногами, и они вместе, хотя и недолго, возбужденно занимались любовью, но вот мальчик содрогнулся у нее между ног, и прижался щекой к ее щеке, и крепко обнял ее, и напрягся, и ахнул, а потом медленно расслабился в ее объятиях, прижавшись лицом к ее груди. Через несколько мгновений он спал.

Девушка посмотрела на него и погладила по растрепанным волосам.

— Как это типично, — прошептала она.

— Ну и как тебе, маленькая обезьянка? — закричала мать девушки, хватая Аттилу за талию. — Ты ходил туда с моей дочерью, я знаю, что ходил, и рылся среди ее сокровищ, как маленький бандит. Я поняла, что ты грабитель, сразу же, как только тебя увидела на улице. И я знала, что ты задумал, только поглядев на твою улыбочку — как кот на молоко. Как ежик, присосавшийся к вымени молодой телки. Только посмотри на себя — прям губы облизываешь, а?

— Мам, не смущай его, — вмешалась девушка.

— Смутить его? Он отлично знает, чего ему надо, — захохотала мать. — И я тоже знаю, что у него на уме, а? Мальчишка в этом возрасте! Бьюсь об заклад, что он уже подумывает покувыркаться еще на одной перине, а, сладенький? А как насчет кого-нибудь постарше? Например, станцевать лежачий танец с ее старенькой мамашкой? Маленько постонать в потолок и поохать на луну?

— Мама! — возмущенно вскричала девушка.

И распутная крестьянка закружилась в танце с полыхающими щеками и бесстыдными глазами, высоко подняв глиняный кубок с вином.

Аттила и девушка снова сели за стол, здорово проголодавшись. Он нашел под столом руку девушки и сильно сжал ее. Спаси меня, думал он. Девушка тоже сжала ею руку, наклонилась и прошептала ему на ухо, положив скользкую горячую ладонь ему на шею:

— Не волнуйся, сегодня ты будешь спать в моей постели.

Танцевали еще церемонные танцы, когда шеренги мужчин и женщин, стоя друг против друга, обменивались поцелуями и снова отходили назад, хихикая и изображая смущение, скромно отводя глаза от тех, с кем делили постель только вчера вечером.