Сказания о Хиль-де-Винтере - Моранн Каддат

Трибуны разразились одобрительными криками и аплодисментами. Матей свистнул и продолжал аплодировать стоя, хотя в ложе, где он сидел, немногие подняли свои зады, большинство министров продолжало сидеть и поглощать кулинарные изыски и дорогие вина, без устали работая двойными подбородками.

Като была первой девушкой за последние годы, вышедшей на арену, и первой в истории праздника, победившей грозное чудовище. В награду ей полагалось море выпивки, деньги и, конечно же, шкура фаэрино, обладавшая магической способностью испепелять оружие; той стороной, где среди шерсти даже после смерти чудовища пылали язычки пламени.

Глава 17. Кому веселье, кому — работа

Като выходила с поля, словно в трансе или сне. Жаркое солнце слепило ее, и она пошатнулась, почувствовав нестерпимую боль в обожженной руке.

— Эй, Гроза огненного зверья, ты цела? — Встревожено спросил кот, неожиданно возникнув в поле зрения.

— Наверное, — невпопад выдохнула Като, растирая руку и пытаясь скрыть слезы.

— Ты плачешь, что ли? — Спросил Гард таким тоном, словно сам не верил в это. Ему ведь всего раз приходилось видеть ее в слезах — после того пожара в лесу.

Он, нахмурившись, рассмотрел ее кисть, покрасневшую и покрывшуюся волдырями, и крикнул:

— Нам нужен спирт!

Смотрители загона, услышав последнюю фразу, поняли все по-своему. Они на радостях вытащили откуда-то, как фокусники, большую бутылку самогона и, наполнив им ни много ни мало пивные кружки, протянули одну из них Като. Она, вскрикнув, вылила содержимое кружки на руку.

— А мне? — мяукнул кот, косясь на пузатую бутылку.

Смотрители, усмехнувшись, налили коту самогон в емкость, больше похожую на небольшое корыто. Впоследствии, когда Гард уже порядочно нахрюкался и не понимал, что пьет, туда же вылили содержимое трех бутылок портвейна, два бокала рома и неизвестно откуда взявшийся синий кюрасо. Хорошо хоть, молочной метакой не разбавили.

Като налили то же, но она предпочла крепчайший сладкий ликер из какого-то неизвестного фрукта, который не нужно было ничем закусывать. И праздник, вернее, большая попойка началась, благо, повод нашелся.

Непонятно почему ее все время куда-то пересаживали, то в ложу к королю с его подозрительно косящейся на всех симпатичных девушек супругой, то к народу на трибуны, а то вообще в один ряд к Рокберну. Глава Совитабра торжественно вручил ей только что снятую с фаэрино шкуру, но она была такой огромной, что мешала Като тянуться к деликатесам в королевской ложе, и она отдала шкуру Гарду. Она также заметила Матея, но уже возле выхода, он не остался праздновать и исчез в неизвестном направлении. И Като, в сущности, уже не волновало, что она только что разминулась со своим знакомым, которого раньше казнили, ее вообще уже ничто не волновало, так как ликер ее пился легко и приятно, и она даже не заметила, как для нее открыли уже вторую по счету бутыль.

Закончилось празднество нескоро, давно перевалило за полночь, прежде чем редкие семьи заторопились домой. Те же, кто не ушел домой до того, как небо покрылось тучами, продолжили празднование даже тогда, когда на землю закапал мелкий дождик.

Като несколько протрезвела под утро, обнаружив вокруг себя всех вчерашних собутыльников «в дрова». Вокруг были разбросаны полупустые бутылки, разбитые кружки, квашеная капуста и другие дешевые закуски. На несколько рядов выше под горевшей, как костерок, шкурой рино, мерно посапывал Гард. Двое пьяниц развлекались тем, что выплескивали на шкуру остатки спиртного, от чего та на мгновение вспыхивала, вверх взвивались искры и языки пламени. Като содрогнулась от прохлады предрассветного тумана, разом опорожнила одну из нашедшихся бутылок, в которой еще что-то плескалось на донышке, и поплотнее завернулась в плащ, снова заснув.

Король со свитой уехал рано, раньше, чем все напились до беспамятства, но все рекорды по ранним отъездам с праздников побили Матей и Рокберн. Еще не село солнце, а глава Совитабра уже переступил порог городской ратуши.

Рокберн размашисто прошагал к окну в своем кабинете, из которого лился яркий предзакатный свет, который постепенно скрыли налетевшие с моря тучи. Глава города поспешно закрыл ставни, предоставив Тьме хозяйничать в комнате, и удовлетворенно вздохнул.

— Целый день сегодня на солнце, — ответил он на вопросительный взгляд слуги. — Чего стоишь, принеси свеч.

Как только служка оставил на его столе два подсвечника со свечами, Рокберн небрежно сбросил пурпурную мантию на пол и вывалил из ожидавшего его мешка целый ворох каких-то документов. Большинство из них он даже не читал и подписывал сразу же. Но тут ему на глаза попалась бумага, скрепленная королевской печатью, украшенная гербом Двора и роскошной кистью.

— Дарственная на Хиль-де-Винтер, — усмехнулся Рокберн.

Он долго смотрел на бумагу, затем быстро свернул ее в трубочку и положил в карман мантии.

Градоначальник удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Он сидел, ничего не видя перед собой; в глазах его светилось наслаждение, в мозгу мелькали воображаемые виды так страстно им желаемого Хиль-де-Винтера. Он снова и снова касался холеной рукой в перстнях дарственной грамоты, настоящей, с кистями и печатями. Ведь по новым законам казненный ранее в пустыне Матей не имел более прав на свои владения, даром, что ему вручили какую-то липовую бумагу, которая позволяла «перемещаться свободно по всей Сеймурии и носить ранее данный ему титул, полученный при рождении по праву крови или дареный за верную службу королю».

Рокберн не удержался и мелодично хохотнул.

— Командующего конницей ко мне! — Крикнул он слуге, собиравшему в один пакет все бумаги, только что подписанные мэром. Услышав стальной голос главы Совитабра, тот вздрогнул и рассыпал документы. Рокберн смерил его таким взглядом, что у парня душа ушла в пятки. Он промямлил что-то бессвязное и пулей вылетел за дверь.

Спустя всего пару минут по пустому коридору ратуши шагал, бряцая оружием, коренастый мужчина. Он казался крупнее, чем был на самом деле, из-за дорогих доспехов, обшитых черненой кожей и покрывавших его торс и плечи. В одной руке он нес свой боевой шлем, украшенный конским хвостом, копье он где-то оставил, из оружия при нем был только короткий клинок, свисавший с плетеного пояса. Но и без того он выглядел сурово, настолько сурово, что вряд ли кто-то в здравом уме решился бы перечить ему. Даже воины на карауле под дверью не попросили его оставить перед входом оружие. Он сам отдал его им, метнув на них колючий взгляд выцветших глаз из-под изрытой шрамами брови.