Замок Фрюденхольм - Ганс Шерфиг

Ясно вырисовывался белый зимний ландшафт, освещенный луной. Деревья и дома бросали черные тени. Возле булочной пекаря Андерсена стоял человек и что-то делал.

Когда рабочие проезжали мимо на велосипедах, он прятался в тень, прижимаясь к стене. А затем снова выходил на освещенное луной место и продолжал свою работу. В одной руке он держал ведро, в другой кисть и тщательно выводил крупные буквы на зеркальной витрине. Белой прочной корабельной краской он писал на стекле «Пекарь-коллаборационист». Кончив писать, он отступил немного назад и с удовлетворением осмотрел свою работу, выполненную аккуратно и с профессиональным мастерством.

Расмус Ларсен одним из последних покинул исторический кабачок, где местный художник расписал стены романтическими фресками, изобразив подвиги хёвдинга Гёнге. Когда из кабачка вышли последние рабочие, человек с ведром снова спрятался в тени. Они проехали, не заметив его, и никто не обратил внимания, что на большой витрине пекаря намалевана надпись.

Расмус Ларсен заперся в своей затемненной вилле. Перед тем как лечь спать, он отыскал в кухне кусочек хлеба и холодные котлеты. Он еще жевал, укладываясь спать в своей спальне, обставленной гарнитуром кремового цвета.

— От тебя пахнет пивом, Расмус, — послышался голос жены из темноты. — Как все прошло?

— Председателем выбран Мартин Ольсен,

— Мартин Ольсен? Коммунист?

— Да, я же сказал тебе.

— Разве это не ужасно?

— Во всяком случае, для нас это материальный урон,

— Ты расстроен, Расмус?

— Я, бесспорно, немного разочарован, да.

— Как это вышло? Расскажи, что случилось!

— Я устал. Завтра узнаешь.

— Но ты скоро снова будешь председателем? Не правда ли, Расмус?

— Да, но сейчас мне хочется спать,

— У тебя ведь много других дел.

— Да.

— У тебя еще местное управление, и комиссия по социальным делам, и опекунский совет,

— Да.

— Потом еще Союз избирателей.

— Да.

— И общество любителей бабочек, Расмус. Как много у тебя дел!

— Да. Общество любителей бабочек тоже.

39

Прошел год с того утра, когда мировая война привела к вторжению в страну немецкого вермахта.

В этот день правительство опубликовало заявление, утверждавшее, что благодаря достойному поведению населения и чуткому отношению немцев к настроениям датчан удалось как в политическом, так и в экономическом отношении провести этот год в более благоприятных условиях, чем на это можно было рассчитывать в начале оккупации.

Правительство призывало население глубоко проникнуться высказанными соображениями в связи с этой годовщиной и объединиться вокруг послания короля. Оно должно стать отправным пунктом для деятельности всего народа и каждого датчанина, осознающего нашу великую ответственность перед родиной. Пусть этот день заставит вас задуматься, проведем его достойно, без всяких демонстраций, без вывешивания флагов и тому подобных действий!

В эти апрельские дни случилось следующее: Германия потеряла терпение, наблюдая события в Греции и Югославии, и напала на обе страны, применив против них бомбы, гранаты и огнеметы. Тихим утром немцы бомбардировали Белград, где никто не предчувствовал опасности и не знал о назревающем конфликте. Жители спокойно стояли на улицах, глядя на множество самолетов. И вот посыпались бомбы, убивая и калеча тысячи людей. Затем истребители пролетели низко над городом, поливая уцелевших пулеметным огнем.

Об этом событии рассказывалось по радио, и слушатели узнали, что виноват в этом Уинстон Черчилль.

— Дурак он! Пьяница! Паралитик! — кричал немецкий фюрер. — Это его скудоумию мы обязаны тем, что Балканы превратились в театр военных действий!

— Черчилль — человек опасный, — сказал пекарь Андерсен, прослушав по радио последние известия.

Черчилль нарушил мир и покой в семействе Андерсенов. Друг их дома Густав уедет из Фрюденхольма в Грецию. Какое горе для Андерсенов, полюбивших сына начальника почты из Марктхейденфельда как родного! Такого почтительного и услужливого юношу, к сожалению, не найдешь среди датских подмастерьев пекаря.

Были у Андерсена и другие заботы. Он заявил полиции в Престё, что его магазину нанесен ущерб. Но полиция не могла найти безответственного виновника, который нарушил приказ короля и намалевал надпись «Пекарь-коллаборационист» на зеркальной витрине Андерсена. Сержант полиции Хансен, в свое время арестовавший убийцу Скьерн-Свенсена, прибыл в поселок Фрюденхольм, чтобы вести расследование. Но из этого ничего не получилось. Андерсену даже показалось, что Хансен просто не хочет утруждать себя.

Сержант полиции посмотрел на витрину и опросил нескольких людей, не они ли сделали эту надпись. Например, он задал этот вопрос местному маляру.

— Ох нет, — сказал маляр.

Но может быть, среди его учеников были ненадежные ребята? Нет, оба его ученика очень благоразумные парни и в полночь уже спали.

И Хансен уехал обратно в Престё.

Маляр пошел к Андерсену и предложил ему за крупное вознаграждение удалить со стекла надпись. Но то ли в краске были разъедающие вещества, то ли маляр применил слишком сильные средства, только и после того, как он удалил буквы, по-прежнему можно было прочитать надпись «Пекарь-коллаборационист», матово выделявшуюся на стекле, и Андерсену приходилось выслушивать от клиентов немало шуток по этому поводу.

С тех пор маляра прозвали «лунным маляром».

Призывам короля следовали далеко не все. В Престо была арестована тринадцатилетняя девочка, которая шла по Грённегаде в вязаной трехцветной шапочке — синего, белого и красного цвета. Подобные шапочки были обнаружены и в других городах, кроме того, то там, то здесь происходили неподобающие выступления. Министр юстиции счел необходимым разослать серьезное и решительное предупреждение в дополнение к заключительным словам королевского послания, что «каждый необдуманный поступок или высказывание могут иметь самые серьезные последствия».

Среди голосов, призывавших через прессу внять словам короля, громче всех звучал голос Енса Ангвиса. Он неустанно цитировал знаменитые слова в передовицах «Даголадет». А когда он ознакомился с предостережением министра юстиции против использования флагов, значков и определенного сочетания цветов в вязаных шапочках, он сразу уселся писать и сочинил передовую, начинавшуюся, как обычно, со слов короля. Затем он продолжал:

«Время от времени в газетах публиковались сообщения о весьма серьезных наказаниях лишением свободы за безрассудные действия. Теперь подобные действия будут караться еще строже…»

Редактор Ангвис вспомнил о портившем репутацию редакции литературном сотруднике Арне Вульдуме, который, невзирая на серьезность обстановки, безответственно разгуливал по улицам с крошечным британским флажком в петличке. И редактор написал:

«Разумеется, речь идет лишь о единичных случаях. Преобладающая часть датского населения со спокойным достоинством, свойственным народу древней культуры, строго соблюдает наказ короля и будет следовать ему и в дальнейшем, ибо внутреннее достоинство — самая действенная форма самоутверждения народа, живущего в обстановке, создавшейся в Дании в военное время».

— Это про тебя, — сказал Оле Ястрау, протягивая газету своему коллеге. — Ты и есть этот «единичный случай».

Вульдум уселся на край письменного стола Ястрау и медленно, с удовольствием прочитал передовицу. Он всегда наслаждался стилем Ангвиса.

— Это великолепно, — сказал он. — Когда Ангвис пишет о древней культуре, у меня слезы выступают на глазах.

— Ты так и будешь ходить с этой штукой в петлице? — спросил Ястрау. — Когда-нибудь это плохо кончится!

— Когда-нибудь это кончится хорошо, — сказал Вульдум с заметным оксфордским акцентом. — Через несколько лет, когда правление этого почтенного акционерного общества распорядится, чтобы здание «Дагбладет» оделось в британские цвета и чтобы увеличенный портрет сэра Уинстона Черчилля поместили на фасаде дома, наш anpassungsfähige[30] редактор будет счастлив и сможет похвастаться, что эта газета в мрачное для нашей родины время вдохновила своих сотрудников открыто носить на верхней одежде флажок Union Jack[31].

Оле Ястрау вздохнул.

— Ты думаешь, дело к тому идет?

— Можно ли сомневаться, что Енс Ангвис при своей способности к мимикрии будет делаться день ото дня все более похожим на англичанина.

— Нет, я не об этом. А ты всерьез веришь, что твои англичане — наши англичане — имеют шанс выиграть войну?

— Дорогой друг, — сказал Вульдум. — Они всегда выигрывали.

— Я не могу себе представить, как они будут вести себя на этот раз. Не могу вообразить! Я завидую твоей вере! Боже мой, как я завидую тебе и всем, кто верит!