Замок Фрюденхольм - Ганс Шерфиг

Здесь-то и был выработан план охоты. Собравшиеся просмотрели особую картотеку на коммунистов полицейского комиссара Хорсенса. Комиссар по уголовным делам Германсен, которого датские друзья звали Дядюшкой Гансом, привез из Дагмархуса немецкую картотеку с пятьюдесятью или шестьюдесятью фамилиями людей, которых немцы желали видеть арестованными.

При просмотре и сравнении немецких и датских карточек сержант Хансен сделал удивительное открытие, что немецкая картотека является прямой копией материалов Отделения «Д». Немецкие и датские карточки полностью совпадали. Совпадали и имена, и ошибки. Одинаковые списки, одинаковые опечатки.

Сержанту Хансену стало не по себе, когда он обнаружил, что немецкий список фамилий представлял собой точную копию того списка, который он в один прекрасный летний день 1940 года составил вместе с Тюгесеном по просьбе полицейского комиссара Оденсе. Оденсе тогда сказал, что список нужен ему лично. Теперь Хансен понял, что полицейский комиссар передал его немцам.

Совещание в Отделении «Д» кончилось. Исполнительные полицейские с ордерами на аресты отправились выполнять поручение. В Полицейском управлении создали штаб по поимке коммунистов. Выполнив требование немцев, датчане продолжали аресты уже по своей инициативе. Особая картотека Отделения «Д» была исчерпана, и генеральный штаб получил дополнительные сведения от СИПО и других полицейских организаций, у которых также имелись имена и адреса коммунистов. В провинцию отправлялись телеграммы, туда звонили по телефону, связывались по телетайпу. Вся страна была поднята на ноги.

Днем состоялось заседание правительства. Добрейший премьер-министр сделал сообщение. Члены правительства единогласно все одобрили. Никто не возражал. Представители всех партий выступали в полном согласии друг с Другом. Они были солидарны и единодушны.

44

Камера, куда посадили Мартина Ольсена, имела менее шести шагов в длину и три в ширину. Стены ее, покрытые темно-серой штукатуркой, делали ее похожей на старомодный писсуар. Железную откидную койку на день подымали к стене, чтобы заключенный не мог лечь. Привинченный к противоположной стене крохотный кусок доски изображал стол. Над ним была полка, где помещалась кружка, а в ней ложка, нож и вилка. В углу маленькая полукруглая раковина и кран. Высокая деревянная табуретка, вместительный ночной горшок, стоявший на цементном полу, и жестяная плевательница дополняли меблировку. Окна с железными решетками находились высоко и снаружи закрывались листами жести, чтобы лишить заключенного возможности любоваться открывавшимся из камеры видом. В двери — глазок.

Так выглядела камера. Мартин представлял ее себе более опрятной. А здесь было грязно, к тому же из пустого ночного горшка исходил терпкий запах. За дверью камеры постоянно слышался топот ног в деревянных башмаках, лязг ключей, а время от времени с невероятным грохотом хлопали двери. Через окно слышались гудки автомобилей, велосипедные звонки, иногда кто-то насвистывал песенку. Часы на церкви пробили одиннадцать ударов. «Хорошо, что слышен бой церковных часов», — подумал Мартин. Его часы ему так и не вернули.

Мартин ходил по камере. Шесть маленьких шагов вперед, шесть назад. Пил воду из глиняной кружки. Пришлось воспользоваться и ночным горшком. Время тянулось медленно. Он раздумывал над тем, что случилось, и пытался представить, как будет разговаривать с судьей. Прежде всего он будет протестовать против незаконного обыска. В чем его могут обвинить? Откуда полиции известно о его существовании? Кто на него донес? Оскара они тоже искали. А может быть, и всех остальных товарищей?, Но как полиция могла знать, кто коммунист в этом маленьком южнозеландском поселке? Не донесли ли на них местные нацисты, вроде Мариуса Панталонщика или Нильса Мадсена? Может быть, они что-нибудь подслушали? Было запрещено осуждать немцев, разносить слухи. Мартин вспомнил, что как-то пообещал вздуть Мариуса как следует, если тот не оставит детей в покое.

Дети… Как плакала Герда, когда его увозили. И он не успел починить маленькую красную тележку Нильса. Многого не успел он сделать. Хорошо, что Маргрета послала Розу предупредить Оскара. Маргрета всегда соображает быстрее, чем он. Что-то они делают теперь дома?

А война… Если бы послушать радио! Хоть бы что-нибудь узнать! Исход войны известен. Красная Армия — здоровая армия. В Советском Союзе нет ни нацистских офицеров, ни пятой колонны, ни борющихся между собой классов.

Дверь камеры внезапно с грохотом открылась. Мартин рассердился на себя за то, что вздрогнул.

— Обед! Вот! Берите миску! — крикнул надзиратель и протянул жестяную миску. — Побыстрей!

Мартин взял миску. Котлеты в сером соусе, синий картофель. Воскресный обед.

— Вы не знаете, когда меня допросят согласно конституции? — спросил Мартин.

— Ничего не знаю! — Дверь с шумом захлопнулась.

Вилка была грязная. Мартин поднес ее к крану. Но вода текла, лишь когда нажимали на кнопку, поэтому Мартин мог мыть вилку только одной рукой. А на вилке застыл старый жир, отмыть его было нелегко.

Мартин не мог заставить себя есть. Отвратительные котлеты серого цвета напоминали по вкусу грязную тряпку. Он надеялся, что это его последний обед в камере. Днем его обязательно допросят по всем правилам. Ничто не указывало на то, что в тюрьме хозяйничают немцы. Он не видел ни одного немца и в здании суда. Значит, его арестовали датчане и датские законы по-прежнему действительны.

Мартин о многом собирался спросить надзирателя, когда тот придет за миской. Цвет лица у этого человека был нездоровый, тюремный, сероватый, как котлеты и соус. Он был очень худ и раздражителен, может быть, страдал какой-нибудь болезнью. Мартин постарается не ссориться с ним.

Снаружи послышался шум, звяканье ключей, и дверь с грохотом открылась.

— Миску! — крикнул надзиратель, — Сюда! Нет, вилку оставьте себе!

Мартин поспешил вынуть вилку из миски.

— Мне бы хотелось получить кусок мыла, — сказал он, — и полотенце.

— Здесь не гостиница, — ответил надзиратель.

— Но мне ведь нужно мыться.

— Вода в кране.

— А мыло?

— Мыла не получите.

— Могу ли я поговорить с инспектором?

— Нет, и со мной лучше не говорите!

— Подождите! Я хочу вас спросить. Как обстоят дела на фронтах? Я не слышал радио и ничего не знаю.

— Это и не нужно. Неужели вы думаете, что я буду вас развлекать?

— Нельзя разве задать вопрос своему земляку?

— Ну так слушайте. Вы не имеете права ни спрашивать, ни говорить! Когда я вхожу в камеру, вы обязаны встать и стоять навытяжку!

Стоявший Мартин сразу же сел.

— Вы что, порядков тюремных не знаете? — раздраженно сказал надзиратель.

— Ответьте мне, тюрьма занята немцами? Кто здесь распоряжается — вермахт? Немецкая полиция?

— Никаких немцев здесь нет! И нечего задавать глупые вопросы! Поосторожнее!

Дверь снова захлопнулась.

В камере было тепло. Время тянулось медленно. Покурить бы! Мартин вспомнил о сигаретах, отобранных у него полицией. Неужели своим курением он нанесет вред государству? Неужели возможность умыться подрывает основы закона и права? А может быть, цель как раз в том, чтобы заключенный, представ перед судьей грязным, чувствовал себя менее уверенно.

Его радовали церковные часы, отбивавшие каждую четверть и сообщавшие, который теперь час. Когда он выйдет отсюда, он подойдет поближе и посмотрит на эти часы. Ему вдруг захотелось выяснить место расположения церкви. Он был не в ладу со сторонами света. Да и лист жести на окне не давал возможности определить, куда оно выходит.

Почему койка днем поднимается? Почему он не имеет права откинуть ее, лечь и поспать, чтобы убить время? Почему все так неудобно?

Время шло. Уровень в горшке повышался. Он вылил его содержимое в раковину. Что за свинство царит в тюрьме!

Днем снова загремели ключи в двери.

— Прогулка! Сюда! Держите расстояние! Не оборачивайтесь, не разговаривайте! Стоит вам произнести хоть слово, вас сразу же отведут в камеру! Смотрите вниз!

Мартин шел за четырьмя мужчинами в полосатых пижамах. Они лениво плелись гуськом по коридору, потом вниз по железной лестнице. Гулко стучали их деревянные башмаки. Это, должно быть, обычные уголовники. По ним видно, что они здесь не новички. Товарищей среди них нет.

По залитому цементом двору, окруженному высокими стенами, они бессмысленно ходили по кругу. Худой надзиратель с серым лицом курил сигарету и наблюдал за ними.

— Держите расстояние! — командовал он.

Кругом, кругом в течение получаса. Потом снова вверх по железной лестнице. Каждый останавливался у своей камеры лицом к двери, пока ее не откроет надзиратель. Мартин обернулся к нему.

— Я требую кусок мыла!