Замок Фрюденхольм - Ганс Шерфиг

Якоб говорил медленно, жестикулируя рукой с зажатой в ней старой забинтованной трубкой.

— Я очень стар, — сказал Якоб, — так стар, что помню, как мы в девятнадцатом столетии ходили на демонстрации. В те времена так же боялись социалистов, как теперь коммунистов. И слова старого марша социалистов, который мы тогда пели, были верны для того времени:

Очаг наш остыл, и в доме царятНужда, недостаток, раздоры.

Да, так было в те годы. Но и теперь то же самое! «Очаг наш остыл!» Это абсолютно верно. «Свободы лишают, наш хлеб урезают». Это актуально и сегодня! Именно так и делается. Это ведь все правда! Все, чего рабочий класс добился в этом столетии, все, что борьбой завоевали наши родители и мы сами, теперь предано. Наша партия — самая массовая в стране, но от правительственного большинства мы добровольно отказались. Наши мощные организации парализованы, и мы сами в этом виновны. И теперь мы так же бедны, как наши родители в прошлом столетии. Многие из нас знают, что о холоде и голоде можно вычитать пе только в старых книжках.

— Идет мировая война! — крикнул Расмус Ларсен. — Дания оккупирована чужестранцами! Это еще не дошло до тебя?

— Конечно, дошло, и не только до меня, но до многих других дошло, в каких целях используется оккупация Дании. Мы знаем, кто извлекает выгоду из оккупации. Наше правительство позаботилось о том, чтобы наш граф и другие графы не испытывали нужды. Правительство, которое мы считали рабочим, издало закон, благодаря которому доходы помещиков и крупных хозяев увеличились по меньшей мере на полмиллиарда! Не вся Дания обеднела. Мы каждый день читаем в «Амстависен» отчетности о доходах акционерных обществ. Промышленность и банковский капитал нужды не терпят. Я прочел также в газетах, что наш министр финансов прямо-таки жалуется на обилие денег в государственной казне, так как налог с оборота и другие косвенные налоги приносят слишком большой доход. Государство не страдает от бедности, но безработным помогать не хочет. Страхование по безработице накануне краха. Мы устали слушать об общественном самосознании и единодушии. Расмус Председатель, конечно, говорил о единодушии. И радио по нескольку раз в день орет о единодушии. Классы должны держаться вместе. Народ должен быть солидарен. «Мы все сидим в одной лодке», — говорит Расмус. Но это колоссальная ложь! Ведь если общество является классовым обществом, то в нем идет классовая борьба. Низший класс не может быть единодушен с высшим классом. Это противно природе. У нас не может быть солидарности с теми, кто нас грабит. Держаться вместе с помещиками и директорами мы не будем. Наоборот, мы, рабочие, как класс, будем держаться вместе против высшего класса! У нас есть еще наши организации, и мы будем действовать через них!

Председатель собрания предложил, чтобы следующие ораторы говорили как можно более кратко и не выступали с политическими докладами.

38

Время было позднее. Многим предстоял далекий путь домой. Послышались требования кончать собрание.

Расмус Ларсен не хотел тратить много времени для ответа на нападки, которым подвергся он сам и другие члены правления; кое-какие из обвинений были уже опровергнуты. Это старый припев, повторяющийся на всех общих собраниях. Откровенно говоря, он, принимая во взимание серьезность момента, ожидал деловых выступлений, деловой и плодотворной дискуссии, которая могла бы дать разумные результаты. Но он разочаровался. Мы услышали лишь обычные коммунистические речи или же выступления в стиле времен детства рабочего движения — той поры, когда родители Якоба Эневольдсена были молодыми. (Оживление в зале.)

Расмус Ларсен с огорчением заметил, что коммунисты сумели, по обыкновению, распределить между собой роли. Мартин Ольсен и Якоб Эневольдсен выбрали из священного коммунистического писания каждый свой кусок. И тщательно склеили их. А другие, менее начитанные, исполняли роли статистов и, как всегда, затевали шум. По-видимому, они хорошо срепетировались, их замысел ясен: они стремятся развалить профсоюзное движение, разбить социал-демократию, вызвать беспорядки в стране.

Возлагать ответственность за безработицу на правительство — или даже на данное маленькое отделение профсоюза чернорабочих — настолько явная нелепость, что Расмус Ларсен не счел нужным попусту тратить слова на возражения. Как известно, идет война. Налицо блокада и закрытые границы, не хватает угля и сырья, это верно. Но не по вине правительства или правления профсоюза. Тем более правление профсоюза не несет ответственности за необыкновенно морозную зиму. (Оживление в зале.) Сделано все, что в человеческих силах, чтобы предотвратить трудности, вызванные безработицей и суровой зимой. Первым долгом было сделано все, чтобы подыскать людям работу. Через несколько недель кончатся морозы и значительная часть безработных получит работу. В округе будут продолжаться работы по сооружению бомбоубежищ, прерванные из-за зимы. Намечено и кое-что другое…

И вот теперь, когда коммунисты разыгрывают из себя патриотов и противодействуют ответственным датским властям в их стремлении обеспечить работу для датских рабочих и уголь для датских предприятий, трудно отделаться от чувства возмущения. Коммунисты явно и тайно противодействуют предложению работать в Германии. Расмусу Ларсену рассказывали, что коммунисты исключают из партии рабочих, которые едут на работу в Германию. Если его информировали неправильно, он просит Мартина Ольсена поправить его.

— Правильно, — сказал Мартин Ольсен.

Ну вот, все слышали! Значит, это так. Но можно ли представить себе большую подлость? Большую низость? Маскируясь под патриотов и выдавая себя за истых датчан, коммунисты не дают соотечественникам возможности работать, а их женам и детям получать помощь, в которой они так остро нуждаются; они препятствуют доставке топлива, могущего согреть очаги в датских домах и привести в движение датские заводы! Они несут ответственность за нужду и холод!

Расмус Ларсен позволяет себе усомниться в правдивости истории о расправах с датскими рабочими в Германии. Это очень похоже на фантастические слухи, распространяемые безответственными элементами. Источником этих слухов, как правило, является английское радио.

Возможно, конечно, что в отдельных случаях на зачинщиков беспорядков или на нерадивых рабочих налагаются дисциплинарные взыскания. Расмус Ларсен непременно запросит Министерство труда и социальных дел о наличии таких сведений. Но, как уже сказано, он позволяет себе усомниться в этом.

В заключение он сказал:

— Сейчас, когда предстоит, соблюдая демократию, выбрать в правление лиц, которые будут блюсти интересы своих товарищей, мы не имеем права, легкомысленно поддавшись воздействию чрезвычайных обстоятельств, допустить, чтобы антидатские элементы приобрели какое-нибудь влияние. Коммунисты сознательно поставили себя вне датской общности. Они ведут себя не так, как подобает датчанам. Политический престиж их партии для них важнее будущего Дании и рабочего движения. Нападки на лидеров рабочего движения, всякие слухи и злостные выдумки — вот средства, которые коммунисты используют в такой обстановке, когда нельзя открыто им противодействовать и призвать их к ответу. Об этом необходимо здесь сказать. Сказать честно, откровенно, по-датски: «Мы не желаем терпеть коммунистической подрывной деятельности в наших профессиональных организациях!»

После речи раздались аплодисменты, и Расмус Ларсен почувствовал, что большинство собрания на его стороне. Он уверенно уселся между своими друзьями и с улыбкой взял предложенное ему пиво.

Однако его не выбрали. К полуночи он перестал быть Расмусом Председателем.

Когда-то он был Красным Расом. Много лет назад. Теперь кто-то назвал его Бывшим Расмусом. Но он был далеко не стар, его карьера еще не кончена. Он спокойно переживет небольшое поражение.

Человек физически крепкий, он не чувствовал утомления, хотя многие уже отправились домой спать. Он сидел с друзьями веселый, улыбающийся, крепко держа бутылку своими короткими и сильными пальцами, и привычно потягивал пиво. У него были толстые губы, упрямый затылок и маленькие живые глаза. Такого не сразишь.

Расмус Ларсен ничего не имел против того, чтобы линия его карьеры пошла немного вниз, но только временно. Он будет снова карабкаться вверх, как неукротимый Петер Эддеркоп из народной песни.

На улице светила бледная луна и сильно морозило. Рабочие поехали домой на велосипедах, снег скрипел под залатанными шинами. Якоб Эневольдсен сделал себе шины из пробок — нелепое изобретение: во время езды пробки отлетали. Вслед за Якобом тянулся дурманящий запах самодельного табака из желтоглава.

Ясно вырисовывался белый зимний ландшафт, освещенный луной. Деревья и дома бросали черные тени. Возле булочной пекаря Андерсена стоял человек и что-то делал.